Адриан Гилл - Поцелуй богов
— Поздравляю.
— Что? Это все, что ты можешь сказать? Поздравляю! Чему тебя только в школе учили? В голове совсем ничего не осталось?
— М-м… замечательно… Я правда… А ты этого хочешь? То есть хочешь иметь детей?
— Конечно, я хочу иметь детей. Не забывай, что я американка из Голливуда. Только не знаю, хочу ли именно этого. Господи, я в шоке! Может, еще ошиблась? Да нет, не ошиблась. Месяц тошнит по утрам.
— Я думал, это из-за пьесы — нервы.
— Я сама так думала. Решила, что задержка с месячными из-за волнений. Но вот уже восемь недель. Ужасно! Как все не вовремя! У меня нет выкрашенной в персиковый цвет комнаты. Нет даже детской колыбельки с наволочками. Я не расспросила как следует тысячу шотландских нянюшек. Джон, сделай что-нибудь. Хотя ты и так достаточно сделал.
— Но мне казалось, ты всегда предохранялась. Все эти резинки…
— Резинки… О чем ты говоришь? Да, предохранялась. Но нет ничего стопроцентного, кроме твоих головастиков.
— Ушлые ребята.
— Это все, что ты можешь сказать? Древний генетический инстинкт в тебе явно спит. Что касается всего остального, ты самый дурной из людей. А сперма не хуже, чем у Шварценеггера.
— Ну, спасибо.
— Извини, я не хотела обидеть. — Ли бросилась на кровать, перекатилась к Джону на руку, заплакала, потом рассмеялась. — Ну вот, начались истерики.
— Ты собираешься его сохранить?
— Имеешь в виду аборт? Я американка. Аборт — убийство. Хуже, чем убийство. Аборт даже хуже, чем секс. Представляешь, как повлияет аборт на продажу моих записей? Хочу ли я его сохранить? Да. И нет. Явно нет. Мне тридцать два года. Конечно, хочу. Не знаю, никак не соображу. Давай притворимся, что ничего не произошло.
— Нам не удастся притвориться, что ничего не произошло. Надо принимать решение.
— Я уже приняла решение, и оно таково: притворимся, что я не делала никакого теста.
Они долго лежали без слов.
— Он будет красивым, — наконец прошептала Ли. — Может стать красивым. Мог бы. Все, больше ни звука.
Больше они этой темы не касались.
Джон никому не рассказывал — ему не с кем было делиться. Он совершенно отстранился от прежней жизни. Не осталось ни интересов, ни обязательств — ничего, что связывало бы его с человеком или местом, даже тем человеком, которым сам был когда-то. Более того, это его нисколько не волновало. У него была Ли. Процесс отсечения зашел так далеко, что осталась одна Ли. Только они вдвоем разделяли секрет. Джону казалось, что после муки и разрыва «Антигоны» их связь опять укрепилась.
Ли похорошела и, как сказали бы гинекологи, акушерки и специальные книжки, расцвела. Джон замечал, что ее радовала беременность, их дети, их будущее. Она много смеялась. Повадки, если еще не тело, округлились. Все три недели гастролей не прекращалось золотое время.
Сту написал витиеватую и едкую статью, в которой поносил «Антигону» и Ли, и отбыл туда, где работал прежде, — в Марокко. Но Ли только пожала плечами. Мелочь по сравнению с цветистыми похвалами прессы.
— Глупец, — прокомментировал Оливер. — После такого предательства ему повезет, если поручат режиссировать местную пьеску в Мертир-Тидвиле.
Ли все больше погружалась в роль, делалась опытнее, лучше и наконец стала почти искренней, словно в ней проснулись сочувствие и жалость к бескомпромиссной девчушке. А публика больше не шушукалась в первом акте и сидела, как все две тысячи лет, — завороженно и в ужасе.
Даже сцена ареста стала немного другой. Вызывающая нагота сделалась более чувственной. Джон не хотел смотреть на то, что видел по ночам. Каждый раз пытался уйти, закрыть глаза или отвести взгляд, но не мог. Бескомпромиссная красота пронзала, и Джону не нравилось, что на нее смотрят другие. Более того, не нравилась собственная неуверенность: неужели он видит то же, что различают взгляды чужаков? Неужели перед ним всего лишь кинозвезда, а он всего лишь облечен особым к ней доступом? Никак не удавалось совместить очарование цветущего тела и бритый, девичий лобок, который не содержал больше вызова, а только откровенную ложь, скрывая их общую тайну. Поэтому он с облегчением вздохнул, когда гастроли подошли к концу. Можно было поднять глаза, бросить алчный взгляд в будущее и проникнуться теплой надеждой.
Так что случившееся вызвало настоящее потрясение. После предпоследнего представления Джон прошел за кулисы и забежал в гримерную. Ли как всегда сидела перед ярко освещенным зеркалом и стирала с лица грим. Телеграммы, открытки и прочая забавная мишура, все, сначала казавшееся таким масленичным, теперь изрядно надоело. Джон чмокнул Ли в липкую щеку и налил себе выпить. В пепельнице дымилась сигарета. Ли пыталась бросить курить, но без особого результата. Но он решил ничего не говорить.
— Удачный спектакль.
— Джон, — Ли перехватила в зеркале его взгляд, — после того, как гастроли завершатся, я уезжаю.
Вот оно. Словно вспышка, пока гром взрыва еще не докатился.
— В Штаты.
Он промолчал, но Ли давила и давила.
— Ты подумал, чем станешь заниматься?
— Я… нет… то есть, конечно, думал… Полагал, что мы будем вместе. Ты надолго?
— Не знаю. Дело не в этом. Я уезжаю.
— Ли, мы расстаемся? — Ощущение больнее боли, сильнее достоинства, хуже самого плохого. Джон почувствовал, как тело меняет форму, растворяется.
— Да, дорогой. Пожалуй, это именно то, что мы делаем.
— Но ты же не точно… Ты не решила…
— Решила. Пора кончать. Давай не будем усугублять боль. Мне очень трудно, но я все обдумала. Так будет лучше для нас обоих.
— Нет, нет! — Слезы хлынули у Джона из глаз. Он опустил глаза и уставился на безвольно лежащие на коленях ладони. — А ребенок? Это же наш ребенок.
— Некоторым образом да. Но не ты его вынашиваешь. И не ты его будешь рожать.
— Значит, ты решила его сохранить? — Маленькая, но победа.
— Да. Но рожать буду в Штатах. Дома. Одна. Я не лишаю тебя отцовства. Ты останешься папочкой. Сможешь с ним видеться. Но без меня.
— Но я тебя люблю.
— Знаю.
— А ты — нет?
— Извини, Джон, не знаю. Люблю какие-то кусочки тебя, наверное, большинство, но…
— Почему?
— Почему? Какое это имеет значение? Оставим все как есть. Не будем делать себе хуже.
— Ли, пожалуйста, — всхлипнул Джон. Он упрашивал, умолял, просил. Появилось ощущение невесомости, стремительного падения вниз, головокружительный поток воздуха больше не держал, он проваливался сквозь стандартный диалог, литанию бывших любовников, от которой никакого облегчения, один только вред. — Скажи, что я сделал?
— Джон, ты ничего не сделал. Если бы это было кино, я бы произнесла: «Проблема вот в чем», — но это не кино. В тебе есть черты, которые мне нравятся, которые я люблю, но есть и такие, которые делают наши отношения конечными. Мы всегда понимали, что это интерлюдия.
— Интерлюдия!
— Да, ты это тоже знал. Началось с одной ночи, потом уик-энд, потом пара недель, потом пошло-поехало, потому что ты такой чертовски милый, добрый, хороший, забавный, ироничный; я гнала мысли, откладывала решение, меня все устраивало, но теперь конец. Я забеременела и задала себе вопрос: получится у нас с тобой? И ответила: нет. Извини. Я искренне рада, что отец — именно ты. Если бы снова пришлось выбирать отца моему ребенку, я бы снова выбрала тебя. Этих твоих качеств — ума, рассудительности, чувства юмора и способности все выведывать ему от меня не набраться. Я рада, но этого недостаточно для постоянных отношений. Я попыталась представить тебя в Калифорнии, в окружении моих вещей, в той жизни, которую суждено вести моему ребенку. И не смогла. Там, где должен быть ты, образовалась дыра. Боюсь, ты не вписываешься в картину, не составляешь ее детали.
— А как же секс?
— Помилуй, Джон, ты знаешь, что дело не в сексе.
— И когда ты решила меня бросить?
— Я тебя не бросаю. Просто мы подошли к развилке.
— Значит, после премьеры и толпы на улице.
Ли отвернулась и принялась стирать с лица грим. Джон судорожно дышал.
— Наверное… Как ты догадался? Хотя, конечно, ты все чувствуешь. Ты же поэт. Думая о будущем, я решила, что должна разделить его с человеком сильнее меня. Или по крайней мере таким же, как я. Ты меня отпустил. Я нуждалась в тебе, но тебя не оказалось рядом. Я тебя не ругаю — не твоя вина. Никто не пострадал. Это событие вообще бы не имело значения, если бы мы были Джеком и Джилл[81]. Но мы другие. Я — Ли Монтана. Боюсь, что на свете вообще нет мне ровни. Мир меня пугает, я его боюсь, и ты мне не подходишь. Но смех в том, что именно это мне нравится. Я начинаю понимать, почему звезды выходят замуж за телохранителей и личных тренеров. Извини, Джон, хватит объяснений. Глава окончена. Грустно, но что поделать. Я на тебя не обозлилась, не презираю тебя, не застукала в постели ни с горничной, ни с Айсис. И не ухожу к другому мужчине, если только наш ребенок не окажется мальчиком. Мы навсегда сохраним общего ребенка и, надеюсь, дружбу.
