Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов
А Меа-Шеарим — дивное, на наш вкус, место. Этакий музей под открытым небом, и если вам хочется посмотреть, как жили евреи Восточной Европы лет сто пятьдесят тому назад, то лучше места не найти. Первый совет: одеться. Чтобы от тела вашего непокрытыми остались нос и кисти рук. Остальное следует укутать чем-нибудь темненьким и незаметненьким. Чтобы было скромно и прилично. У входа в район вас встречает грозный транспарант, призывающий дочь Израилеву (и любую другую, и сына тоже) одеться именно таким образом и не смущать местное население видом плеч, колен, не говоря уже о диком кошмаре в виде голого живота с пупком.
Кроме того, желательно выбрать время, когда обитатели квартала не переворачивают мусорные баки и не жгут их содержимое в знак протеста против безбожного государства, нарушения субботы и других мерзких вещей. Мы рекомендуем отправиться на экскурсию после того, как солнце уйдет за горизонт и ночной сумрак окутает богоугодный квартал. Зажгутся тусклые фонари, засветятся окна домов, исчезнут лезущие днем в глаза мусор и грязь, а если где и сверкнет горлышко пластиковой бутылки, то ничуть не менее волшебно, чем у А. П. Чехова. Нищий, замызганный, убогий район окутается волшебным маревом, в котором плавно будут летать по улицам шагаловские хасиды. Как любой большой художник, Шагал ничего не выдумывал, а преданно копировал окружавшую его действительность. Евреи будут сбиваться, как встревоженные черные жуки, в кучу и снова разлетаться в разные стороны, держа свои неуклюжие тела диагонально по отношению к мостовой, а пейсы развевая параллельно оной. И высунется из подворотни ясноглазая девочка с длинной косой, в клетчатой юбке ниже колен, в сморщенных чулках и в неуклюжих башмаках на худеньких ногах; пробежит по переулку мальчонка в коротких штанах, куртке с длинными не по росту — от старшего брата — рукавами; сверкнут рыжим золотом кольца кудрей и спирали пейсов из-под белой кипы; кто-то блеснет толстыми очками на длинном тонком носу и исчезнет за углом, и выплывет из темноты красотка с глубокими, как ночь, глазами на матовом белом лице, обрамленном нейлоновым сиянием парика, изогнет свой чудный стройный стан с еще не бросающейся в глаза упругой выпуклостью живота (а то, что она беременна, можно не сомневаться, ибо в Меа-Шеарим все, кто могут быть беременны по возрасту и статусу, непременно беременны) и серебряной рыбкой опять исчезнет в темных водах времен, на которых, как это точно подметил Иегуда Амихай, колышется плывущий неведомо куда из давно исчезнувших Польши, России, Украины, Литвы приписанный к порту по имени Вечность корабль по имени Меа-Шеарим. По вантам — бесконечным лесенкам, ведущим наверх, к небу, — снуют матросы, каждая команда в своей форме — меховые шапки, высокие и плоские, шляпы круглые и котелком, штанишки у кого чуть пониже колен, а у кого — до башмаков, халаты, лапсердаки, пиджаки, пейсы закрученные, короткие, длинные, штопором и свободно, всякий соответственно с модой и традицией лучших кутюрье Брацлава, Люблина, Садигоры, Вильны, Гуры… А на бушприте вместо языческой богини (тьфу!) или там Пресвятой Девы (Господи, спаси!) — тетя Хана: днем ее бесформенное тело с красным лицом и распухшими пальцами возвышается на рынке за рыбным прилавком, но ночью… нет, мы решительно отказываемся описывать, как выглядит тетя Хана ночью, скажем только, что не словами можно изобразить удивительную метаморфозу, с ней произошедшую, но только кистью великого Рембрандта, посредством которой преобразил Господь лица обитателей причалившего в XVII веке к амстердамскому причалу Меа-Шеарим.
И скажем пару слов о великих вождях Меа-Шеарим, адморах и цадиках всех рангов и чинов. Днем их лица выглядят так же, как и у прочих жителей Иерусалима. Жирные, с отвисающими брылями, узенькими глазками, тройными подбородками, и тощие, с впавшими внутрь щеками и торчащими носами, в которых так удобно копаться, рассуждая о какой-нибудь неотложной проблеме двухтысячелетней давности. Эти лица — равнодушные, высокомерные, алчные, глупые, суетливые, самодовольные, хитрые — они только днем такие! Но спустится ночь, сотрет мягким темным бархатом вульгарный дневной макияж, и, озаренные нежным светом милосердия и всепрощения, проступят на них мудрость, понимание и доброта.
Ну и, конечно, нельзя не упомянуть о бойцовском, унаследованном от предков духе обитателей квартала. Три тысячи лет ни вавилонянам, ни персам, ни римлянам, ни нацистам, ни коммунистам — никому, даже самому Господу, — не удавалось ни приручить, ни покорить этот крутовыйный народ. Не удалось и никому не удастся. В середине шестидесятых годов городские власти в целях благоустройства района построили на рынке (он находится справа от главной улицы, если идти в сторону Старого города) общественный сортир. Он стоит там и по сей день. Сортир открыли торжественно, с речами и чуть ли не оркестром. Наутро на его стене появилась крупная надпись: «Сионисты не буду указывать нам, где мочиться!»
Глава 26
Итак, после поражения восстания Бар-Кохбы страна осталась без народа, а народ — без страны. Понимать это надо фигурально, ибо народ все-таки оставался, иначе кого бы потом резали арабы, крестоносцы и тому подобные и кто бы сочинял в Тверии Иерусалимский Талмуд? Итак, народ без страны и страна без народа. Свято место (а это место было исключительно свято), как известно, пусто не бывает. Оно и не было. Сперва тут селились римляне и греки, которые в силу естественных исторических причин постепенно превратились в византийцев. Эти византийцы хорошо поработали на благо отечественного туризма. Из того, что они оставили (точнее — из того, что осталось от того, что они оставили), следует в первую очередь отметить бесчисленные мозаики. Можно подумать, что они ничем больше не занимались, кроме мозаики, но это не так. Свидетельства тому и часть улицы Кардо в Старом городе Иерусалима, плавно перетекающей из римской в византийскую, а затем в крестоносную и, наконец, арабскую, и бесконечные развалины базилик, на которых дальше строили все кому не лень, и прочие руины — практически повсюду, начиная от Авдата и Массады и кончая Суситой (недалеко от киббуца Эйн-Гев) и Хисфином.
Для нашего повествования особо важную роль сыграли две женщины. Первая из них, царица Елена, скорее была римлянка, чем византийка, ибо ее сын император Константин был римским императором. Тем не менее абсолютно по всему он был чистый византиец, и она, стало быть, тоже. Именно Елена сперва подвигла Константина узаконить христианство, а затем, лично явившись в здешние Палестины, принялась маркировать святые места. Ее вклад в дело развития туризма поистине бесценен. Именно она отыскала в Вифлееме пещеру, где родился Иисус. Без нее мы бы до сего дня пребывали в неведении, где именно находится Голгофа (в смысле одна из них) и Гроб Господень. Конечно, это невозможно было сделать без свидетельств очевидцев, главным из которых был, разумеется, еврей. Звали его Иегуда Кириакос, именно при его помощи обнаружили Крест. То, что со времени распятия прошло более трехсот лет, и то, что евреям в Иерусалиме проживать было запрещено, наводит на мысль, что этот Иегуда и был Вечным жидом, но может быть, и не был.
А вторую женщину звали Евдокией, и она уже была чистокровной византийкой и женой императора Феодосия II. Эта сердобольная женщина, даром что неофитка из язычников, разрешила евреям (через почти три века) селиться в Иерусалиме. В результате византийских интриг (и здесь самое время напомнить, что византийцы были коварны, хитроумны, зловредны — во всяком случае, именно такую репутацию они себе исхитрились заработать) она оставила мужа и престол и поселилась в Иерусалиме. Здесь она весьма способствовала развитию городской инфраструктуры и вдобавок ко всему отыскала точное место побиения камнями первого христианского мученика Стефана, где и выстроила церковь, которую в дальнейшем, разумеется, разрушили, и то, что сегодня находится на этом месте (у юго-западного угла стен Старого города напротив Гефсиманского сада и гробницы Святого Семейства), — не стоит упоминания. Византийцы также построили в Иерусалиме огромнейшую — больше Святой Софии — церковь Неа, но ее, несмотря на размеры (а может быть, благодаря им), тоже разрушили, и все, что от нее раскопано, находится под землей. Как это выглядит, мы не помним, потому что были там первый и последний раз лет тридцать тому назад. Так что ходить туда или нет — дело исключительно личных предпочтений читателя.
Кстати, именно при византийцах святые мощи начали бурным потоком низвергаться из Иерусалима в Европу. Мы это к тому, что с тех времен Иерусалим становится одной из столиц индустрии подделок. Дело это увлекательное, живое и прибыльное. Поверьте, мы знаем, о чем говорим.
А еще в те времена, точнее — раньше, чем в те времена, но кто считает, началось бурное строительство монастырей. Особенно отличился на этом поприще подвижник Харитон: основанный им монастырь Паран у источника Эйн-Фара, по слухам, — самый что ни на есть первый в мире монастырь. Это неподалеку от Иерусалима, от района Писгат-Зеев к югу. Место исключительно милое. В ущелье обитают скальные голубки — птица редкостная — и скальные зайцы, существа небольшого размера, имеющие привычку, сидя столбиком, наблюдать и карабкающимися по ущелью туристами. Нам сказали, что самым близким родственником этого животного является слон. Поверить в это трудно, но с другой стороны, здесь и не такие чудеса происходили. В монастыре обитает молодой монах родом с Украины, довольно Приветливый. У него есть собака и белый осел. До него там обитал монах из Австрии, но его искусил дьявол, и он покусился на пастушку, после чего австрийца отозвали. А этот — ничего, тихий и ни в чем подобном не замечен. Во всяком случае — пока. Монастырь маленький и уютный. Во дворике могила самого Харитона.
