Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен
По пути к выходу я бросил взгляд наверх, в лестничный проем, ведущий на лоджию. Все, что я разглядел, — это тусклое золото звезд на небесном куполе.
Я знал заранее, что выбраться из города будет непросто: итальянцы — мастера перекрывать пути отхода. Через двадцать минут после перестрелки на всех дорогах уже будут стоять посты. Я дошел до Пьяцца Конка-Доро, прихрамывая, чтобы вспомнить, как это делается, и вытащил из фонтана первый попавшийся велосипед. Он был не из облегченных шоссейных моделей и не из дорогих горных машин: просто старомодная черная рабочая лошадка. Я прикрепил сумку к рулю и, медленно, по-стариковски закинув ногу на седло, бросил последний взгляд на бар. Столики стояли у двери — водители опередили владельца, заняв припаркованными машинами всю тень под деревьями, — и за одним из столиков сидели Висконти и Мило. Они окинули меня скользящим взглядом, но не признали.
Следуя маршруту отхода, который я предусмотрительно разведал заранее, по улочкам и проулкам городских задворок, я выехал за городскую черту и, никуда не торопясь, покатил по дорожкам, тропкам и проселкам к деревне километрах в пятнадцати от города, где, как мне было известно, останавливались междугородние автобусы, переваливая через горы на пути к автостраде.
Автобус на Рим был пуст больше чем наполовину. Я поднялся в салон, купил билет и сел в самом хвосте. Даже здесь, на значительном удалении от города, карабинеры были подняты по тревоге — у входной двери стояли два офицера, оглядывая всех, кто садился в автобус; некоторым они задавали вопросы. На меня не обратили никакого внимания. Двери захлопнулись с шипением, водитель включил первую скорость. К четырем часам вечера автобус уже миновал первый подгорный туннель на автостраде. В шесть я был в Риме.
Я прошел короткое расстояние от Пьяцца делла Репубблика до станции метро на Пьяцца дель Чинквеченто, доехал до Пьяцца дель Партиджана и там пересел на пригородный поезд до Фиумичино. В аэропорту Леонардо да Винчи, в зоне вылета, я заперся в туалетной кабинке и принял свой новый облик. Из гусеницы я превратился в куколку, потом вырвался из кокона на свободу, став тем, чем стать предназначено, — имаго: так оно и подобает бабочке. Настало время отыскать свой восходящий поток, подняться над холмами и спуститься в новую, неведомую долину, полную цветов и нектара. Я забрал из камеры хранения кожаный чемодан. От долгого лежания он слегка припахивал плесенью.
Вы хотите знать, кто же был этот выходец из тени. Это был сын миллионера, отпрыск любителя снять навар, отродье развратника-сифилитика. И я ведь оказался прав: им действительно двигало желание отомстить. Его мать покончила с собой, а отец женился снова.
Все это я узнал из последнего письма Ларри, который, надо сказать, ни в чем меня не винил. Он человек опытный, он все понял правильно: и все-таки в том письме он меня предупредил. У мальчика есть свои связи — по крайней мере, они есть у отца: письмо было двусмысленным, из него невозможно было понять, кто из этих двоих якшается с именитыми клиентами Ларри из Чикаго, Майами и Малой Италии. Неудавшаяся попытка покушения так просто не забудется, писал Ларри. А то, что все выплыло на широкую публику, разумеется, только усугубляет дело. Дальше он высказывал мнение — а уж кому знать, как не ему, — что они могут прийти только к одному выводу: урок не был усвоен. Как он выразился, придет время — и наймут другого учителя. В постскриптуме стояло: «По крайней мере, ты избавил несчастного придурка от мучений». С этим мне пришлось согласиться.
Как же нелепо все получилось. Одержимому жаждой мести дилетанту удалось преуспеть там, где потерпели поражение все профессионалы, состоящие на государственной службе. Да, на то, чтобы выследить меня, у него ушли годы. Я размышлял, было ли это его основным занятием или просто этаким хобби в свободное время: так американцы, приезжая в отпуск в Европу, принимаются выискивать корни своей родословной.
Но факт остается фактом: в конце концов он меня нашел. Нет ничего упорнее — и ущербнее, — чем неутоленная жажда мести.
То, что он воспользовался именно моим изделием, — это еще одна из тех ловких шуток, которые так любит сыграть с нами насмешница-судьба. Я теперь наслаждаюсь ею, хотя и не без сардонического привкуса. Выяснив, где я нахожусь, он, видимо, отправился к кому-то из тех, с кем у него были «связи», и попросил нанять для него лучшего специалиста. Его пожелание выполнили — то есть наняли меня. Откуда ему было знать, что я и есть лучший.
Как мне представляется, во всем этом есть мораль: но какая именно — это уж вам решать.
Именно он все и погубил. Мое будущее рухнуло из-за мелочной, настырной мстительности недоделанного маменькиного сынка.
Сейчас, на покое, я часто размышляю, каким бы оно могло быть. Я твержу себе, что это бессмысленное занятие, но ничего не могу с собой поделать. Не будь его и его многолетней вендетты, я бы так и жил в этих мирных горах и мои закатные годы протекали бы среди людей, которым я доверяю. И рядом с Кларой.
Клара: я много думал о ней в долгие недели после перестрелки, днями и ночами, пока бежал и прятался, уклонялся и укрывался, петлял и спетливал по всему миру.
Я снова и снова вспоминал, как она пришла ко мне в гости. Она органично вписалась в мой дом, оказалась на своем месте среди книг и картин, на стуле в моей комнате. Наверное, и в моей постели она оказалась бы на своем месте, и чем больше я о ней думаю, тем отчетливее понимаю, что потерял: вот она сидит со мной рядом и занимается своим делом — возможно, переводит с итальянского на английский, и когда ей нужна помощь, я ей помогаю, а в остальное время читаю, рисую и наконец-то позволяю себе пожить размеренной жизнью: бар, книжная лавка Галеаццо, еженедельные ужины с падре Бенедетто.
Я был бы счастлив. И мой друг священник, скорее всего, разделил бы мое счастье: возможно, он обвенчал бы нас в той расписной церковке с гротесками на сводах. Для меня эта церемония ничего бы не значила, но, полагаю, Клара бы так захотела. Сторонние наблюдатели — кукловод, флейтист, Роберто — наверняка бы недоумевали, как это мне, старикану, удалось залучить такую дивную девушку. Я насладился бы этим мигом всеобщего внимания, а потом тихие годы поглотили бы меня снова.
Мы с Кларой могли бы путешествовать. На земле еще остались места, где мне хочется побывать, — где мне не доводилось работать. Есть несколько городов, куда я мог бы вернуться, как следует замаскировавшись, так что каждый год мы проводили бы месяц-другой в отъезде, ною потом всегда возвращались бы в свой городок, в покой и уединение гор.
Разумеется, никто бы не заставлял нас жить в самом городке. Я мог бы, например, купить домик неподалеку — какую-нибудь полуразвалившуюся ферму с гектаром плодового сада и виноградника — и делал бы свое вино, как Дуилио, и оно называлось бы «Vino di Casa Clara». Название, как мне кажется, звучит неплохо. Вино было бы красное, как кровь, со вкусом полновесным, как поцелуи. Ее поцелуи.
Но ничего этого теперь не будет. Выходец из тени и его сообщники положили этому конец — через эту дурацкую перестрелку на людях, из-за этого его мальчишества в духе «Жаркого полудня». Сидя по вечерам в одиночестве, я часто думаю, что он специально выбрал этот момент, что он знал: если устроить разборку у дверей храма, он уничтожит не только меня, но и мои надежды. Впрочем, что касается надежд, его надежды я, вероятно, уничтожил тоже.
Но самая тягостная мысль, которая посещает меня очень часто, — что же подумала обо мне Клара. Я бросил ее. Я откупился от нее кучей денег, будто бы она была просто дорогой проституткой, я предал ее, отрекся от своих признаний в любви, той любви, о которой она так мечтала. Да, еще мне очень хочется думать, что она воспользовалась моими деньгами, а не вышвырнула их прочь под воздействием бурного итальянского темперамента. Несколько раз я порывался ей написать, брал ручку, но дальше дело не шло. Может быть, она уже отыскала своего юношу из Перуджи.
А что думают другие — Галеаццо, Висконти, Мило, Герардо?.. Я стал причиной гибели их пастыря. Я — англичанин, который заставил их соприкоснуться со смертью. Им есть о чем поговорить за ужином. Я уверен, что обо мне и по сей день судачат в баре — и будут судачить еще десятки лет. А кровь, которая будет выступать между плитами мостовой у собора Святого Сильвестра, вызванная из глубин этой легендой, будет кровью падре Бенедетто. Этот мой дар не отнимешь — я подарил ему место в истории.
Куда именно я улетел — моя тайна. Я вынужден оставаться скрытным человеком, я родился заново в новом образе и удобно в нем угнездился. Конечно, у меня остались воспоминания. Я не забыл, как рисовать насекомых, я помню, что скорострельность пистолета-пулемета «Стерлинг 7А» составляет 550 выстрелов в минуту, а начальная скорость пули — 365 метров в секунду; помню я и то, что он разработан на основе той модели, которой воспользовался последний выходец из тени. Я отчетливо помню подвал в Марселе, садик падре Бенедетто, зловонную дыру в Гонконге, вино цвета крови, подобное поцелуям дев, мастерскую под арками моста в южном Лондоне, Висконти, Мило и всех остальных, Галеаццо и синьору Праску и неповторимую красоту pagliara. Я никогда не смогу забыть вид с лоджии.
