Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2012)
Позиционирование и трендирование имеют смысл, но людей не обманешь: сколько поэт вложил энергии в свое творчество, столько же читатель получит и на выходе. За дальнейшую судьбу победителя «Дебюта» 2011 года я не волнуюсь. Один из немногих, Андрей Бауман производит впечатление поэта, который знает, что хочет сказать. Это исчезнувшее качество нужно пестовать. В моду входит невнятица, разговор с кашей во рту. Чтобы обучиться дикции, во рту нужно держать камни. То, что пишет Андрей Бауман, делать трудно — чисто физически. Я увидел в его творчестве работу физиологического свойства, труд становления. Поэзию большую, чем поэзия, — во времена, когда расслабленность эпохи позволяет не иметь ни мировоззрения, ни стиля, ни интенции преодоления материи.
Что такое поэт, независимый от трендов (Баумана на сайте «Дебюта» кто-то представил именно так)? В переводе на житейский это означает, что поэт не считает необходимым смотреть в рот хозяевам дискурса, способен к самостоятельному существованию. Воспитание эпигонов и подхалимов — неблагодарный труд. Я рад, что смог руководствоваться в своей работе иными мотивами.
Становящийся словом — обнажается от себя.
Становящий слово — впервые рождает и рождается в сущих.
Слагающий стихи
говорит ради тех, в тех и во имя тех,
чей голос отрезан от слуха и языка:
говорит от имени
всех погибших и всех заключенных в молчание.
Он говорит ими,
а они — им.
(«Поэзия»)
Этим торжественным гимном Бауман открывает книгу «Тысячелетник», выходящую весной 2012 года. Попытки определения поэзии — нечастое явление в стихах: обычно ограничиваются набором пышных эмоций. «Это — круто налившийся свист, это — щелканье» и т. д. Лично меня определение Баумана впечатляет больше. Именно потому, что он не идет на поводу у ненадежных эмоций. Особого рода лирическая эмоциональность — не мужское дело: мужчина должен говорить по существу. К этому уверенному голосу подключается и маститый Владимир Гандельсман, написавший предисловие к «Тысячелетнику»: текст публиковался в первом выпуске «Гвидеона», и Кузьмин не может о нем не знать. Гандельсман удивляется, насколько «неожиданна уже первая строка: „Становящийся словом — обнажается от себя”. Не „до себя”, а „ от себя”. Здесь скрещение смыслов: обнажается, но и отталкивается, отчуждается от себя, перестает быть собой (у Григория Богослова: „Видите благодать дня, видите силу таинства: не восторглись ли вы от земли? Не явно ли вознеслись уже горе, подъемлемые моим словом и тайноводством?” — читатель обратит внимание на аналогичную конструкцию и двойственное значение этого „восторглись от…”), и потому мы никогда не станем свидетелями „обнажения” как такового. <…> Потому что
Первое в нем — прославление,
второе в нем — оплакивание.
Всё в нем — пересозидание,
и всё в нем — сберегание.
Если так, то средства выражения выбраны безукоризненно» [6] , — завершает свою мысль Гандельсман, а я привожу эти стихи, чтобы подтвердить: поэт Бауман обладает уникальным для нынешнего поколения поэтическим опытом освоения средневековой философии, богословия, истории. Гандельсман указывает, что Бауман опирается на опыт от Державина до Хлебникова, это верно. Я бы добавил, что интегральная традиция европейского стихосложения здесь даже важнее, чем национальная. Бауман универсален — вплоть до создания собственного, органичного современному языку словаря. Серьезный, начитанный, культурный.Именно это поразило мое воображение и помогло сделать столь трудный выбор в определении победителя. Оговорюсь, что имена Алексея Порвина, Василия Бородина, Андрея Гришаева, Павла Арсеньева, Наты Сучковой, Александра Авербуха, Наталии Эш, Руслана Комадея, Евгения Никитина, Айгерим Тажи, Анны Золотаревой для меня дороги — и необходимость выбора одного-единственного победителя далась мне тяжело. Я должен был остановиться на чем-то невиданном: читая Баумана — понял, что ход времен восстановлен: что не было никаких культурных революций, «постмодернистского» разврата и «хронического обезбоживания организма», как иронически заметил сам Бауман. Он может выразить целую историческую эпоху в одной строфе, свободно ориентируется в пространстве Древнего Рима, Эллады, Берлина или Аушвица, оперирует основными вещами мира: поминовение, сотворение, воскрешение, познание, творчество, молитва, ад и рай, Война и Родина с большой буквы, Апокалипсис…
Когда внутри услышишь говор птичий
и гул тысячелиственной волны —
их путеводной сделайся добычей:
вдоль поколений, что заключены
в тебе, ступай, ведя их как лозничий;
древесными корнями тишины
вбери в себя всю кровность осязаний,
сквозь каждую пройди земную пядь,
вглубь воздуха, проросшего глазами,
молитвенно раскрывшимися вспять —
к смотрящему из них первоистоку;
за прядью дней разматывая прядь,
необратимо двигайся к востоку
от времени, с которым началось
изгнанничество; вверх по кровотоку
иди обратной ощупью: насквозь,
в доопытную тьму неразделенья
на свет и тьму; лимбическую ось
межтеменного кругообращенья
в телах взведенным сердцем ощути,
теперь познавшим первый день творенья,
откуда все расходятся пути
с неукротимой сжатостью лавины.
Ты должен воедино их свести,
земную жизнь пройдя до пуповины.
(«Обратное странствие»)
Андрей Бауман получил премию «Дебют» за верность традиции, смелость классического выбора. Это и в советские времена не приветствовалось. Не приветствуется и сейчас.
Премия, где я работал в прошлом году, не призвана обслуживать какой-либо тренд. Ежегодная ротация позволяет каждому назначенному в жюри проявить свой вкус и видение ситуации. Это конкурс: такова философия премии «Дебют» со времен ее основания. Ранее, насколько я понимаю, в большей степени приветствовались вещи экспериментальные. «Свежих и самостоятельных жестов» в этой области в последнее время мною не наблюдалось: уравнивание художественных практик, взаимное подражание, культивирование бесформенной, расползающейся «ризомы» дали свои результаты. Если нет успехов на одном фланге, то, может быть, стоит поискать их на другом? Может, до Баумана не было подходящих кандидатур?
Я не поклонник «узкоклассического» подхода. Мифология, с которой, думаю, сопрягается деятельность «Гулливера», — скорее модернистская практика, авангардистская. Но десятилетняя работа в качестве куратора русско-американского литературного проекта, переросшая в издательский и культуртрегерский труд в России, общение с поэтами различных воззрений и культур научили меня взгляду со стороны, в меру нейтральному, в меру заинтересованному. Я давно в теме — и Шостаковичем, которого заставили судить конкурс рок-групп, как пишет Кузьмин, себя не чувствовал. По какой-то причине люди перестали воспринимать серьезные вещи: такое впечатление, что они собираются жить вечно. Вам скучно? Вы вообще понимаете, о чем с вами говорит поэт? Наша критика научилась обращать внимание на самые мелкие нюансы речи, находить отличительные особенности стиля там, где он еще не успел сформироваться, — а разговор поэта о жизни и смерти, пусть этот разговор будет даже «бревном в глазу», может остаться без внимания. Настолько велика сила инерции, привычки, оглядки друг на друга, боязнь самостоятельного решения.
Вечное дитя
играющее с песчинками и морскими звездами
я улыбнувшийся шепот перворождённой воды
витой переливчатый свет тишины
корабельное солнце течет в моей золотистой коже
посмотри в меня всеобъятным звучанием слуха
в юную амфору с океанским вином
