Агония Иванова - Проощание с детством
В такое тихое пасмурное утро не хотелось выбираться из-под одеяла, хотелось провести целый день в постели, нежась в объятиях сладкого, уютного тепла. Именно так и решила поступить Рита. Она то дремала, то просыпалась и, видя у окна в кресле темный силуэт Саши, склоненного над книгой, улыбалась и проваливалась в спокойное забытье. Так безмятежно, защищенно и правильно она не чувствовала себя еще никогда прежде. Как будто только теперь все встало на свои места и она тоже нашла свое место.
— Чем ты там занимаешься? — спросила она, в очередной раз вынырнув из объятий сна. Саша посмотрел в ее сторону и сдул с лица темную отросшую челку в этом тусклом освящении казавшуюся черной.
— Алгеброй, — откликнулся он.
— Ты шутишь? — промурлыкала Рита.
— Отнюдь, — улыбнулся Саша.
— Какой ужас, — сонно сказала девушка и перевернулась на другую сторону, кутаясь в одеяло. Ее плечи, оказавшиеся открытыми, начали замерзать, — не читай в темноте, — бросила она на автомате и сладко зевнула, — зрение испортишь.
Комната поплыла. Рита видела перед собой теплое, залитое солнцем море. Его волны медленно набегали на берег, осыпая ее ноги бисером брызг. Ей так хотелось погрузиться в него, коснуться воды пальцами, но почему-то она стояла неподвижно и никак не могла заставить себя сделать хоть шаг в сторону спокойной морской глади.
— Са-а-аш… — через сон позвала она, — иди сюда… — ее пальцы, высунувшиеся из-под одеяла, лизнул сквозняк, стелившийся по полу. Она открыла глаза.
Саша отложил учебник и сел на край разобранного дивана, погладил ее по волосам.
— Сегодня Королева не собирается вставать вообще? — нежно спросил он. Рита нахмурилась.
— Не называй меня так, — попросила она беззлобно. В этом прозвище было что-то обидное, гадкое. Из ее прежней жизни, когда ей хотелось быть королевой, холодной статуей, хозяйкой чужих судеб, смеявшейся над чувствами. Теперь же у нее появились свои чувства, а вместе с ними и уважение к чужим. Да какое ей дело до других? Да пусть все исчезнут. Все, кроме Саши.
Она взяла его руку и потянула на себя, увлекая следом на диван.
Некоторое время они лежали молча, обнявшись и слушая шепот дождя. Слова казались лишними. В них не было необходимости. Они говорили на каком-то другом языке, неотрывно глядя друг другу в глаза. Никогда прежде Рите не было так хорошо просто молчать с кем-то, просто находиться рядом, без каких-либо решительных действий.
— Рита… — тихо начал Саша, но осекся.
— Что? — откликнулась она.
— Да нет, ничего.
Она молила его про себя, чтобы он больше не нарушал тишины, чтобы не в коем случае не говорил ей, что любит. Тогда все волшебство и понимание исчезнет. Тогда их отношения станут обычными, простыми, таинство закончится. Пока — это было секретом, о котором знали только они двое.
Рита тихонько всхлипнула, она сама и не заметила, что по щекам ползут слезы, но Саша заметил.
— Что с тобой? — спросил он.
— Саш, что с нами будет дальше? — через слезы прошептала девушка, крепко сжимая его ладонь. — Антон вернется уже в среду…
Саша тяжело вздохнул и перевернулся на спину, уставившись в потолок, освещенный тусклым светом торшера, стоявшего возле кресла в углу.
— Это ничего не изменит, — сказал он после некоторой паузы, — я люблю…
— Тише, — перебила Рита и приложила пальцы к его губам, — молчи.
Дождь тихо накрапывал за окном.
— У нас есть еще время, — весело заявила она и прижалась к Саше, обняла крепко-крепко и спрятала лицо в его отросшие волосы, — давай проведем его с пользой?
Несколько часов подряд Оля пролежала в одной позе. Она зашевелилась только тогда, когда все конечности у нее затекли и похолодели. Ей казалось, что она парализована, что руки и ноги больше не будут ее слушаться, но это было только ощущение.
Небеса оплакивали ее судьбу и жизнь ее ребенка. Ребенка, который никогда не родится. Ребенка, который никогда не увидит неба темно-вишневыми, как у его отца глазами. Ребенка, который был ее билетом в другую жизнь, шансом начать все с начала. Начала. Новую жизнь.
Оле хотелось выть, но она молчала. Тишина давила на виски.
Неслышной тенью она соскользнула с кровати и подплыла к окну, застыла, глядя в безрадостную дождливую серую даль. В этих небесах больше никогда не будет солнца. Оно убито. Оно умерло вместе с маленькой только зародившейся в ней жизнью.
Оля выпила бы спирта, но дома не было не капли. Оля перерезала бы вены, но в голове звучал голос бабушки, твердивший о том, что самоубийство это страшный грех. Ее не будут отпевать в церкви, ее не похоронят на святой земле и Бог никогда не простит ее заблудшую темную душу, никогда не примет в свое небесное царство.
— Господи, помилуй… — прошептала Оля, краем длинного бабушкиного свитера вытирая слезы, бегущие по ввалившимся щекам. — Господи… упокой…
Она осела на пол и вцепилась в давно нечёсаные волосы. В таком состоянии ее и обнаружила мать. Рывком она заставила девушку подняться и доволокла до дивана.
— Хватит реветь, — сухо сказала она, закатала рукава Олиного свитера и внимательно осмотрела ее руки. Девушка без труда догадалась, что мать предугадала ее мысли о самоубийстве.
— Успокойся, — сказала Наталья, сходила на кухню за стаканом воды, противно пахнущем валерианой, и телефоном, — вот, выпей.
— А телефон зачем? — покорно спросила Оля, в несколько глотков осушив благоухающую жидкость.
— Позвонишь кое-кому сейчас, — коротко ответила Наталья и присела рядом, тяжело вздохнула и тряхнула густыми волосами. Она выглядела уставшей и напряженной, все черты ее лица натянулись как струны, даже редкие морщинки разгладились. Подбородок сжался и на худых скулах очертились линии челюсти.
Оля догадывалась, кому она сейчас будет звонить и с кем говорить. Ей было уже все равно. Самое страшное случилось и все, что ждало ее теперь, каким бы чудовищным оно не было, казалось терпимым.
Она понимала, что у них с Александром Викторовичем нет никакого будущего. Если с начала оно еще могло быть, то теперь не осталось никаких шансов. После того, как она позволила убить его ребенка — без вариантов.
Он забудет ее, глупую, низко павшую девчонку, которую он всеми фибрами своей души пытался спасти, вытащить из пучины, излечить своей любовью и отмыть от грязи. У него получилось. Он толкнул ее к свету, к очищению… И она будет идти, чтобы не случилось… Ради него. Ради любви к нему, которая стала для нее чем-то вроде божественного откровения.
— Сейчас ты наберешь номер «папаши», — приказала Наталья, — и скажешь ему, что все кончено.
— Хорошо, — равнодушно кивнула Оля, — только подожди…
Она сползла с дивана и встала на колени, неумело и бегло перекрестилась и начала тихо шептать:
— Отче наш, иже еси на небеси…
Удар Натальи, пришедшийся ей в спину, заставил девушку замолчать.
— Что это ты вздумала? — сурово поинтересовалась мать, — совсем из ума выжила?! Идиотка… Глупо изображать монашку, особенно передо мной! Я то знаю, что ты шлюха.
— Это ты меня такой сделала, — прохрипела Оля, обернувшись на нее, — ты! — не нужно было быть особенно сообразительной, чтобы понимать, что за такие слова она получит по лицу. Больно. До крови. Губа была разбита. Как же Наталья не подумала о том, что ее несдержанность плохо отражается на Олином товарном виде? Девушка вытерла кровь тыльной стороной ладони.
— Неблагодарная гадина, — процедила Наталья, — звони.
Оля взяла телефон и набрала рабочий номер Александра. Все внутри нее противилось сейчас этому, хотя она понимала, что поздно о чем-то жалеть. Неужели она не увидит его в последний раз? Неужели она не увидит его больше никогда?… Полно. Все к лучшему. После того, что она позволила сделать она все равно не сможет смотреть ему в глаза. Как, как сказать это? Как признаться в этом? «Я убила нашего ребенка, я позволила». Она должна была сопротивляться до конца, должна!
— Здравствуйте… позовите пожалуйста Александра Викторовича, — попросила Оля, когда на том конце повода ей ответила приветливая секретарша. Мать внимательно следила за каждым ее движением и отчего-то нахмурилась при упоминании этого имени.
— Да? — Оля потеряла дар речи, как только он взял трубку. Как хотелось ей позвать его на помощь, рассказать обо всем случившемся, кричать о своей любви, о том, как она хочет исправиться и стать другой, ради него.
Его голос… тихий, низкий, бархатистый, такой приятный, такой родной… Она могла слушать его часами. Теперь у нее было всего лишь несколько последних минут их прощания.
— Это Оля… — с трудом выдавила она.
— Оля! — воскликнул Александр Викторович радостно, но в тоже время тревожно, — что с тобой?! Куда ты пропала? У тебя все в порядке…
