Лебедев Andrew - Орёлъ i соколъ
И Виктория настояла на том, чтобы никто, даже Цвигун, даже личный телохранитель Володя, не посмели бы дать Леониду Ильичу ни единой сигаретки, ни единого даже полстаканчика "молдавского", которое они с Костиком Черненко так любили…
Костик во время вчерашнего визита только беспомощно руками развел, – сам понимаешь, Лёня, нельзя тебе…
– Эх, рохля! – сокрушенно подумал расстроенный Генсек про своего дружка, – вечно я его тянул-тянул, а он, даже пачки сраного мальборо привезти не мог.
Поиграли в косточки, поговорили о хоккейном чемпионате, где сборная СССР выиграла в финале у Чехов, вспомнили Молдавию, когда они там налаживали партийную работу молодой республики… А толку? Вика домашним милиционером сидела и во все свои лупоглазые зенки глядела, кабы Устиныч бутылку из кармана не достал.
А он – тоже мне рохля!
С такими в разведку разве ходят?
По Би-Би-Си снова говорили о несоблюдении прав человека.
Списки приводили этих… Как его? Узников совести!
И надо же было ему в Хельсинки этот акт подписать!
Кто мог подумать о последствиях?
И Громыко тоже – чёрт ему в ребро, не предугадал, не предусмотрел последствия. А должен был предугадать, предусмотреть!
Снова стали передавать доклад этой так называемой "хельсинской" комиссии по правам человека. Опять эти Сахаров с Боннер списки на Запад передавали.
Щаранский, Буковский…
Одни ведь евреи сидят!
И что товарищ Андропов, не понимает, что тем самым дает израильским сионистам козырную карту в руки?
Нет, вот пару русских фамилий назвали.
Брежнев сделал погромче звук своей "Спидолы".
Ребякин…
Эта фамилия запомнилась сразу.
У него в батальоне десантников, когда они на Малой Земле высаживались, один комвзвода был – Ребякин.
Леонид Ильич ему перед боем партбилет вручал.
Убили его в том бою вместе с тридцатью другими коммунистами.
Может этот Ребякин – сын того самого Ребякина?
Фамилия то редкая. Не Иванов, не Петров…
Снова сквозь глушилку стали называть фамилии.
Ребякин этот и еще трое – Мейлох, Вайнштейн и Саванович сидят в Ленинградской психиатрической тюрьме-больнице без суда и без следствия.
Эту информацию Сахарову передал недавно выпущенный на свободу узник совести, чья фамилия не называется.
Ребякин?
А чего, действительно этот Ребякин там сидит?
Надо бы узнать.
Брежнев поднял трубку телефона, где вместо наборного диска был герб СССР и коротко сказал, – Юрия Владимировича мне… – и добавил, – Андропова. ….
Ребякина помыли в ванной.
Забрали его больничную одежду и вместо фланелевых трузеров и халата, выдали обычные солдатские сатиновые трусы, майку с широкой проймой, носки, белую рубашку на два номера больше чем надо, черный костюм фабрики "Большевичка" – как на покойника, галстук, и черные дешевенькие полуботинки фабрики "Скороход".
Однако, после пяти лет ношения больничного, эти дешевые полуботинки и этот черный на покойника мятый костюмчик, Ребякин воспринял как какие-то царские роскошные одежды.
Он надевал брюки и плакал.
Плакал и надевал, непривычными непослушными застегивая пуговицы на ширинке.
– Подтяжки надо бы, – заметил один из Гэбистов.
– Или ремень, – сказал другой.
– Свалятся с него портки, покуда до аэропорта доедем, – сказал третий.
Потом его долго-долго инструктировали:
– Заграничный паспорт вам дадут, когда вы выйдете из самолета. Но паспорт этот там вам не понадобится, потому что указ о лишении вас советского гражданства уже подписан Председателем Президиума Верховного Совета.
– А и небыло у меня никакого советского гражданства, – сказал Ребякин, – я же из Российской Федерации временной прыжок делал, когда никакого СССР уже не было.
– И куда такого сумасшедшего выпускать? – пожал плечами первый Гэбист.
– Ни хрена его тут не вылечили, авось там заграницей долечат, – сказал второй.
– Сам генеральный секретарь нашей коммунистической партии, говорят, принимал решение, – сказал третий.
– Посылаем им туда дураков, будто они им там нужны, – хмыкнул первый. ….
Они вылетали из аэропорта Пулково.
Таможню и паспортный контроль не проходили.
Черная "Волга" подъехала прямо к трапу самолета Ту-134, вылетавшему по маршруту Ленинград "Пулково" – Лондон "Хитроу".
По трапу поднимались, когда все пассажиры уже заняли свои места и никого на поле, не было, кроме двух стюардесс, с любопытством взиравших на странную процессию.
Вели Ребякина слева и справа держа его под руки, на всякий случай.
Юрий Владимирович не велел ни каких наручников.
До Лондона, то самой высадки – велел сопровождать Ребякина вдвоем – и в туалет, и по маленькому и по большому и кормить его с ложечки.
А там – в Хитроу его встретят эти – из европейской правозащитной группы и из Британского МИДа.
Премьер Тэтчер – эта железная баба – конь с яйцами, она этому придурку Ребякину британский паспорт уже приготовила.
– Сегодня вечером уже будешь по телеку этих своих Смоуков глядеть с Аббой, – бодренько ткнув Ребякина локтем, сказал первый гэбист.
– И Гиннес с воблой трескать, – подхватил второй.
– Нету у них там воблы, – ответил Ребякин, – у них там жареная треска с жареной картошкой в пабах подается, да и то не во всех.
– Откуда знаешь? – спросил первый.
– Был там, – ответил Ребякин.
– Когда ж ты там был? – спросил второй.
– А в девяносто третьем году, когда коммунистов в России свергли и когда СССР распался я по турпутевке ездил, – ответил Ребякин.
Первый покрутил пальцем у виска и присвистнул, многозначительно поглядев на второго.
Тот кивнул и спросил Ребякина, – слыш, а кто у нас тогда генсеком будет?
– Зюганов будет, – ответил Ребякин, устраиваясь поудобнее в кресле литеры "Б".
На литере "А" возле окошка сел первый, а на литере "В" у прохода сел второй.
– Ну, ничего, там тебя вылечат, – сказал первый.
– Там и лекарства хорошие, и врачи, – сказал второй.
2.
В аэропорту Катю встречал сам Ходжахмет.
Она прилетела на том самом Фальконе, на котором прошлый год отсюда ее выкрал Саша Мельников.
Саша Мельников по кличке "Узбек".
Когда второй пилот опустил выдвижной трап, генерал Задорин, управлявший самолетом, высунулся из боковой форточки своего левого сиденья и на полном серьёзе спросил:
– Если будете забирать Фалькон, то отдайте мою спарку-"сушку", на которой я прилетал прошлый раз.
Вот уж, воистину славянское простодушие, – подумал про себя Ходжахмет, ловя себя на том, что сам в некотором роде тоже славянин.
– Нет, если вас этот "Фалькон" устраивает, то забирайте его себе насовсем, – махнул рукой Ходжахмет, – мы вашу "сушку" – "уб"* списали и порезали на алюминиевый лом. – су (спарка – уб – УЧЕБНО-БОЕВОЙ на два места для курсанта и для инструктора) В проеме люка показалась женская фигурка.
Ходжахмет шагнул к трапу.
– Здравствуй, Катя, Салям Алейкум.
– Алейкум Ассалям, – ответила Катя.
На ней был белый шелковый платок, как и положено ходить женщине на Востоке.
– А где Саша? – спросила она, щурясь от непривычно яркого здешнего солнца, – где мой муж?
– Я твой муж, – ответил Ходжахмет, – разве станет муж отдавать свою жену своему врагу?
Ходжахмет улыбался.
– Разве я буду здесь жить не с ним? – спросила Катя.
– Ты будешь жить со мной, как это было до вашего побега, – сказал Ходжахмет.
– Почему? – спросила Катя.
– Потому что мы с твоим бывшим мужем так об этом договорились, – ответил Ходжахмет, беря Катю за руку и помогая ей сесть в открытый армейский джип.
– У тебя будет твоя прежняя служанка, твоя Лидия, – сказал Ходжахмет, прижимая Катину руку к своему сердцу.
– Я хочу увидеть Сашу, – сказала Катя.
– Ты увидишь его завтра утром, – пообещал Ходжахмет, – а сейчас тебя отвезут в твой дом. В наш дом, – добавил Ходжахмет, подумав. …
С Лидией даже обнялись и расцеловались.
– Ой, я так рада, так рада, – запричитала Лидия, – я так скучала, все думала, как там моя госпожа?
Расспросила о сыне, – С кем он там остался? Как он? Подрос ли уже за год? На кого похож?
Не спросила только о главном, – как Катя собирается жить с Ходжахметом, в его гареме, теперь, когда Саша Мельников находится не за тридевять земель, как это было тогда, а здесь, рядом. Как это возможно?
Лидия не спросила, побоялась обидеть госпожу, все-таки отношения у них неравные, одна жена Ходжахмета и госпожа, а другая, хоть и тоже русская, хоть и тоже москвичка, но рабыня и служанка.
Не спросила Лидия, но про себя подумала, что такова их женская доля, отдавать свое тело, терпеть, приспосабливаться, и потом даже привязываться к своему господину, унижающему, придавливающему твое даже не столько женское, сколько человеческое достоинство.
В этом была извечная доля женщины.
Только цивилизация, только последние десятилетия новых европейских обществ освободили женщину, сделали ее эмансипэ, сделали ее свободной.
