Ирвин Ялом - Проблема Спинозы

— Похоже, его гнев на вас — это замещение; то есть он имел иное направление и иные источники, особенно — перспективу потерять свою власть.

— Да, да, Фридрих! Именно! Гитлер теперь озабочен одним и только одним — своим положением лидера. Ничто иное, и уж определенно не наши основные принципы, не имеет для него такого значения. С тех пор как его досрочно освободили после 13 месяцев заключения в Ландсберге, он изменился. У него появился этакий отсутствующий взгляд, как будто он видит то, что другим не дано, словно он выше земных материй и недосягаем для них. И теперь он категорически настаивает на том, чтобы все звали его фюрером — и никак иначе. От меня он отдалился настолько, что и сказать нельзя.

— Я помню, во время нашей последней встречи вы говорили, что он держит с вами дистанцию. Говорили, как печально было вам видеть, что он более близок с другими.;. кажется, вы упоминали Геринга?

— Да, точно. Но теперь это еще больше усилилось. На людях он держится отстраненно от всех. А этот хам Геринг составляет большую часть проблемы. И дело не только в том, что он, с виду такой елейный, сеет меж нами рознь и оскорбительно ведет себя по отношению ко мне; его открытое пристрастие к наркотикам — это настоящий позор! Мне рассказывали, что на публичных встречах он вытаскивает свои пилюли каждый час и жрет их горстями! Я пытался вышвырнуть его из партии, но не смог добиться согласия Гитлера. На самом деле Геринг — это вторая причина того, почему я сегодня здесь. Хотя его по-прежнему нет в стране, я слышал из надежных источников, что Геринг распространяет злобные слухи о том, что Гитлер нарочно избрал меня главой партии в свое отсутствие, потому что знал, что я — самый неподходящий кандидат на эту роль, какого только можно вообразить. Иными словами, я должен был проявить себя настолько несостоятельным, чтобы собственному положению и власти Гитлера ничто не угрожало… Я не знаю, что делать. Я готов из кожи вон лезть, — Альфред утонул в кресле, откинувшись на спинку, закрыв ладонями глаза. — Мне нужна ваша помощь. Я все время представляю себе, как говорю с вами.

— А что в вашем воображении я говорю или делаю?

— Об этом ничего не могу сказать. Я никогда так далеко не заходил.

— Попробуйте представить, как я разговариваю с вами — беседую в такой манере, которая облегчит вашу боль. Скажите мне, что в идеале я мог бы говорить?

— Это была одна из любимых уловок Фридриха, поскольку она всегда вела к более глубокому исследованию взаимоотношений терапевта и пациента. Всегда — но не сегодня…

— Я не могу, не могу этого сделать! Мне необходимо услышать это от вас!

Видя, что Альфред чересчур возбужден, чтобы размышлять, Фридрих постарался его поддержать как мог.

— Альфред, вот о чем я думал, пока вы говорили. Прежде всего я ощущаю тяжесть вашего бремени. Это ужасная история. Вы как будто угодили в змеиное гнездо, где все и каждый обращаются с вами несправедливо и пышут злобой. И хотя я слушал очень внимательно, я так и не услышал, чтобы кто-то вас поддерживал.

Альфред шумно выдохнул.

— Вы уже все поняли! Я знал, что вы поймете! Никто не придает ни малейшего значения тому, что я делаю. Я принимаю правильное решение относительно выборов — и фюрер теперь следует именно по тому пути, который я предложил. Однако никогда, никогда я не слышу в свой адрес ни одной похвалы!

— Вообще ни от кого?

— Меня хвалит жена, Хильда, — я, кстати, недавно женился — но ее похвалы для меня не важны. Имеет значение лишь то, что скажет Гитлер.

— Позвольте кое о чем вас спросить, Альфред. Эта несправедливость, злобные слухи, уничижительная тирада Гитлера, полное отсутствие одобрения… почему вы со всем этим миритесь? Что не дает вам вырваться из этой системы, ведь вы тем самым напрашиваетесь на дальнейшие неприятности? Почему вы не хотите получше позаботиться о себе?

Альфред покачал головой, словно ожидал этого вопроса.

— Не хочу показаться банальным, но мне нужно как-то жить. Мне нужны деньги. Чем еще я могу заниматься? Я хорошо известен как радикальный журналист, и у меня нет других возможностей получить работу. Моя профессиональная подготовка архитектора работы мне не добудет. Я когда-нибудь говорил вам о том, что моей дипломной работой был проект крематория?

Фридрих отрицательно покачал головой, и Альфред продолжил:

— В общем, боюсь, что в католической Баварии никому не нужно строить новые крематории… Нет, мне больше негде найти работу.

— Но делать себя рабом Гитлера, мириться с такими оскорблениями и позволять своей самооценке взлетать или обрушиваться в зависимости от его настроения — не самый хороший рецепт для стабильности или благополучия. Почему его любовь так много для вас значит?

— Я не так на это смотрю. Я не просто ищу любви. Дело в том, что он для меня многое упрощает, мой raison d'etre[107] — очищение расы. В душе я знаю, что это — труд моей жизни. Если я хочу, чтобы Германия вновь воспрянула, если я стремлюсь, чтобы Германия была свободна от евреев, как и Европа. тогда я должен оставаться с Гитлером. Только благодаря ему я могу претворить эти мечты в реальность.

Фридрих бросил взгляд на часы. Времени было еще много, поскольку они запланировали двойной сеанс на сегодня и еще один двойной — на завтра.

— Альфред, у меня появилась одна мысль по поводу изменения поведения Гитлера по отношению к вам. Думаю, это связано с изменениями в его манере держаться, с тем, что он принял позу провидца. Кажется, он пытается заново создать себя, стать колоссальной и влиятельной фигурой. И, думаю, он желает дистанцироваться от всех тех, кто знал его, когда он был просто обычным человеческим существом. Возможно, это стоит за его отчужденностью от вас.

Альфред помолчал, оценивая эту мысль.

— Я не думал об этом в таком ключе. Но, полагаю, в том, что вы говорите, есть доля истины. У него образовался новый внутренний круг, и все мы, оставшиеся во внешнем круге, должны кричать во все горло, чтобы он нас услышал. Он вывел из внутреннего круга всю старую гвардию за исключением Геринга. Среди его приближенных есть один особенно злобный новичок, Иозеф Геббельс, который, как я полагаю, станет Мефистофелем нашего некогда гордого движения. Я его не переношу, и это чувство совершенно взаимно. В настоящий момент Геббельс является редактором нашей ежедневной газеты в Берлине и вскоре будет руководить всеми выборами, где участвуют национал-социалисты… Есть еще одна близкая Гитлеру фигура, Рудольф Гесс. Он уже некоторое время вместе с нами, командовал дивизионом штурмовиков во время путча. Но все же он вошел в жизнь Гитлера значительно позже, чем я. Он сидел в Ландсберге в соседней камере с Гитлером и каждый день навещал его. Поскольку Гесс планировал унаследовать бизнес своего отца, он окончил курсы стенографии, а в тюрьме начал под диктовку Гитлера записывать главы «Моей борьбы». Признаюсь, я завидовал Гессу. Я бы с радостью пошел в тюрьму, если бы мог ежедневно встречаться с Гитлером! Они закончили первый том во время отсидки, и, я полагаю, Гесс выполнил большую часть редакторской работы — ив основном весьма скверно. А я — я, ведущий интеллектуал в партии и до сих пор лучший ее писатель… Гитлер должен был попросить меня редактировать свою книгу! Я мог бы настолько ее улучшить! Я бы вырезал несколько пассажей, о написании которых он теперь во всеуслышание сожалеет — и уж наверняка этот безумный раздел о сифилисе! Но он так ни разу и не попросил…

— И почему же он не просил?

— У меня есть на этот счет пара хороших догадок, которыми я не могу поделиться ни с кем, кроме вас. Например, думаю, он понимает, что я не был бы беспристрастным редактором — из-за всех моих идей, которые он присвоил. Видите ли, перед тем как он попал в тюрьму, я был официальным философом партии. Знаете, некоторые из левацких газет регулярно выдавали такие утверждения, как «Гитлер — это уста Розенберга» или «Гитлер отдает приказы, которых хочет Розенберг». Это приводило его в неописуемое бешенство, и теперь он хочет, чтобы стало кристально ясно, что он — единственный автор партийной идеологии, и я не играю в этой работе никакой роли. В «Моей борьбе» он говорит об этом совершенно открыто. Я наизусть помню эту строчку: «В долгие периоды человеческого прогресса порой случается, что действующий политик и политический философ сливаются в одном лице». Он хочет, чтобы его рассматривали как этот редкий тип лидера.

Альфред вновь откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Кажется, вам удалось немного расслабиться, Альфред.

— Мне становится легче от беседы с вами.

— Давайте исследуем это. Как именно я вам помогаю?

— Вы предлагаете мне новые способы видения того, что случилось со мной. Невероятное облегчение — разговаривать с интеллигентным, равным себе человеком! Я окружен такой посредственностью!