Дуглас Кеннеди - Покидая мир
Снова Алкен предостерегающе положил на мою руку два пальца.
— Этот случай не станет достоянием общественности, — сказал он, — потому что профессор Говард не является ответчицей по делу. Что до вашего предположения, что она каким-либо образом идет по стопам своего отца в смысле финансовой нечистоплотности…
— Если вы оба дали бы мне закончить фразу, которую я начал… действительно, принимая на работу профессора Говард, мы знали, что ее отец скрывается от закона. Разумеется, мы принимаем ваши уверения в том, что она не виновата в скверных махинациях своего партнера. И… да, конечно, если за этим звонком с угрозами не последует новых звонков или других попыток предать дело огласке, мы не видим никаких проблем…
Я спросила:
— А если что-то всплывет или если какой-то обозленный психопат снова позвонит сюда?..
— Тогда мы вынуждены будем пересмотреть свою позицию.
— Отнюдь, — парировал Алкен, — дело в том, что мне досконально известен каждый пункт любого университетского контракта. Возможно, вы припомните прошлогоднее дело Гибсон против Бостонского колледжа…
Я заметила, что декан слегка побледнел. Дело Гибсон против Бостонского колледжа касалось преподавательницы, написавшей довольно скандальную книгу, описывавшую ее сексуальную жизнь в свободное от работы время. Даже несмотря на то, что книгу она опубликовала под псевдонимом (его, впрочем, быстро раскусил Мэтт Драдж, известный блогер правого толка), университет попытался уволить Гибсон на том основании, что рассказ о четырех сотнях любовников, которых она сменила за прошедшие тридцать лет (чего стоила одна история о том, как рядом с мужским туалетом бостонского Южного вокзала она подцепила молоденького иезуита, недавно посвященного в сан), угрожает репутации университета. В конечном итоге колледжу пришлось не только восстановить Гибсон на службе и принести ей извинения, но и оплатить все судебные издержки, а также предложить ей годичный оплаченный отпуск, дабы компенсировать ущерб от незаконного увольнения.
— О нет, едва ли мы имеем дело с подобным случаем, — поспешил заявить декан.
— Счастлив слышать это из ваших уст, — отозвался Алкен, — потому что, если вы все же намерены уволить моего ни в чем не повинного клиента, это бросит тень на репутацию Государственного университета Новой Англии…
— Могу твердо уверить вас, что подобных действий мы не планировали.
— Превосходно, — подытожил Алкен, — В таком случае, полагаю, мы обо всем договорились.
Выйдя из кабинета, я повернулась к Алкену:
— Вы были великолепны.
Он небрежно пожал плечами:
— Да, теперь это проблема университета — по крайней мере, пока. А насчет Бабриски не беспокойтесь — я приструню его уже сегодня.
Позже вечером Алкен написал мне по электронной почте, сообщив, что получено запретительное постановление относительно Бабриски. Оно, впрочем, не помешало этому типу на другое утро подать встречный иск, в котором он требовал свои девятнадцать тысяч долларов плюс еще двадцать тысяч в качестве моральной компенсации: «психологический стресс» и тому подобное.
— С этим легко справиться, — заметил Алкен. — Выкиньте это из головы.
Но я не могла выкинуть это из головы — и провела еще одну бессонную ночь.
Через два дня аналогичный иск против меня выдвинула и Вики Сматерсон, а следом за ней еще шесть обманутых кредиторов «Фантастик Филмворкс».
— Хорошая новость, — сказал Алкен, — состоит в том, что общая сумма долга по всем искам не превышает восьмидесяти тысяч долларов. Это означает, что даже в самом худшем случае вы сумеете с этим справиться. Но это крайний, самый худший сценарий. На следующей неделе нас ждет суд, и думаю, там во всем разберутся.
— А до тех пор…
— Я разошлю необходимые письма, которые заставят охотников за деньгами держаться от вас подальше. И еще… мне трудно об этом говорить, но вынужден попросить у вас еще пять тысяч дополнительно. Если все пойдет хорошо, больше платить вам не потребуется.
— А если пойдет плохо?
— Постарайтесь не думать об этом.
Но я об этом все время думала.
Я снова не спала всю ночь — третью подряд. На другой день я не могла ни на чем сосредоточиться, а во время занятий несколько раз отключалась на несколько секунд, впадая в «мертвую зону», на забаву студентам, один из которых не преминул громко заметить:
— А профессор, похоже, ночью времени даром не теряла.
Мгновенно очнувшись, я окинула взглядом аудиторию, пытаясь понять, кто из пятидесяти студентов отпустил эту шуточку, но тут все перед глазами поплыло.
— Простите, — пробормотала я. — Я сегодня не спала…
Эту реплику довели до внимания профессора Сандерса, который не поленился зайти ко мне в кабинет, где, за полуоткрытой дверью, и застал меня в полудреме за столом.
— Я не помешал? — спросил он, делая шаг к столу.
— Простите, простите, я просто…
— …не спали ночью. И поэтому задремали утром прямо в классе.
— У меня сейчас очень серьезные неприятности.
— Разумеется. — Он был сама холодность. — Я настоятельно рекомендую вам как следует выспаться, профессор. Возможно, университет не может принять против вас меры по обвинению в мошенничестве. Но небрежное исполнение своих служебных обязанностей, подозрение на серьезную психологическую нестабильность… это совершенно другое дело.
Вечером — я ехала домой в Соммервиль и как раз делала пересадку на Красную линию на станции Парк-стрит — меня вдруг охватила страшная слабость, так что пришлось вцепиться покрепче в скамейку, когда на платформу въехал поезд. Уж не хотела ли я броситься под него? Я совсем ничего не понимала в эту минуту.
Но мне все же удалось собраться и сесть на поезд. Выйдя на Дэвис-сквер, я зашла в аптеку, купила первое попавшееся снотворное, которое продавали без рецепта, — фармацевт уверил, что средство обеспечит мне восемь часов крепкого сна.
Эмили всегда тонко чувствовала мое настроение, и, когда я вошла в дом, она повернулась к няне и сказала:
— Мамочке нужно поспать!
— Ах, как же ты права! — И я подхватила ее на руки.
Однако Эмили не прильнула ко мне.
— Ты на меня сердишься, — сказала она.
— Что ты, вовсе нет.
— Да! — И обращаясь к Хулии: — Мамочка злится.
— Что ты, просто у меня кое-какие дела…
— Мамочке звонят злые люди…
— Эмили, довольно.
Тон у меня был чересчур резкий, чересчур агрессивный. У моей дочурки вытянулось личико, она всхлипнула и убежала в свою комнату. Я посмотрела на Хулию:
— Извините… у меня большие неприятности.
— Нет проблем, нет проблем. Я идти к Эмили…
— Нет-нет, ступайте домой. Я сама ее успокою.
— Вы о'кей, мисс Говард?
— Просто мне нужно поспать хоть одну ночь.
Войдя в комнату Эмили, я увидела, что она, сжавшись в комок, лежит на подушке, сунув в рот большой палец. Увидев меня, девочка поспешно вынула палец изо рта и с виноватым видом сунула руку под подушку (я недавно стала пытаться отучить ее от привычки сосать палец.) Сев рядом с Эмили, я погладила ее по голове и заговорила:
— Пожалуйста, прости, что сердито с тобой говорила.
— Что я сделала?
— Ничего, это я отреагировала неадекватно.
— Как это?
— Рассердилась без причины.
— Зачем ты рассердилась?
— Потому что очень устала и перенервничала. Я не выспалась.
— Потому что папочка уехал?
— И поэтому тоже.
— А ты от меня не уедешь?
— Бросить тебя? Никогда. Никогда в жизни.
— Честное слово?
— Ну, конечно. И я обещаю больше не злиться, честное слово.
— Это большое честное слово, — сказала Эмили и хихикнула. А я невольно подумала: «Как же быстро она все схватывает, моя дочурка».
Вечером я приняла две таблетки снотворного, запив их большой чашкой ромашкового чая. Мне удалось отключиться часа на два, но потом я проснулась и уставилась в потолок. Было ощущение, что голова вот-вот треснет. Я проглотила еще две таблетки. Встала. Почитала газеты. Я ждала, что снотворное подействует. Ничего подобного. Я посмотрела на часы. Только половина второго. Дотянувшись до телефона, я позвонила Кристи. Она тоже не спала, проверяя студенческие работы.
— Ты меня тревожишь, — сказала она.
— Я сама себя тревожу.
— Ты не от простой бессонницы страдаешь, это у тебя депрессия.
— Ничего у меня нет. Мне бы выспаться как следует, хоть одну ночь…
— Фигня. Ты в темном лесу. Мой тебе совет, беги завтра с утра к врачу, тебе нужна помощь. Иначе…
— Ладно, ладно.
— Перестань отрицать очевидное. Депрессия — это серьезно. Если ты не постараешься подавить ее сейчас…
— Я постараюсь. Все?
Но наутро я повезла Эмили в сад и в метро по дороге на службу клевала носом. В кабинете я случайно взглянула на себя в зеркало и поразилась, какой у меня измученный, потусторонний вид. Я выпила три большие кружки кофе и кое-как провела занятия. При этом я ощущала себя бездарной актрисой, которая неубедительно изображает преподавателя английской литературы, с умным видом рассуждая о высоких материях, но при этом понимает, что все это — чистое притворство… Еще я понимала, что жизнь — это череда бед и неудач, в которой люди то и дело вас подставляют и разочаровывают, да и, что хуже всего, вы разочаровываете сами себя. И если бы не Эмили, ради которой я сейчас должна…
