Франсиско Голдман - Скажи ее имя
Аура сказала: я здесь только для того, чтобы помочь матери. Если папа бросит ее сейчас, когда она столь уязвима, это ее убьет. Если есть хоть один шанс все исправить и сделать так, чтобы папа захотел остаться, то я обязана попросить вас о помощи. Но если вы хоть немного знаете мою мать — и она посмотрела Кате в глаза, — то должны понимать: она никогда не согласится первой попросить прощения.
Мы договорились с Катей и ее мужем продолжить переговоры будущим летом, во время нашего очередного приезда из Нью-Йорка. Но все оказалось напрасным. Весной, примерно за месяц до тридцатилетия Ауры, Родриго ушел. Однажды утром, когда Хуанита была на работе и Родриго тоже должен был быть на работе, он вернулся в квартиру, быстро покидал вещи в коробки, отнес их в машину и уехал. Смылся, как крыса, сказала Ауре по телефону домработница Урсула. Он даже сбежал не на своей машине, забрав маленькую красную «шевроле» Ауры, на которой ездил все последнее время, как будто был ее хозяином. А где он собирается жить, усмехнулась Аура, — под мостом? Эта шутка помогла ей пережить горечь потери. Надеюсь, Родриго сегодня сладко спится под его мостом! Нам было неизвестно, где он живет, вероятнее всего, с Катей, рассуждали мы. Поначалу я был удивлен, что повторная утрата отца не разбередила старую рану и не произвела на Ауру большого впечатления. Оказалось, Аура была права: красной нитью сквозь ее жизнь проходила лишь одна печальная история об Отце. Для нее Родриго был и оставался прежде всего «мужем», и теперь его просто не стало. Спустя несколько дней после его побега мы с Аурой полетели в Мехико. Это была первая из двух наших поездок той последней весной — на выходные, мы вылетали в пятницу вечером сразу после занятий Ауры. В те дни мы не возвращались вечером в квартиру в Эскандоне, а оставались ночевать у Хуаниты. Я спал один на раскладушке в кабинете, а Аура в постели с матерью.
Хотя чисто теоретически никто не должен был жить в квартире в Эскандоне, с тех пор как Хуанита и ее адвокаты выставили меня оттуда, Фабис, жившая напротив, написала мне, что несколько раз замечала ночью свет в окнах нашей спальни. Возвращаясь поздно вечером после свидания с Хуанкой, своим парнем, она стояла у двери и в сентиментальном порыве скребла ключом по стальной панели — обычно так они с Аурой вызывали друг друга, — повторяя имя Ауры, и тут, по ее словам, огни в спальне начали мигать. Духи, которые подают сигналы живым, включая и выключая свет, — разве они не появляются в каждом рассказе о привидениях? В то последнее лето мы с Аурой улетали третьего июля. Год спустя, когда я полетел в Мехико на первую годовщину, я снова сел на тот же вечерний рейс из Ньюарка третьего июля и из аэропорта приехал прямо к Фабис, жившей напротив нас с Аурой. У нашей квартиры было длинное горизонтальное окно с матовым стеклом, выходящее в общий холл, а выше него, на уровне спальни, находилось высокое вертикальное окно, задернутое шторой. Когда я приехал, там было темно, но я все равно постоял у нашей двери, погладил ее, нашептывая имя Ауры. Свет не включился. Фабис сказала, что последний раз видела его больше месяца назад. Сложно было представить, что Хуанита приезжала и спала в нашей постели, которую я не забрал с собой. Однако в течение нескольких последних недель кто-то все же побывал там и отключил наш автоответчик. Я долгие месяцы звонил из Бруклина, чтобы послушать бодрое хриплое приветствие Ауры, до тех пор пока как-то раз она не перестала отвечать — как выяснилось, навсегда. Но Фабис выяснила у одной из тетушек, что произошло. Родриго забрал автоответчик в новую квартиру, которую снял где-то в городе. Он продолжал ездить на маленькой красной «шевроле» Ауры. Несколько недель после ее смерти Родриго жил у Хуаниты; он пробыл с Хуанитой столько, сколько смог, но это не склеило их брак. Прежде чем найти постоянное жилье, не мог ли он украдкой ночевать здесь?
Бетонная стена высотой в восемь футов отделяла наш маленький внутренний дворик от тыльной стороны гаража. Я видел, что над ней возвышался бамбук, скрывая от глаз стену старой фабрики по соседству. Бамбук дорос до квартиры над нами, у которой на эту сторону тоже выходила стеклянная стена, но не было своего дворика. Так что им был виден наш бамбук, густая сочная зелень его громадных побегов, шелестящих и раскачивающихся от ветра или дождя, изящные стволы, похожие на тонкие ноги богомолов. Я не был знаком с соседями сверху. Но был уверен: весь дом знает о смерти девушки с нижнего этажа. Интересно, любуясь нашим бамбуком, думали ли они когда-нибудь об Ауре?
▄
Во время траурной мессы в часовне похоронного бюро Катя уверенно вошла в роль сестры, по крайней мере для меня. Мы практически вцепились друг в друга; вернее, она позволила мне вцепиться в нее. Пока священник над усыпанным цветами белым гробом монотонно рассказывал нам, как спокойна и счастлива теперь Аура, что «ее страдания завершились и она наконец-то воссоединилась с Господом», Катя стояла рядом, и я крепко сжимал ее ладонь. Она подвела меня к очереди за причастием, я опустился на колени, открыл рот и впервые за добрый десяток лет позволил священнику положить в него безвкусную воздушную облатку. Позже я почувствовал себя глупо, но я поступил так не по своей воле: меня вели, я хотел, чтобы меня вели, в тот момент меня легко можно было привести и к краю обрыва. Когда и моя мать по телефону сказала, что Аура теперь в мире и покое с Господом Богом, я так разозлился, что не разговаривал с ней несколько месяцев.
Два года назад, после того как мама сломала шейку бедра, сестры продали дом в Намосете, и мама переехала в дом престарелых во Флориде, где ей предоставили небольшую квартирку. Когда мы ее навещали, мама запускала свою слабую руку в гриву Ауры — в тот момент она как раз отращивала волосы — и говорила: но почему ты никогда не причесываешься, Аура? Неужели тебе нравится, когда волосы лезут в глаза? Ну-ка дай мне расческу! — мать заставляла Ауру наклониться и с недоуменным видом и явным напряжением медленно проводила расческой по ее волосам, но после нескольких движений, словно изнемогая, сдавалась, возвращала Ауре расческу и с хитрым хихиканьем говорила: так все-таки их можно расчесать, не так ли? А еще мама говорила: Аура, ну почему ты так одеваешься? Где это видано, надевать джинсы под платье?
Потом Аура говорила: ах, Франсиско, твоя мама совсем не та утонченная маленькая леди, какой ее все считают. О-о-ох, да она та еще штучка! Со мной она просто валяет дурака. Аура всегда называла мою мать Сеньора. Я просил ее не делать этого, ведь мама могла подумать, будто она наш начальник. Я же не называю твою мать Сеньорой? Зови ее Йоландой или Йолой. Аура обещала, но в следующем же разговоре возвращалась к Сеньоре.
Когда у Ауры были длинные волосы? Когда короткие? Почему я не могу этого вспомнить? Это должно было отпечататься в памяти, как штампы о пересечении границ в паспорте: июнь 2005-го — короткие, февраль 2007-го — длинные…
Первую годовщину я планировал провести в Масунте, а затем, в тот же вечер двадцать четвертого, улететь назад в Мехико. Следующим утром в церкви в Кондесе должна была состояться заказанная мной поминальная месса. Когда после смерти Ауры Хуанита и Леопольдо начали грозить мне своими адвокатами, друзья тоже подыскали мне юриста. Его звали Саул Либнич, у него был партнер, их контора располагалась возле посольства США. В основном они брались за уголовные дела, заведенные на служащих — «белых воротничков», а также специализировались на юридической помощи американцам, попавшим в затруднительное положение в Мексике. Тем летом я взял в субаренду на лето квартиру-студию в Кондесе. Либнич жил неподалеку, поэтому, когда нам нужно было поговорить, мы встречались за завтраком во фреш-баре на Амстердам. Ему было около тридцати, ростом он был с меня, с бритой головой и честными, водянистыми глазами. Тем утром Либнич объяснял, что раз дело заведено, а я все равно собираюсь на побережье, то нужно обязательно назначить встречу с окружным прокурором в Пуэрто-Анхель. Дело было открыто в Мехико, сказал он, но потом перенаправлено в Пуэрто-Анхель. Я спросил: что это, собственно, означает, что дело было заведено? Это означает, сказал он, что теперь расследование смерти Ауры переходит под юрисдикцию окружной прокуратуры Пуэрто-Анхель. Мы вполне могли предположить, что против меня нет никаких улик. Ордер на арест точно не выписывался. Но поскольку я прежде не давал показаний, следовало соблюсти формальности и наконец это сделать. Я давал показания, напомнил ему я, но их не приняли, поскольку у меня не оказалось паспорта. Да, но чтобы закрыть это дело, я обязан дать показания. А принимая во внимание поведение матери и дяди Ауры, сказал Либнич, я сам должен быть заинтересован в том, чтобы дело поскорее закрыли. Он советует взять его с собой в Пуэрто-Анхель. Мне нужно будет оплатить все расходы на поездку в дополнение к его гонорару. Когда он назвал сумму, я спросил, насколько необходимо его присутствие, он ответил, что по желанию. Я сказал, что не могу себе этого позволить. Либнич ответил, что назначил мне встречу с прокурором и выяснил, на каком этапе находится дело. За его работу все равно нужно будет заплатить, наличными. Безусловно, ответил я. Саул, спросил я, какова вероятность того, что я попаду в ловушку? Ведь штатом Оахака правит ИРП. Учитывая влияние дяди Ауры и тех адвокатов, которыми пугала меня Хуанита, может ли случиться так, что окружная прокуратура получит приказ или взятку, и я буду арестован? Могут ли они привлечь подставных свидетелей? Либнич сказал, что вряд ли такое случится, однако мы все знаем, как устроено мексиканское правосудие, так что полностью исключить эту возможность нельзя; поэтому — в качестве меры предосторожности — он и предложил поехать со мной. Я подумаю, сказал я, но я действительно не могу себе этого позволить. Еще он сказал, чтобы я не волновался слишком сильно; похоже, самое плохое уже позади. Думаю, я нашел бы деньги, чтобы взять его с собой, но я не хотел, чтобы в первую годовщину смерти Ауры со мной в Масунте оказался адвокат.
