Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
Потом я все сделал, как сказал В.С.; наплевав на всевозможные былые страхи, заявляюсь, сначала захожу прямо к нему, сидевшему в шикарном помещении, напротив бывшего кабинета Михал Адамыча; В.С. сначала попросил оставить у него ксивоту Николая Васильича Широкова, поскольку опасно таскать с собою не нужные мне, но всегда возможные улики — ты не в Италии, ебена мать, а в Мурлындии; я с огромным и вполне понятным удовольствием расстался с чужим паспортишкой, уже успел сорвать с которого свою фотку; затем властительный опекун направляет меня к большому банковскому чину; предстаю перед ним.
«Чао, — говорю, — я Владимир Ильич Олух, только что из Италии, полностью разделяю чудовищное горе, всех вас постигшее».
«Помню ваше лицо, приветствуем будущего клиента».
«До сих пор не могу прийти в себя… зайду к вам через пару дней… до этого свяжусь с Лозанной — есть к ним вопросы, — тогда и разберемся… пожалуйста, для начала откроем небольшой счет… буду благодарен, когда сообщите о переводе».
Связавшись с Лозаннским банком, я назвал секретный код своего счета и распорядился немедленно перевести в Москву по такому-то адресу на такой-то номер и такое-то имя большую часть своего вклада; остаток, думаю, пусть полежит на случай поездки в Европу, пока ее еще не схавали экстремистски настроенные исламисты.
После выходных банковский чин любезно звякнул насчет получения перевода; когда я направился в банк, какой-то голос подсказал мне, что необходимо снять со счета бабки; я тут же вспомнил, как покойный Михал Адамыч предостерег меня однажды держать всю сумму в его банке; тем более я не собрался ни копить, ни жить на ренту; кроме того, надвигалось все сразу: необходимое устройство жизни, расчеты с Котей за дачу, покупка новой тачки и, раз уж взялся, сложный, с помощью знакомого спеца, обмен Котиной квартиры, бывшей обители Г.П.; непременно пусть станет квартира моей, а ему и писателю будут куплены, если, конечно, они их устроят, отличная двухкомнатная в центре и однокомнатная недалеко от метро; слава Небесам, хватало на все на это.
Я так и сделал; позвонив, сказал В.С., что совершенно необходимо расплатиться с крупными долгами, оставленными еще со времен старой житухи; во-первых, говорю, совесть велит, иначе мне оторвут голову, кроме того, уже успел попасть на двадцать штук, но отыграюсь; во-вторых, вторая, типа новая жизнь — есть новая жизнь, которая дается не просто и не бесплатно, поскольку включает в себя различные покупки.
В.С. назвал меня мудилой и обещал перезвонить; взяв из банка почти всю сумму наличными, я тут же переложил их в другой банк; его хозяином был мой одноклассник, малый совершенно честный и приятный во всех отношениях, ставший одним из московских деловых богатеев.
Вскоре В.С. звякнул и велел незамедлительно канать на обмыв всей моей решенной проблемы.
«Тачка скоро будет у подъезда… прошу в кильдим «У Есенина», он тебе знаком… жду, поляна заказана… если хочешь, возьми и пса, ему полусырой шашлык заделают, но без перца… худо-бедно, можно и топ-сучку с течкой вызвать, подходящей чтоб была породы и не толстожопая, как моя бульдонья Фекла… пока ты там болтался, сервис тут у нас сейчас почище парижского для людей с большой буквы и кое-каких виповских псов».
Удивительная моя везуха придавала российской действительности черты сказочной вымороченности — да ведь и было от чего; но ничего похожего на социальное довольство, всегда вызываемого удачным раскладом дел, не было на душе из-за внезапных, каких-то странных дурных предчувствий; даже не грела надежда на возможность устроить жизнь посерьезней и посодержательней.
«У Есенина» пришлось поддать с В.С.; через него я расплатился с кем-то за неоценимые услуги, искренне сказал новому своему благодетелю, что никогда в жизни не забуду его помощи; испытывая странную душевную неловкость, становящуюся особенно острой, когда ни в чем ты ни перед кем не виноват, наоборот, обласкан — мысленно поблагодарил Михал Адамыча за все, что сделал он для меня.
Мы тут же начали поминать и его, и Г.П.; еще до того как надраться от скорби и грусти, я поинтересовался насчет хода расследования двойного убийства, как известно, взятого под наблюдение верхов.
«Забудь, Владимир Ильич, такие дела не бутоны розы и пиона — они не раскрываются… ихние тайны уносят с собою в могилу киллеры, которые большие мудаки и в некотором роде те же самоубийцы… забудь… ты чем сейчас заняться-то думаешь?»
«Ничем, пока не восстановится все, как ветром, выдутое из башки давней травмой и всегда стоящей на стреме проклятой эпилепсией».
«Ну травма травмой, темни сколько хочешь… это дело не мое, а прошлое… у меня тут такая же, как у тебя с репой, случилась херня с компьютером: из-за вируса накрылась ценнейшая информашка — словно бы не было ее, сволочи… вот так же, Владимир Ильич, и мы с тобой сегодня, как говорится, наличествуем в окружающей нас среде, сидим, поддаем, жрем, мадмуазелек, если хочешь, вызовем, но завтра-то, спрашивается, где следы наши и из какой такой жизненной слякоти начисто они выветрятся?.. нету ни нас, ни следов наших, Владимир Ильич, как будто их не было… и ни один, блядь, очкастый япошка ни за какие бабки не разъяснит, где мы, что мы, почему мы с тобой и на хуй никому не нужны… пришли ниоткуда, сгинули неизвестно куда, поэтому — за помин души тех, кто не с нами, ну и за нас с тобою, звони, когда восстановишься, совместно потрудимся».
«Во-первых, — говорю, — никакого, извините уж, допуска к тайным разборкам с забугровыми вашими партнерами иметь не желаю, нервишки не позволят… во-вторых, конечно, потрудимся, по-синхроним, всегда пожалуйста, я к вашим услугам, когда вполне оклемаюсь».
«Тогда валим в баню, раз уж загудели, а?»
«Через недельку готов попариться, а сегодня, извините, дорогой Валерий Сергеич, поздно, Котю пора кормить и Опса — теперь весь дом на мне, в том числе и писатель херов».
«Тогда вали, самый лучший ужин для людей и собак — это завтрак, и наоборот, иначе говоря, святое для всего народа дело… звони в любом случарике, будь другом, я ведь тоже осиротел, а ты у меня теперь как бы эстафета из рук Адамыча… может, и под балдой, но мне мерещится, что чищу себя в базарах с тобою, как Маяковский под Лениным, а если б он поступал наоборот, то и не застрелился бы, логично?»
«Что значит «наоборот»?»
«А то и значит, что чиститься следовало под Пушкиным, Гоголем или Александром Яшиным, вратарь был в футболе который, догнал?»
«Где там — вас разве догонишь?»
Из кабака мы вышли вместе; водила-телохранитель силком уложил внезапно вырубившегося В.С. на заднем сиденье, потом довез меня, тоже сильно поддатого, до дома; я еле добрался до койки, успев промычать Опсу спасибо за содранные с ног носки, и провалился в беспамятство.
Продрыхся я и встал, с удовольствием ощущая себя всамделишным Владимиром Ильичом Олухом — Царствие Небесное Николаю Васильичу Широкову; оказалось, что Котя и сам полопал, и не оставил пса голодным, да и носки с меня содрал именно он, а вовсе не Опс, причем спьяну я успел взъерошить Коте шевелюру, почесать за ушами и чмокнуть в нос.
56
Не знаю уж почему, но Опс стал считать безусловным хозяином не Котю и, конечно уж, не писателя, а меня; мы даже отпраздновали втроем его премилую передачу под полную мою пожизненную опеку; все детство мечтал я иметь собаку, а предки всегда говорили, что «с такими неусидчивыми отметками не видать тебе, как своих ушей, нудила ты на букву «м», ни пса, ни котенка… даже не разводи мудянку на букву «н» — никаких не будет в доме зверей — ни бурундучков, ни кенарей, ни черепах, включая золотых рыбок, хватит с нас соседей».
Опс наверняка въехал, что я официально передан в полное его распоряжение — с правом круглосуточного пользования служебными с моей стороны услугами… причем воспринял он случившееся без удивления и выражения благодарности двуногим домашним людям, то есть меланхоличному Коте и мне, послушному камердинеру, кухарке, компаньону на прогулках, ветеринару, выдавливающему пальцем в напальчнике какие-то там в очке боковые железы, чтоб избавить их от излишков секреции… потому что, как говорила Г.П., некастрированные кобели, очень редко в отличие от хозяев имеющие половые акты, чувствуют в заду жжение, присаживаются, трутся об землю или об половицу… если, скажем, я не спешил дать Опсу пожрать или вывести отлить, он не тявкал, не повизгивал — просто давал понять, что крайне удивлен моей нерасторопностью и весьма недоумевает… говорю это без всякого кокетства.
Само собой, в положенные дни мы втроем, но без писателя, ездили на кладбище, поминали погибших; вопреки распоряжению В.С. никакой стражи там, конечно, не было; уже на третий день стало заметно меньше громадных букетов роз, гвоздик, левкоев и закавказских хризантем, явно растасканных для распродажи шестерками торговок.
