Владимир Лобас - Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста
Цементный пол и знакомая уже вонь, но в лавке пусто, покупателей нет. За прилавком томится Роза. У входа, на какихто ящиках оборванец-негр разложил горку картошки, горку лука, горку бананов… Это была жалкая пародия на Царство Процветающей Торговли, откуда мы пришли.
– Сделай закусить! – скомандовал Миша, и Роза ожила, засуетилась. На подоконнике, у беспросветно грязного окна, появилась бутылка армянского коньяка, огурчики-помидорчики, копченый угорь м четыре стопки: к нам присоединился негр Том. Миша пустил его торговать – просто так, чтоб Роза не оставалась одна в лавке. Одной все-таки страшно. Арендной платы за прилавок Миша с Тома не берет; Том убирает в лавке, а платит только за электричество.
Выпили…
Приблизительно год назад Миша отдал хозяину рыбного отдела в людном магазине восемнадцать тысяч наличными, которые собрал, продавая сосиски, надел брезентовый фартук и стал за прилавок.
Что до сих пор знал он о рыбе? Он умел приготовить форшмак, умел засолить селедку. Короче говоря, Миша знал, как рыбу кушают, но он ничего не знал о том, как ее продают…
Торговали втроем: Миша, Роза и старенький брат бывшего хозяина. Держать продавцов не имело смысла: хозяйки лишь приценивались к рыбе, но свои продуктовые талоны[60] они относили в отдел, где продавали цыплят. В конце недели Миша подвел итог: двести долларов убытку…
И следующая неделя тоже оказалась убыточной. Ночами Роза рыдала в подушку:
– Что я тебе говорила?! Мы же отдали все, что имели…
10
Беседу нашу, журчавшую под коньячок, никто не прерывал. Дверь, впустившая с полчаса назад меня и Мишу, больше не открывалась. Покупатели черного гетто совершенно не интересовались, какие сегодня у Тома овощи, почем сегодня у Розы рыба…
Примерно так же обстояли дела год назад и в рыбном отделе, расположенном посередине многолюдного продуктового магазина: Мишину торговлю душил конкурент…
Рыба, которую Миша закупал на оптовом рынке не тоннами и даже не центнерами – самая свежая, самая вкусная – стоила дорого. Хозяйка приценивались к Мишиной рыбе, но покупали – у конкурента…
Объединившись с двумя-тремя такими же неудачниками, как он сам, Миша стал закупать более крупные партии и платить – дешевле. Он вставал в три часа ночи, являлся на оптовый рынок к открытию, и каждый вырванный у оптовиков цент отдавал – покупателям! Он снижал цены.
Громадных свежих карпов Миша продавал по себестоимости – дешевле, чем в соседней лавке отпускалась мороженая мелюзга. Каждая убыточная неделя оставляла в Мишином бюджете кровоточащую рану, но Миша понимал: каждая тысяча уплывавшей между пальцами прибыли – это гвоздь в гроб конкурента!
Почуяв недоброе, конкурент стал держать лавку открытой семь дней в неделю, закрывать позже Миши, но спохватился поздно; хозяйки уже уверовали: у русского рыба дешевле и лучше!
Роза сделала вылазку:
– Это правда, что вы хотите продать лавку?
И конкурент не рискнул упустить свой шанс – сбыть с рук умирающий бизнес. А дальновидный Миша, покупая прогоревшую лавку, вовсе не планировал извлекать из нее какой-то доход…
Когда бутылка коньяку уже опустела, в лавку вошли две женщины. Купили у Тома картошки, иронически осмотрели Розин прилавок:
– Почему у вас эта рыба стоит 2.30? Мы всегда покупаем ее по полтора доллара…
– Покупайте там, где вам нравится, – сказала Роза.
Женщины вышли.
– Ты здорово торгуешь! – хмыкнул Миша. – Сколько ты с утра наторговала?
– Двадцать восемь долларов, – кокетливо сказала Роза.
– Ого! – обрадовался Миша. – Сегодня она по крайней мере не будет просить у меня на такси!..
Счастливые супруги повернулись ко мне.
– Володя, на ней дом и двое детей – она не может работать. Закрыть эту лавку нельзя: если мы закроем, кто-то другой – откроет. Здесь должен стоять свой человек…
– Я же тут ничего не делаю, – сказала Роза.
– Если мне хорошо, так и тебе тоже будет хорошо, – сказал мне Миша.
Я понимал, что это не пустые слова, и мне надоело быть нищим. Гонорар за мою программу, удлинившуюся по времени и состоявшую теперь из трех разделов, – увеличен не был, мне платили все те же 190 долларов… Но неужели же я приехал в Америку для того, чтобы торговать рыбой?..
11
Наша память устроена так, что все тягостное изглаживается из нее несравненно быстрей, чем светлые зарубки. Разругавшись с очередным хозяином желтого кэба и – в который раз! – оставшись без машины, я чувствовал себя, как матрос, которого списали на берег…
Когда мы с женой приезжали в Манхеттен посмотреть новый фильм, я не мог равнодушно пройти мимо «Хилтона» или «Мэдисона».
– Смотри, «Кеннеди»! – подталкивал я локтем жену, указывая на рассыльного, выкатившего на тротуар тележку с чемоданами, и с гордостью думал: «Неужели это я – ночью, под дождем, перерезал путь зловещей машине и бесстрашно подхватил побежавшую по шоссе истеричку?!». Ссоры с пассажирами, детская ручонка у гильотины перегородки; окурки, которые мне приходилось выгребать из предназначенной для денег «кормушки»; взломанный багажник и разбитые хулиганами окна кэба, – все это выветривалось из головы, как только мышцы покидало ощущение усталости…
Я познакомил жену с Длинным Мариком, со Скульптором, Шмуэлем.
Единственной категорией лиц, связанных с желтым бизнесом и вызывавших у меня неприязнь, были хозяева кэбов. Менял я их с той же легкостью, с какой в свое время Фрэнк менял женщин…
Они не снижали мою арендную плату за те, потерянные для меня часы, когда кэб простаивал в мастерской, и я расплачивался с ними той же монетой. Если кэб, который я арендовал, нуждался в ремонте, то лучшим автомехаником для меня был тот, у кого в данный момент оказывался свободным подъемник.
– Что с машиной?
– Перегревается…
– Оставь ключи и приходи дерез пару часов; все будет в порядке.
И я – оставляю ключи. Меня «не колышет», что сделает с машиной механик: вымоет радиатор за тридцать пять долларов или поставит новый за сто шестьдесят: платить по счету будет хозяин.
А сколько раз в ответ на мой упрек: «Ну, почему вы не поставите в кэбе перегородку?» – хозяева кэбов стыдили меня:
– Что ты такой трусливый? Не бери черномазых – и все будет о'кей!..
12
Как-то в воскресенье примерно за час до рассвета остановили мой кэб в безлюдном Сохо два белых парня.
– Двадцать первая улица и Восьмая авеню!
По тротуарам Двадцать первой улицы шли в церковь принаряженные прихожане; нужного моим пассажирам дома здесь не оказалось.
– Водитель, сверните в Двадцать вторую…
Людей на авеню, куда я уже выехал, – нет; и перегородки в кэбе, которую сейчас самое время захлопнуть, тоже нет; а я уж был наслышан: когда пассажиры меняют адрес («поверните сюда, сверните туда») – кэбби должен быть начеку!
Въезжать в тихую Двадцать вторую улицу было страшновато, но сразу же за углом я увидел мотоциклиста-полисмена, который выписывал штрафную квитанцию брошенной у гидранта машине… Когда же и в этом квартале не оказалось дома, который разыскивали сидевшие у меня за спиной парни, я подумал: «Ну, а если бы я остановился возле полисмена, что я мог бы ему сказать? Что мои клиенты изменили адрес и поэтому я их боюсь?..»
– Сэр, это на Девятнадцатой улице. Между Шестой и Седьмой авеню…
– Пожалуйста, мы хорошо заплатим…
Почему вдруг я стал для них «сэром»? С чего это они мне «хорошо заплатят»? В шесть утра – ни в будни, ни в воскресенье! – таксистам никто хорошо не платит… И шепчутся, шепчутся… И как мне знать: дом они ищут или – глухой заулок?
Сворачивая на Девятнадцатую улицу, я глянул еще раз в зеркало заднего обзора, и сердце не защемило, не екнуло, а внятно сказало: УБИЙЦЫ!
Как бешеный, рванулся вперед кэб!..
– Эй, что ты делаешь?!
Но я знал, что делаю: где-то здесь, совсем-совсем рядом должно быть пожарное депо! Набравшая скорость машина споткнулась от внезапно впившихся в скаты тормозных колодок и поплыла по мокрой от росы мостовой…
– С ума сошел!!!
Но я уже выскочил из машины и бросился к окрашенной в красную краску подворотне, где, не видимые с проезжей части, стояли двое пожарных: они пили кофе из бумажных стаканчиков…
– Что случилось?! – оба пожарника вздрогнули, на заскорузлых пальцах, на стенках стаканчиков возникли кофейные потеки:
– Ты ранен?
Я задыхался и не мог говорить…
– Тебя ограбили?
– Ннет…
– Так что же случилось?
– Нничего… Просто я испугался…
Пожарники злились – за переполох, за пролитый кофе и, наверное, поэтому стали смеяться. Тем временем оба моих пассажира вылезли из кэба и, услыхав смех пожарников, один из них крикнул:
– Могу поспорить: он – еврей!..
Парни не спеша направились в ту сторону, откуда мы въехали в улицу – не к пожарному депо, а к Шестой авеню… Они уходили – легкие, стройные, в летних рубашках, заправленных в тугие облегающие джинсы…
