Владимир Познер - Одноэтажная Америка
Его дочь обслуживала клиентов, пока мы с ним говорили. Ей девятнадцать лет. Большие карие глаза, очаровательное круглое лицо, глаза, не видевшие трудных времен, хотя она работала в поле с пяти лет. Зато сейчас она собирается поступить в колледж. Вопрос, хочет ли она выйти замуж и иметь детей, смутил ее… Я поговорил с покупательницей — высокой, стройной женщиной, с большими золотыми сережками. Она была учительницей. Пришла на фермерский рынок по нескольким причинам: свежайшая и здоровая пища, желание поддержать семейные фермы, на которых, по ее убеждению, лучше заботятся о земле и о благе семьи, как таковой. Она убедительно говорила о еде как об отражении общественных ценностей, о том, кто мы есть как нация и как страна. Я рассматривал прилавок Ерены: зеленые и желтые кабачки, красные, зеленые и желтые перцы, черника, малина, клубника — все такое яркое, свежее и сияющее. Мне было приятно думать о том, что я здесь побывал.
* * *Выйдя с рынка, я увидел фонтан перед бетонной стеной с надписью. Я подошел ближе.
«Мир на земле не может быть следствием заботы одного человека, группы людей или страны. Мир должен покоиться на совместных усилиях всего мира.
Франклин Делано Рузвельт»Это была выдержка из его обращения к конференции в Сан-Франциско, на которой была основана Лига Наций. «Холодная война» началась через два года. А через сорок четыре года Советский Союз развалился, и Соединенные Штаты стали единственной в мире супердержавой. В 2001 году на Америку напали девятнадцать человек, вооруженных канцелярскими ножами, бельевой веревкой и религиозным фанатизмом. С тех пор наша страна оказалась втянута в войну без правил. Конфликт, раздуваемый исламскими фундаменталистами, при достаточно ироничном наборе обстоятельств: большинство мусульман живет под управлением диктаторов, режимы которых поддерживаются Соединенными Штатами. Для миллионов молодых мусульман единственный шанс получить обучение — это медресе фундаменталистов. После 11 сентября около двадцати лидеров моей страны без публичных дискуссий сформулировали то, каким будет ответ на вызов фундаменталистов. Единодушие и использование шока и страха перед военной силой Америки.
Стоя на площади Сан-Франциско, я задавался вопросом: когда последний раз хоть кто-нибудь читал слова Рузвельта?
От фонтана напротив располагается маленькая площадь, где вдоль низкой стены на лужайке стоят палатки. Около тридцати бездомных людей сидят вдоль стены или лежат на траве, наслаждаясь августовским солнцем. Их возраст варьируется от двадцати до шестидесяти лет, и большинство из них черные. Когда мы подошли к ним, несколько человек разговаривали друг с другом.
Я интервьюировал молодую женщину, ей было на вид около тридцати пяти лет. Она была слегка полновата, светлые заколотые волосы, и две маленькие сережки в брови добавляли агрессии ее детскому лицу. Она пожаловалась, что она, не будучи наркоманкой и умственно отсталой, сих пор не может получить помощи. Было неясно, почему она до сих пор не подыскала себе какую-нибудь работу.
Черный мужчина отказался говорить на камеру. Его лицо под бейсболкой было довольно приятным, его речь лилась мягко. «Я ухожу», — сказал он.
Я опросил юного парня с короткими волосами и овальным лицом. Ему необходимо было побриться, и у него было только два нижних зуба. Он сказал, что он ВИЧ-инфицирован, и что он приехал в Сан-Франциско из Вашингтона, потому что в этом городе можно получить хоть какие-то медикаменты. Он был умен и начал жестикулировать, когда я спросил его, почему у него нет работы. Он сказал, что у него нет возможности получать приглашения для собеседований о приеме на работу.
Мы поймали такси, чтобы поехать в столовую для бездомных. Таксист был лет сорока, с Филиппин. Он был из первой волны иммиграции, имел две работы, он считал бездомных ленивыми и просто не желающими трудиться людьми. Он сказал, что в Америке все имеют возможность заработать. Один из его детей уже учится в колледже, и он был уверен, что остальные тоже пойдут в колледж.
Я спросил его, не считает ли он, что в Америке погоня за деньгами переходит все разумные пределы. Он не согласился. Он был больше обеспокоен жестокостью, которую пропагандируют телевидение и видеоигры.
Мы приехали в благотворительную столовую Святого Антония, и таксист ждал все время, пока я брал интервью у человека из очереди. Ему было лет пятьдесят семь. Недавно он повредил спину на работе и не мог продолжать трудиться. Из девятисот долларов, которые он получал в месяц, четыреста пятьдесят уходило на квартплату. Когда я рассказал эту историю таксисту, он был смущен. «Мы должны помогать таким людям, — ответил он, — медобслуживание должно быть бесплатным, как в Канаде. Вот это самое важное, — сказал он, — власть людей, для людей».
Обедали мы в «Голубой русалке», в ресторане около рыбацкой гавани. Красивая молодая девушка, встречавшая нас у входа, была из Владивостока. Сидя в Патио, на свежем морском воздухе, мы заказали крабовый салат и местное живое пиво «Анкор Стим».
Официантка тоже была русская, с образованием оперной певицы. Хотя она все еще была довольно молодой женщиной, ее надежды на карьеру в опере таяли день ото дня. И она раздумывала о возможности петь джаз. Мы взяли у нее интервью, и она красочно говорила о красотах и достопримечательностях Сан-Франциско. Когда мы закончили, управляющий кафе подошел, чтобы сообщить о том, что нельзя проводить интервью на территории частной собственности. После обеда мы встретились с основной группой на трамвайной остановке. Мы собирались снимать из трамвая. Это был один из обворожительно прекрасных дней в Сан-Франциско. Свежий бриз и солнечный свет, блуждающий в мерцающей зелени. Маринхиллс был прекрасно виден за Алькатрасом. А маленькое суденышко с парусом плыло по волнам с барашками прямо перед нами. Трамвай тарахтел, звенел и вибрировал, мы сидели на деревянных скамьях и улыбались абсолютно без причины. Мы только что приехали из Лас-Вегаса, контраст был грандиозный. Туристы в трамвае, казалось, и вправду вглядывались в город и людей, как бы запоминая их. Это был настоящий город настоящих людей, живущих своей настоящей жизнью. Уютное, положительное, очень доброе ощущение. Вся группа чувствовала то же самое, это было видно по их лицам, здесь и правда было хорошо.
* * *В моем номере зазвонил телефон. Это был Валерий. В Чайна-тауне мы запланировали провести интервью. А Владимир, который должен был провести их, столкнулся с некоторой проблемой. Мне нужно было встретиться с ним через пятнадцать минут. Это было неприятно — возможность сделать хорошее интервью прямо пропорционально времени, выделенному на его подготовку.
Я бывал в Чайна-тауне много раз за те сорок лет, что я прожил в Калифорнии. И почти всегда я заезжал туда перекусить. Это совершенно особая часть Сан-Франциско. Узенькие улочки, маленькие магазинчики. Но однажды меня озарило, что за все это время я ни разу не говорил с настоящим китайцем.
Пожилой человек в Китайском историческом музее ожидал нас уже полтора часа. Этому местному историку было больше восьмидесяти лет. Операторы снимали весь день и выпали из графика, но никто даже не позаботился позвонить и предупредить его. Я был ужасно смущен и извинился.
До закрытия оставалось полчаса, и мы быстро пробежали через простенькую, хорошо продуманную экспозицию черно-белых фотографий, отражающую историю китайцев в Калифорнии. Фотографии семей, вновь прибывших китайцев в порту, бригады на самой тяжелой работе, на строительстве железных дорог, которые принадлежат «большой калифорнийской четверке» — Хопкинс, Стенфорд, Хантингон, Крокер. Труженики жили в нищете и умирали молодыми. У Калифорнии появились железные дороги, а «большая четверка» разбогатела. Фотографии китайских магазинчиков, прачечных и других заведений. Фотографии свадеб.
Операторы снимали то, как мы усаживались на складных стульях в узком зале. «Очень важно, — сказал он, — чтобы следующее поколение китайцев знало историю. Это нужно для того, чтобы ориентироваться в сегодняшнем мире, они должны знать свое прошлое. Они должны знать, что неприязнь к иммигрантам — далеко не редкость в Соединенных Штатах: обогатившись за счет их почти рабского труда, правительство Калифорнии приняло закон, запрещающий китайцам владеть землей, и приостановило прием иммигрантов из Китая». В его голосе не было ни злобы, ни обиды.
Через полчаса Иван Ургант и я говорили с шестью школьниками. Один из них китаец, а другие — американцы во втором поколении. Только китаец считал необходимым знать историю предков. Один из них выразил мнение большинства: «Нас интересует будущее, а не прошлое».
Хозяйка ателье сидит посреди швейных машин, повсюду обрезки ткани. Наступили тяжелые времена, и ее производство сильно сократилось. Дешевая рабочая сила в самом Китае потихоньку вытесняет ее из бизнеса. Я спросил, сколько она платит рабочим, но она отказалась отвечать.