Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек
Глаза все еще оставались пустыми. Мэриан решила сделать их зелеными. Выбирать приходилось между зеленым, красным и желтым, поскольку других цветов у нее не было, — и, найдя еще одну зубочистку, Мэриан с ее помощью заполнила пустые глазницы зеленой массой пищевого красителя.
Теперь надо было украсить торт серебряными шариками, купленными в супермаркете. Два шарика пошли на зрачки, несколько штук составили узор на розовом платье; еще несколько Мэриан воткнула в прическу своей дамы. Теперь ее творение было похоже на старинную фарфоровую статуэтку. Мэриан пожалела, что не купила свечей; впрочем, на торте для них уже не осталось подходящего места. Да в них и не было нужды: торт выглядел вполне законченным.
Ее создание смотрело на нее, как кукла, — с тем же пустым выражением нарисованных глаз; их оживлял лишь умненький блеск серебристых шариков-зрачков. Работая, Мэриан веселилась вовсю; однако теперь, глядя на свое создание, она задумалась и погрустнела. Сколько труда она вложила в эту даму, — а что теперь с ней станет?
— Вид у тебя восхитительный, — сказала ей Мэриан, — и очень аппетитный, и тебя с аппетитом слопают; такая уж твоя судьба, ты лакомый кусочек…
При мысле о еде желудок ее содрогнулся. Ей стало жаль свое творение, но теперь поздно было что-то менять. Судьба кремовой куклы — и ее судьба — была решена. На лестнице уже слышались шаги Питера.
Мэриан мельком подумала о том, каким ребенком, какой глупышкой она, наверно, выглядит сейчас в глазах любого трезвого человека. Во что она играет? Но она сразу испуганно напомнила себе, что это испытание, проверка; она поправила выбившуюся прядь волос и решила, что, если Питер назовет ее ребенком и глупышкой, она ему поверит, она примет его точку зрения, и, когда он вдоволь посмеется над ней, они мирно выпьют чаю с тортом.
На лестнице появился Питер, и она задумчиво улыбнулась ему. Нахмуренный лоб и упрямо выставленный подбородок означали, что он все еще сердит. Костюм вполне соответствовал сердитому настроению: строгий, хорошо сшитый пиджак, довольно официальный, но зато галстук пестрый, с преобладанием мрачного коричневого цвета.
— Что все это зна… — начал он.
— Питер, пойди в гостиную и посиди минутку, ладно? Я приготовила тебе сюрприз. А потом мы поговорим, если захочешь, — она снова улыбнулась.
Он был настолько озадачен, что позабыл о необходимости хмуриться; должно быть, он ожидал, что она станет смущенно извиняться. Однако он послушно ушел в гостиную и сел на диван. Мэриан на минуту задержалась в дверях и с нежностью поглядела ему в затылок. При появлении настоящего, реального, солидного Питера страхи, мучившие ее накануне, начали казаться ей глупой истерикой, а побег к Дункану — дурацкой попыткой улизнуть. Она уже не помнила, как выглядит Дункан. Питер вовсе не был ее врагом, он был самым обычным человеком, ничем не хуже других людей. Ей захотелось погладить его по голове, успокоить, сказать, что все будет в порядке. Если уж кто-то из них ненормален, так это Дункан.
И все же, глядя Питеру в спину, она почувствовала что-то зловещее в том, как он держит плечи. Должно быть, он сложил руки на груди. А лицо, которого она не видела сейчас, могло выражать бог знает что — могло даже принадлежать другому человеку. Будущие убийцы тоже носят одежду из хорошего материала, а под одеждой у них тоже настоящие, вполне обыкновенные тела; завтра газеты могут написать еще об одном маньяке, который, сидя у окна, поджидал случая подстрелить прохожего, — но ведь еще вчера ты, может быть, встречала этого маньяка на улице. Или других таких маньяков. Посмотришь днем: сидит он на диване, вполне нормальный; но это ничего не значит. Стоит поверить внешнему облику, принять его за истинную суть — и заплатишь дорогой ценой.
Она ушла на кухню и, взяв свой торт, бережно и уважительно, словно икону или корону на подушке, внесла его в гостиную. Опустилась на колени, поставив поднос на кофейный столик перед Питером, и сказала:
— Ты ведь хотел меня уничтожить, правда? Хотел меня съесть. Но я предлагаю тебе съесть вместо меня вот эту женщину — она гораздо вкуснее. Ведь правда, ты все время точил на меня зуб? Я принесу тебе вилку, — прозаично закончила она.
Питер уставился на торт, потом на Мэриан. Она смотрела на него без тени улыбки, и он снова опустил глаза.
В глазах его был страх. Он отнюдь не считал, что это глупая шутка.
Он отказался от чая и почти сразу ушел — разговора не получилось, Питеру было явно не по себе и хотелось поскорее исчезнуть — а Мэриан подошла к кофейному столику и посмотрела на свой торт. Итак съедобная женщина — лакомый кусочек — уцелела: символическая трапеза не состоялась, зеленые глаза с серебряными зрачками хранили загадочно-насмешливое выражение, а тело, навзничь лежавшее на блюде, имело чрезвычайно аппетитный вид.
И Мэриан внезапно ощутила голод. Зверский голод. В конце концов, торт — это всего лишь торт. Она подхватила блюдо, отнесла его на кухню, нашла вилку. «Начну с ног», — решила она.
Положив первый кусок в рот, она прислушалась к своим ощущениям. Они были странные, но очень приятные. Приятно снова ощущать вкус пищи, жевать ее, проглатывать. Торт безусловно удался. Пожалуй, можно было положить больше лимона.
Она еще наслаждалась тортом, но уже начала грустить по Питеру, — так грустят по ушедшей моде, видя унылые ряды старых костюмов в салонах Армии спасения. Она представила себе картинку: Питер, стоящий в изящной позе посреди элегантно оформленной витрины, со старинными подсвечниками и портьерами и с чучелом льва; Питер безукоризненно одет, в руке держит стакан, а ногу поставил на голову льва; глаз Питера закрыт черной повязкой, на боку висит револьвер; вокруг картинки вьется золотой узор, а над левым ухом Питера блестит кнопка. Мэриан задумчиво облизала вилку. Да, на такой картинке Питер смотрелся бы великолепно.
Она уже съела ноги до колен, когда внизу раздались шаги. По лестнице поднимались двое. И вот в дверях появилась Эйнсли, а за ней — кудлатая голова Фишера. На Эйнсли было все то же зеленое платье, сильно помятое. Да и сама Эйнсли не блистала свежестью: лицо ее осунулось, а живот за последние сутки стал гораздо заметнее.
— Привет, — сказала Мэриан, весело махнув вилкой. Затем подцепила очередной кусок розовой ноги и положила его в рот.
Фишер прислонился к стене и закрыл глаза; но Эйнсли уставилась на Мэриан.
— Что это ты ешь? — спросила она, шагнув к столу. — Женщину! Торт в виде женщины! — и она снова уставилась на Мэриан.
Мэриан прожевала и проглотила откушенный кусок.
— Угощайся, — сказала она, — свежий. Только что спекла.
Эйнсли открыла рот и снова молча закрыла его, как рыба: ей, видно, нелегко было усвоить смысл зрелища, представшего ее глазам.
— Мэриан! — наконец с ужасом воскликнула она. — Ты же бунтуешь против своего женского начала!
Мэриан перестала жевать. Эйнсли смотрела на нее сквозь челку, упавшую ей на глаза, в которых читалась обида и даже упрек. Эйнсли с такой серьезностью изображала оскорбленную добродетель, будто действительно исповедовала нравственные принципы «нижней дамы».
Мэриан опустила глаза. Безногий торт навзничь лежал на блюде, кремовое лицо по-прежнему бессмысленно улыбалось.
— Глупости, — сказала Мэриан, — я просто ем торт. Она вонзила вилку в торт и аккуратно отделила голову от туловища.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
31Я убирала квартиру. Два дня не могла решиться, но наконец принялась за дело. Действовать надо было методично — снимать грязь постепенно, слоями. Сперва верхний слой — всякий мусор. Я начала с комнаты Эйнсли; все, что она оставила — полупустые баночки от косметики, засохшую губную помаду, старые журналы и газеты, устилавшие пол, заплесневевшую банановую кожуру, валявшуюся под кроватью, одежду, которую она не взяла с собой, — я свалила в картонные коробки; в те же коробки пошли все мои вещи, которые я решила выбросить.
Очистив пол и мебель, я вытерла пыль — повсюду, включая лепку под потолком и верхние края дверей и оконных рам. Потом принялась за полы — подмела их, вымыла и натерла мастикой. Полы так изменились от этой процедуры, словно я вместе с грязью сняла слой досок, под которым оказался другой слой. Потом я вымыла посуду и постирала кухонные занавески, а после этого устроила себе обеденный перерыв. Поев, взялась за холодильник. Особенно присматриваться к скопившимся в нем монстрам я не стала. Достаточно было поднять к свету любую из банок, чтобы понять, что их лучше не открывать. Продукты, жившие в этих банках, покрылись мохнатыми, пушистыми или колючими на вид шкурами плесени — в зависимости от того, к какой одежке склоняла их природа, — и было легко себе представить, какой разнесется запах, если снять крышки. Я осторожно опустила банки в мешок для отбросов и, вооружившись ломиком, атаковала морозильник; однако я обнаружила, что толстый слой льда, который сверху казался мягким, точно губка, внизу был тверд, как камень; надо было, чтобы лед хоть немного подтаял.
