Татьяна де Росней - Ключ Сары

— Не думаю, что ты когда-нибудь узнаешь об этом, мама. Не думаю, что он когда-нибудь будет готов сказать тебе об этом. Ты изменила всю его жизнь. Ты вывернула ее наизнанку, помни об этом. Скорее всего, он больше никогда не захочет тебя видеть.

Я выхватила ребенка у нее из рук и яростно прижала к себе, вдыхая его запах, впитывая его тепло и невинность. Зоя была права. Мне нужно было перевернуть страницу и продолжать жить дальше.

Как? Это другой вопрос.

___

Я старалась занять себя чем только можно. Я старалась ни на мгновение не оставаться одна, что, в общем-то, оказалось не так уж трудно: у меня была Зоя, малышка, Нейл, родители, племянники, работа и бесконечные вечеринки, на которые приглашали меня Чарла и ее супруг Барри. За два года в Нью-Йорке я познакомилась с бо́льшим количеством людей, чем за все время жизни в Париже. Это был гигантский космополитический котел, и мне нравилось в нем вариться.

Да, я покинула Париж навсегда, но стоило мне вернуться к своей работе, встретиться с друзьями или получить письмо от Эдуарда, как я уносилась мыслями в квартал Марэ, как будто ноги сами несли меня туда. Рю де Руазьер, рю де Руа де Сициль, рю де Экуффе, рю де Сантонь, рю де Бретань… Они проплывали у меня перед глазами, перед моими новыми глазами, глазами, которые помнили о том, что случилось здесь в сорок втором году, пусть даже это было задолго до моего рождения.

Я часто думала о том, кто теперь живет в квартире на рю де Сантонь, кто стоит у окна и смотрит на тенистый дворик, кто проводит пальцами по гладкой мраморной каминной полке. Я думала о том, подозревают ли новые жильцы, что в их доме когда-то умер маленький мальчик и что с того самого дня жизнь еще одной маленькой девочки изменилась навсегда.

И по ночам мне тоже снился квартал Марэ. Иногда ужасы прошлого, которых я не могла видеть своими глазами, являлись ко мне в ночных кошмарах. Являлись настолько зримо, что я в страхе просыпалась и включала свет, чтобы успокоиться и прийти в себя.

И вот именно тогда, бессонными, пустыми ночами, когда я лежала в постели, измученная бесконечным круговоротом общения, с пересохшим ртом после последнего бокала вина, которого мне, конечно же, не следовало пить, возвращалась и преследовала меня старая тоскливая боль.

Его глаза. Выражение его лица, когда я прочла вслух письмо Сары. Все это вновь наваливалось на меня, прогоняя сон и причиняя душевные страдания.

Голос Зои заставил меня вернуться в реальность Центрального парка, прекрасного весеннего дня и руки Нейла у меня на бедре.

— Мама, это чудовище хочет фруктовое мороженое на палочке.

— Ни за что, — ответила я. — Никакого фруктового мороженого, ни на палочке, ни без нее.

Малышка повалилась лицом в траву и зарыдала.

— Чертовски занятная картина, не правда ли? — язвительно заметил Нейл.

___

Январь две тысячи пятого года заставил меня в очередной раз вспомнить Уильяма и Сару. Заголовки всех газет и журналов мира кричали только об одном — 60-й годовщине освобождения концентрационного лагеря Аушвиц. Кажется, еще никогда слово «Холокост» не повторялось столь часто.

И каждый раз, когда я его слышала, мысли мои с болью устремлялись к нему и к ней. Глядя на экран телевизора, на котором разворачивалась мемориальная церемония в Аушвице, я задавала себе вопрос: а вспоминает ли обо мне Уильям, когда слышит это слово? Вспоминает ли обо мне, когда на экране мелькают черно-белые образы прошлого: безжизненные изможденные тела, сложенные высокими штабелями, крематории, жирный пепел, весь кошмар давних событий?

Его семья погибла в этом скорбном месте. Родители его матери. Или он не задумывается над этим, спрашивала себя я. Сидя с Зоей и Чарлой, которые устроились по обе стороны от меня, я смотрела, как на экране телевизора пушистые снежинки медленно опускаются на концентрационный лагерь, на колючую проволоку, на приземистую сторожевую вышку. Зажженные свечи, толпа, речи. Русские солдаты и их особый, танцующий строевой шаг.

И наконец финальная, незабываемая сцена: на лагерь опускается ночь, и в темноте светятся рельсы железной дороги, они сияют болезненным, резким и острым светом памяти и скорби.

___

Телефонный звонок раздался в мае, когда я меньше всего его ожидала.

Я как раз сидела за письменным столом, пытаясь справиться с взбунтовавшимся компьютером. Я подняла трубку, и мое «да» даже для меня самой прозвучало коротко и неприветливо.

— Привет. Это Уильям Рейнсферд.

Я резко выпрямилась, пытаясь унять бешено бившееся сердце и сохранить спокойствие.

Уильям Рейнсферд.

Я не могла вымолвить ни слова, ошеломленная и растерянная, прижимая трубку к уху.

— Джулия, вы меня слышите?

Я проглотила комок в горле.

— Да, слышу. У меня проблемы с компьютером. Как поживаете, Уильям?

— Отлично, — ответил он.

Воцарилось молчание. Но оно почему-то не казалось напряженным или тяжелым.

— Давненько мы с вами не виделись, — запинаясь, пробормотала я.

— Да, вы правы, — согласился он.

Еще одна пауза.

— Насколько я могу судить, вы теперь стали коренной жительницей Нью-Йорка, — наконец нарушил он молчание. — Я искал вас по Интернету.

Итак, Зоя оказалась права.

— Ладно, как насчет того, чтобы увидеться и поболтать?

— Сегодня? — спросила я.

— Если вам удобно.

Я подумала о младшей дочке, спавшей в соседней комнате. Сегодня утром я уже отдавала ее в Центр дневного ухода за детьми, но ведь ее можно взять с собой. Хотя, конечно, ей наверняка придется не по вкусу, если я прерву ее сладкий послеобеденный сон.

— Да, мне удобно, — ответила я.

— Отлично. Тогда я приеду в ваш район. Можете предложить какое-нибудь подходящее местечко, где мы могли бы посидеть?

— Знаете кафе «Моцарт»? На перекрестке Западной 70-й улицы и Бродвея.

— Да, знаю. Встретимся там через полчаса.

Я повесила трубку. Сердце так сильно колотилось у меня в груди, что я едва могла дышать. Я пошла в соседнюю комнату, чтобы разбудить малышку. Не обращая внимания на протесты, я одела ее, усадила в коляску и отправилась на свидание.

___

Когда мы пришли в кафе, Уильям уже ждал нас там. Сначала я увидела его спину, широкие, сильные плечи, а уже потом волосы, густые и седые, — в них не осталось и следа прежнего соломенного цвета. Он читал газету, но резко развернулся при моем приближении, словно почувствовал, что я смотрю на него. Потом он вскочил на ноги, и повисла неловкая пауза — мы не знали, то ли пожать друг другу руку, то ли поцеловаться. Он рассмеялся, я последовала его примеру, и наконец он обнял меня, крепко, по-медвежьи, прижав к груди и похлопывая по спине. Выпустив меня из объятий, он склонился над коляской, чтобы полюбоваться моей дочерью.

— Какая славная маленькая девочка, — промурлыкал он.

Она торжественно протянула ему своего любимого резинового жирафа.

— А как тебя зовут, малышка? — спросил он.

— Люси, — пролепетала она.

— Так зовут жирафа, — поспешила я внести ясность, но Уильям уже сдавил жирафа в своей лапище, так что мой голос утонул в пронзительном писке игрушки, отчего дочка завизжала от восторга.

Мы нашли свободный столик и сели, оставив малышку в коляске. Уильям принялся изучать меню.

— Пробовали когда-нибудь творожный торт «Амадей»? — поинтересовался он, вопросительно изогнув бровь.

— Да, — откликнулась я. — В высшей степени дьявольское блюдо.

Он широко улыбнулся.

— Послушайте, Джулия, вы выглядите потрясающе. Нью-Йорк определенно идет вам на пользу.

Я зарделась, как подросток, представив себе, как эти слова слышит Зоя и драматически закатывает глаза.

И тут зазвонил его мобильный телефон. Он ответил. По выражению его лица я поняла, что это женщина. Интересно, кто бы это мог быть, подумала я. Жена? Одна из дочерей? Разговор все не заканчивался. Кажется, он расстроился. Я склонилась над коляской, играя с жирафом.

— Прошу прощения, — извинился он, пряча телефон. — Звонила моя подруга.

— Ага.

Должен быть, он уловил в моем голосе смущение, потому что фыркнул, давясь смехом.

— Я успел развестись, Джулия.

Он взглянул мне прямо в глаза. Лицо его было серьезным.

— Понимаете, после того, что вы мне рассказали, все изменилось.

Наконец-то. Наконец-то он говорил то, что я хотела услышать. Сейчас я узнаю все.

Я не знала, что сказать. Я боялась, что стоит мне открыть рот, как он замолчит. Поэтому я продолжала играть с дочерью, потом вручила ей бутылочку с молоком, следя, чтобы она не пролила его на себя, и пристроила ей на шее бумажную салфетку.

Подошла официантка, чтобы принять заказ. Две порции творожного торта «Амадей», два кофе и оладьи для малышки.