Андрей Рубанов - Готовься к войне
В голове звенело. Реальность рассыпалась, как мозаика. Смутно понимая, что надо выбираться - рванет бензобак, будет шашлык, - Знаев медлил, не понимая, жив ли он, и если да, то насколько. Боялся, что сейчас попробует шевельнуть конечностями - и не сможет. Или, например, кость вылезет из дыры в одежде, голая, острая. Собрался с силами, ударил дверь - не поддалась, заклинило.
Жаров не шевелился, его лицо быстро заливала кровь, ко лбу и переносице прилипло стеклянное крошево.
Отстегнул ремень, хотел повернуться, посмотреть назад, как там третий - Семен, или Степан, но шея не послушалась. Еще раз толкнул дверь, сильнее, и вывалился в лужу смешанного с маслом и бензином антифриза.
Вокруг уже бегали, что-то кричали.
Пополз, потом сел. Ничего не слышал, мало что понимал, но что невредим - понял. Вдали уже мерцали милицейские маяки. Из разбитого окна карабкался Степан, с безумным, белым лицом; ему неловко помогали.
Залитый своей и чужой кровью, пребывая в положении, именуемом детским словом «карачки», Знаев чувствовал не боль, не страх, не стыд даже, он переживал за свою гордость; никогда еще она не была так жестоко уязвлена; хозяин собственного банка, организатор строительства уникального гипермаркета, миллионер, спортсмен и театрал, позорно ползал теперь по грязной обочине и выглядел как средних лет мудила, не справившийся с управлением простейшего автомобиля, попавший в беду на пустом месте, как дурак. И когда над ним склонились, с грубоватой мужской озабоченностью спросили: «Цел?» - он только замахал руками, бессвязно посылая всех на хуй. «В шоке он», - объяснил один заботливый другому, и оба исчезли из поля зрения, а потом постепенно стало исчезать все остальное, пока совсем не исчезло.
1. Вторник, 00.00 - 10.45
Ночь прокатилась бесформенным комом истерик, суеты, телефонных звонков, бешеных проездов по раздражающему обилием ярких огней городу.
Степан сбежал еще до приезда милиции. Жаров живой, - прохрипел он. - Я его осмотрел. Голова сильно разбита, но живой. Мы с тобой - тем более. Так что мне лучше исчезнуть, у меня в семь утра самолет в Челябинск, и вообще… Ты же врач, - возразил банкир, - останься. Какой я, к черту, врач, у меня два завода… Не услышав возражений, уполз в кусты этаким партизаном.
Электроторговца увезли на «Скорой». Знаев совершил глупость: остался давать объяснения, оформлять протоколы. Потом, когда надоело непослушными губами диктовать фразы, сообразил, что мог бы тоже исчезнуть, под предлогом нужды во врачебной помощи. Впрочем, менты не упорствовали. Он разу отдал все имеющиеся деньги, чтоб служивые потеряли, хотя бы временно, интерес к фальшивым номерным знакам, сомнительного вида документам и прочим подозрительным штукам. То есть теоретически Знаева должны были задержать до выяснения - на деле отпустили под честное слово.
Поймал такси, вернулся к оставленной возле тайного гаража машине, но сразу понял, что манипулировать педалями и рычагами не способен. По крайней мере, в ближайшие часы. Внешние повреждения банкировой оболочки свелись к ссадине на колене - ободрался, вылезая из-под мятого железа, нескольким мелким порезам на лице, плюс контузия, плюс шейные позвонки требовали проверки; однако пережитый шок осел дурнотой и дрожанием всех мускулов, включая мельчайшие: мизинцы на ногах и те омерзительно подергивались, словно жили отдельно. Вызвал шофера. Примчавшийся Василий обнаружил босса скорчившимся в салоне среди окровавленных бумажных салфеток. Вопросов не задавал.
Добрались до дома, финансист обтер окривевшую морду перекисью водорода, вкатил сам себе пять кубов димедрола, сгреб в пакет наличность - деньги Солодюка, - переоделся и велел гнать в Склиф.
Там почти три часа проторчал, не рискуя присесть на липкие кушетки, окруженный пьяными, смердящими, перекошенными, нечесаными, матерно мычащими, обмотанными грязными тряпками и серыми бинтами гражданами обоих полов, двадцать девять из тридцати принадлежали к наименее благополучному слою населения, именно этот слой бесперебойно обеспечивает работой травматологов; чем еще заниматься, если денег нет и взять негде? - только водяру хлестать, а потом резать друг друга, ломать руки, ноги, головы и другие полезные части тела. Наконец вышел доктор, средних лет татарин, держащий руки, как все хирурги, несколько на отлете. Вашему другу, сказал он, сделали трепанацию. Он в тяжелом состоянии. Что будет дальше - неизвестно. Банкир многословно заговорил про отдельную палату, втолкнул в карман зеленой робы пачку купюр - доктор отреагировал вежливо, с достоинством и легким презрением, обращенным, однако, в большей степени на самые деньги, нежели на просителя. Разумеется, сделаем все возможное. Удалился - крепкая спина, хорошей формы затылок. Ощутив себя человеком, полностью выполнившим долг, Знаев сразу сильно ослаб, еле доковылял до автомобиля. С удивлением обнаружил, что на дворе уже утро. Позвонил Камилле, бессвязно наврал что-то, велел разыскать жену Жарова. Бывшая супруга по голосу мгновенно поняла, что сам банкир тоже далеко не в форме, проявила озабоченность, или что там полагается проявлять женщине, если отец ее ребенка попал в беду, - Знаев коротко поклялся, что чувствует себя как никогда прекрасно, и поспешил вырубить связь.
Навостривший уши Василий тут же решил поделиться опытом.
- А вот был случай, - сказал он. - У моего приятеля сын однажды вытащил ключи от машины, поехал кататься и разбился. Ударился головой. Черепушку ему врачи залатали. но потом говорят родителю: так и так, сынок ваш в коме, на месте удара образовалась опухоль, она давит на мозг. Надо протыкать кость и откачивать жидкость. Можем проткнуть советской иглой, она стоит пятьсот долларов, вероятность успеха - пятьдесят на пятьдесят. А хотите - проткнем американской иглой, вероятность успеха девяносто пять процентов, но иголка стоит десять тысяч…
- Деньги, Вася, как раз для таких случаев и нужны, - проскрипел банкир. - Они, в общем, нужны только для этого… Чтоб спасти близкого человека, если с ним беда… И больше ни для чего… - вздохнул, примеряя на себя эту идею, не для всех очевидную, и хрипло повторил: - И больше ни для чего, понял? А теперь давай домой. Очень быстро. И - молча, а то хуево мне…
Василий регулярно брал у босса ссуды, много тратился на лечение престарелых родителей, - он примолк, суровый. Знаев же затеял в гудящей голове прикидку: что делать дальше. Ему срочно требовался отдых, сон, хотя бы час-полтора, перед тем как отправиться на работу и объясняться насчет украинского газа с незваными гостями в погонах. Шофер подождет в машине, или в гостевом домике, или на кухне особняка, а хозяин ляжет спать, потом поедет в город, как реальный папа: на заднем сиденье. Таков был план - оптимальный, но не лучший. Лучший состоял в том, чтоб вообще не принимать горизонтального положения. Не позволять расклеиться этому капризному слабаку, самому себе. Новое июньское утро - второго такого никогда не будет - нужно потратить на подготовку к тяжелому дню; уединиться, абсолютно, чтоб на двести метров вокруг - ни одного прямоходящего, хватит с меня прямоходящих, достали, никого не хочу видеть, шофера - к черту, сам - под душ, потом еще один укол, потом прогулка - и в девять с копейками на старт, за руль, я Серега Знаев, я железный, я всегда готов к войне, меня можно уничтожить, но нельзя победить…
Вид массивных ворот собственной латифундии несколько успокоил. Хорошие ворота. Сразу видно - человек поселился здесь всерьез и надолго. Попрощался с Василием, приказал ему двигаться в банк на такси, скороговоркой пробормотал извинения. Ерунда, шеф, - великодушно ответил водитель. - И не такое бывает. Был вот случай… Потом расскажешь, - перебил банкир. Только шеф, не гоняйте, - попросил Вася. Не забывайте про «черную копейку». Никогда не забуду, - серьезно пообещал Знаев; на том и расстались. Если по-людски, надо было хоть чашку чаю предложить мужику, выдернутому из постели в два часа ночи. Однако банкиру столь сильно хотелось остаться в тишине, наедине с землей и небом, что мысли о соблюдении элементарных приличий легко отодвигались на задворки сознания.
Стоял в душе. Бормотал ругательства. Шепотом постанывал. Говорил с медленными. Медленные обступили со всех сторон, внимали, имя им было - легион, лица выражали вялое любопытство, поскольку не умели выражать ничего другого.
…Повторяю: я - Знайка. Меня бьют. Подставляют. Обманывают. Мне мешают, меня не понимают, меня тормозят, из меня вытаскивают силы и деньги. Мои нервы губят. Мое время крадут. А мне это все по хую. Слышите, вы?! Мне по хую!
Может, я сгину, может - выживу. Но мне известно, как будет. Со мной или без меня, при мне или после меня, но будет так: люди очнутся. Не сразу, постепенно, в течение длительного промежутка времени - возможно, потребуются десятки лет - но отрезвеют. Не потому, что их кто-то научит, глаза откроет, нет; они очнутся сами, единственно оттого, что не смогут отыскать другого выхода.
