Борис Фальков - Ёлка для Ба
— А тебя это радует? — спросил Ю. Ни следа обычной качаловской мягкости не осталось в его голосе. — Конечно, такой любопытный случай… Ты и вскрывал её из любопытства, не так ли.
— Из любознательности, — ещё ехидней поправил отец. — И ещё потому, что есть такой порядок. Кроме того, старый Кундин болен, больше некому работать, кроме меня.
— Рабо-о-ота, — поморщился Ю.
— Да, работа! — повысил голос отец. — А что? Не всем же повезло присосаться к трупам… писателей, и питаться от них! Кто-то должен для вас эту пищу и… обработать.
— А что, всё подтвердилось? — спросила мать.
— Да, — раздражённо ответил отец. — Как бы кому этого не хотелось, не ни хоте… ни не… ч-чёрт! Всё ясно: беременность, конфликт, отравление выхлопными газами. Она сделала себе что-то вроде спального мешка из брезента, которым на ночь укрывают там мотоциклы. Такой плотный брезент, из него сделан и их шапито. По его определению…
Отец кивнул в мою сторону.
— … построила себе кулибку. А потом взяла шланг, которым поливают у них клетки со зверями, и сделала из выхлопной трубы мотоцикла отвод в мешок. Всё очень аккуратно. Потом завела мотор, там у них часто по ночам проверяют моторы, никто не обратил внимания…
— Ч-чёрт! — воскликнула мать. — Что ж у неё, внезапное помешательство было, что ли?
— Не внезапное, — возразил отец. — Такие вещи только проявляются внезапно, а на самом деле они от рождения. Они представляются внезапными, потому что к ним вовремя не присмотрелись. Всегда можно найти симптомы такого помешательства, если присмотреться. Когда люди, например, всё время лыбятся без причин, другим надо бы не радоваться, а задуматься, что бы это значило.
— Беременность, — задумчиво сказала мать. — Это точно?
— Точно, — отец сделал паузу, прежде чем ответить.
— Чёрт знает… — совсем задумалась мать. — А может, она обнаружила у себя нехорошую болезнь, а? Тебе бы следовало быть осторожней, а то подцепишь, как всегда… А это ещё неприятней, чем гепатит. Твой сын, кстати, по твоему примеру таскает с базара в дом всякую заразу. Я на днях видела его во дворе с грязным помидором в зубах.
— Чёрт знает, что! — выпалил отец, увеча вилкой кусок хлеба, лежавший на скатерти рядом с его тарелкой. Отрываемые от него крупные крошки залетали и на чужие территории. Все внимательно смотрели на то, как отец это делает.
— Кто же отец? — выпалил и Ю, и побагровел.
— На этот вопрос трудно ответить, — язвительно сказал отец. — Отцовство никогда не может быть установлено точно. Потому-то многие и считают его, очевидно, отвратительным делом, и не заводят детей.
— Мы заведём, — пробормотал Ю, — когда придёт время. У тебя не спросим.
— Ну-ну, — похлопал ладонью по столу Ди.
— Кто мать, ясно всегда, — продолжил отец. — А отец может быть какой угодно, хоть и все вместе. Нашими методами не установить: кто именно.
— Себя ты, конечно, исключаешь из этого числа, — вставила мать. — Или наоборот?
— С нами мальчик, — напомнил Ди.
— Будто нет других методов, — проворчал Ю. — А тот… мальчик, прошлый? Которого тогда нашли в…
— Нет, — оборвал его отец. — Тот точно не её.
— А это вашему методу доступно, — подхватила мать. — Какой избирательный метод! Но если мать всегда можно установить, по твоим словам, то кто же в том, прошлом случае — мать?
— Я не знаю, — сказал отец. — И какое это теперь имеет значение? Плевать я на это хотел.
— Теперь! — вскричала мать. — Понятно. А работа, а… чувство долга, а служебный порядок? Вчера, значит, это была ещё рабо-ота, установленный порядок, а сегодня уже — какая разница, плевать? Ага, если установлено, что тот ребёнок — не её, то и на работу, и на порядок наплевать. Всё ясно, у тебя трагедия, все светлые надежды лопнули… Ну, так чего ж тебе теперь не наплевать вообще на всё, на всех нас, на весь этот дом с его порядком, что ж тебя ещё останавливает? Чего ж ты тянешь — ты плюнь, плюнь!
Отец и впрямь делал такие движения губами, словно собирал слюну, чтобы посмачней плюнуть прямо на стол.
— Это он может, — мрачно подтвердил Ю.
— Ну ты, Дубровский! — вскричал и отец, но тут же спохватился, продолжил потише и с большим презрением: — И ты, глаза и уши горздрава. Здорово вы, однако, спелись… Прав Вольтер, когда чернь начинает рассуждать, всё пропало.
— Ты пропал, — сказала мать, — только ты. Подцепил, небось, уже заразу, да? И притащил её в дом, чтоб и другие пропали.
— Да-да, — подтвердил отец, — да, притащил! Эта зараза — ты. А ну, вы все, закройте свои варежки.
— Э… нет, прости, но следствие-то ведётся официально! — с явным удовольствием запротестовала мать. — Это не твоё личное дело, а всей общественности. Господи, и этот человек всё время спрашивает, какие у меня основания его подозревать!
Она обвела взглядом всех сидящих за столом, приостанавливаясь на каждом, не исключив и меня.
— Но теперь вы все видите эти основания.
— Немного поспокойней, — посоветовал Ди. — Человеку не пристало снова становиться дикарём, по крайней мере — в такой день.
— Мы сделали всё, что положено, — хмуро сказал отец. — Общественность может быть довольна.
— Ну, и что выяснилось? — спросил Ю. — Доложи и нам, мы тоже общественность.
— Ничего такого, — ткнул вилкой в хлеб отец, — что может тебя заинтересовать. Всё очень буднично, не памятник нерукотворный.
— А ещё какой рукотворный, — привсхлипнула мать.
— Ну почему, почему, — вдруг заговорил Ю, часто дёргая головой направо и чуть наверх, словно перехватив этот тик у Ба, — почему. Зачем она это сделала?
— По-гу-уби-или! — вдруг с готовностью заголосила Валя, словно Ю подал ей долгожданный сигнал, и тоже задёргала головой. — Погубили злые лю-уди!
— Валя, — мягко сказал Ди, — не мелите ересь. И уносите посуду, пора.
— А ты, — чернея, продолжил Ю, — зачем ты прекратил следствие?
— Идиот! — закричал отец. — Причём тут я? Следствие ведут следователи!
— Причём, причём! — закричал и Ю. — Подлеца можно и нужно было найти, имей только желание! Что тут искать, когда есть полный набор: мотоцикл, газы, мешок, эта, как её…
— Кулибка, — нехорошо улыбаясь на одну сторону, помог отец.
— Подлец весь в этом виден, как на ладони! У Достоевского — и то не так ясно…
— Окстись! — прервал Ю отец. — Филолог, да такие связи имеются между всеми в мире вещами. А опровергаются они показаниями, слышь? По-ка-заниями. И в этом случае все, слышь, все свидетели это делают: опровергают. Все тамошние уроды, включая их администратора, опровергают. Ещё бы, они там все в одном гешефте, кругом повязаны. Даже если все они врут, ничего не поделаешь. Так что… дело закрыто, филолог с Бейкер Стрит. С улицы Ильича! Можешь завести своё, конечно, но только — где ты-то найдёшь других свидетелей? Кто ж тебе-то что-нибудь расскажет? Ах, ты, Достоевский-Дубровский, где ж тот человек, который бы и знал всё — и рассказал бы…
А между тем такой человек был у него буквально под рукой, под левой: я сидел слева от него. Но он не знал этого. И никто не знал. Ну и, кроме «знал», было сказано «рассказал». А это — совсем другое дело, номер уже и не шестнадцатый.
— Знал и рассказал, — продолжал распаляться отец. — Да, такой человек есть…
Я весь подобрался.
— То есть, был. Знала и могла рассказать она сама. Ты бы, наконец, бросил свои идиотские игры, братец. Пора и тебе становиться взрослым. Только кур смешишь, а людям нормальным уже и не смешно, их от тебя мутит.
— Глотай слюни, — выдохнул я, переводя дух.
— Мальчики, — выдохнул и Ди, — не ссорьтесь.
— Вот ведь какой настырный, — не смог сразу остановиться отец, и вдруг, будто в этот миг его кто-то ужалил, заорал: — Почём знать, может твоя настырность от того, что отец ребёнка ты! И заодно мать, и заодно и другого ребёнка! Тихоня-одноклассник…
— Ну, ты, герой, — Ю произнёс это совсем тихо, но одновременно поднимаясь из-за стола, — герой… Ты знаешь, знаешь, как ты мне… со всем этим надоел!
Со «всем этим» Ю часто-часто простучал кулаком по столу.
— О, как ты мне надоел, как ты всем тут надоел! Своей работой, порядком, этим… долгом, рассуждениями, надутым превосходством, всезнанием, первенством… Иаков! Иаков! Своей увечной логикой, цари-ицей мысли, всеми своими увечьями, своими фронтовыми заслугами! Своим Ломброзом и парадонтозом, и протезом! Своим голосом…
— Ю-ю-ю! — вроде бы и присвистнула Ба. — Что с тобой случилось, Ю-ю?
— Мальчики, — твёрдо сказал Ди, — немедленно прекратите. Какая-то дикость… так — знаете, до чего можно договориться?
— До ереси, — шепнул я.
— Нет, пусть, пусть говорит! — закричал отец. — Наконец-то всё станет ясно. Пусть тихоня выскажет, что у него там в душе. По-вашему, он ещё не всё сказал, не до всего договорился, отлично. По-вашему, ещё не всё сказано, превосходно. Вы ждёте, что он наговорит куда больше… понятно, вы знаете, что можно наговорить, вы и сами того же мнения. Что ж, послушаем — что вы обо мне думаете на самом деле, все вы. Но сначала… ха-ха…
