Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка
— Но я никогда этого не делала.
— Просто возьмите ножницы и режьте. — Она вздохнула. — Что получится, то получится. Меня не волнует, как я буду выглядеть. Я просто хочу от них избавиться.
— Но ведь…
— Прошу вас.
Смирившись, я заняла позицию позади ее кресла. После двух дней, проведенных в постели, ее волосы спутались, свились в жгуты и образовали множество мелких тугих узелков. Они были очень сухими на ощупь и ломкими на вид.
— Сначала их надо расчесать, — сказала я.
Продираться через все эти узелки оказалось делом нелегким. Хотя мисс Винтер и не издала ни единого возгласа, я чувствовала, как она вздрагивает при каждом движении расчески. Вскоре я отказалась от своего намерения, решив, что гуманнее будет просто обрезать волосы вместе с узелками.
Очень осторожно я сделала первый надрез в нескольких дюймах от конца волос, чуть пониже ее лопаток. Остро заточенные лезвия ножниц сомкнулись, и оранжевые пряди упали на простыню.
— Покороче, — попросила мисс Винтер.
— Так? — Я дотронулась до нее ножницами, обозначая уровень.
— Еще короче.
Нервным движением я отхватила сразу большой локон. Оранжевая змея скользнула к моим ногам, и мисс Винтер начала свой рассказ.
* * *Через несколько дней после похорон я забрела в бывшую комнату Эстер. Просто так, без особой причины. Я стояла у окна и смотрела вдаль, а мои пальцы рассеянно теребили край шторы и случайно наткнулись на рубец шитья. Аккуратистка Эстер заделала дыру в шторе, однако на краю шва я нащупала свободный кончик нити. И эта нитка почему-то начала меня беспокоить. Я не имела намерения ее тянуть, это вышло само собой… И вот уже вся нить оказалась у меня в руке, выдернутая из шторы и еще сохранявшая изгибы стежков. В шторе снова зияла дыра. Теперь она будет расползаться дальше.
Джона раздражало присутствие Эстер в нашем доме. Он был рад, когда она исчезла. Но если бы она осталась, Джону не пришлось бы лазить по крыше и на балюстраду, занимаясь ремонтом. Если бы Эстер по-прежнему была здесь, никто не затеял бы роковую возню со стопорной скобой. Если бы она была здесь, тот день ничем не отличался бы от других дней, и Джон провел бы его за своими делами в саду. И тогда тень от выступа дома, привычно растекаясь по гравию подъездной аллеи, не встретила бы на своем пути ступеньки опрокинутой лестницы и не накрыла бы распростертое тело Джона, отбирая у него остатки тепла. Тот день прошел бы, как обычно, и в конце его Джон спокойно улегся бы спать и даже во сне не увидел бы себя летящим сквозь пустоту навстречу твердой земле.
Если бы Эстер по-прежнему была здесь.
Зрелище обреченно расползающейся дыры было для меня невыносимым.
* * *В процессе рассказа мисс Винтер я продолжала подстригать ее волосы. Наконец они были обрезаны на уровне ушных мочек.
— Еще короче, — сказала она.
И я снова взялась за ножницы.
* * *Юнец каждый день появлялся в усадьбе. Он перекапывал грядки, сажал овощи, выпалывал сорняки. Я решила, что он трудится в надежде на обещанную плату. Но он продолжил копаться в нашем огороде и после того, как я, получив от адвоката — «на текущие расходы, пока не вернется ваш Дядя» — некоторую сумму, полностью с ним рассчиталась. Я наблюдала за ним из окна второго этажа. Он то и дело бросал взгляд в сторону дома, но я успевала спрятаться. Однажды, впрочем, он успел меня увидеть и помахал рукой. Я ему не ответила.
Каждое утро он приносил к двери кухни овощи, а порой в придачу к ним освежеванного кролика или ощипанную курицу, а по вечерам приходил забирать очистки для компоста. Он подолгу торчал у двери, дымя сигаретой, благо теперь у него завелись карманные деньги.
Я к тому времени уже прикончила все сигареты Джона, и меня раздражало, что юнец может курить, а я лишена этого удовольствия. Я ни разу не высказалась на сей счет, но однажды он, стоя в дверях плечом к косяку, уловил мой взгляд, нацеленный на сигаретную пачку в его нагрудном кармане.
— Может, поменяемся: сигарету на чашку чая? — предложил он.
Он вошел внутрь — впервые со дня смерти Джона — и сел на обычное место Джона, положив локти на стол. Я заняла кресло в углу, где прежде сидела Миссиз. Мы пили чай в молчании; дым от наших сигарет ленивыми клубами и спиралями поднимался к закопченному потолку. После того как мы сделали по последней затяжке и погасили окурки в блюдце, заменявшем пепельницу, он так же молча встал, вышел наружу и занялся своим делом. А на другой день, принеся овощи, он уже без приглашения прошел на кухню прямиком к стулу Джона и протянул мне сигарету еще до того, как я поставила на огонь чайник.
Мы с ним никогда не разговаривали. Но ежедневные перекуры с чаепитием вошли у нас в привычку.
Эммелина, просыпавшаяся не раньше полудня, после обеда нередко гуляла вблизи огорода и наблюдала за работой юнца. Я ее за это ругала: «Не забывай, что ты дочь владельца дома, а он простой садовник. Ради бога, веди себя прилично!» Но для нее моя брань была как о стену горох. Эммелина охотно дарила свою лениво-безмятежную улыбку всякому, кто привлекал ее внимание. Я старалась не упускать их из виду, держа в уме слова Миссиз о том, как каждый мужчина хотел дотронуться до Изабеллы, едва ее увидев. Правда, юнец вроде бы не выказывал намерения дотронуться до Эммелины. Он приветливо с ней беседовал, а то и шутил, вызывая ее смех, но не более того. Однако на душе у меня было неспокойно.
Иногда я следила за ними из окна второго этажа. И вот как-то теплым солнечным днем я увидела Эммелину полулежащей на травке, подперев рукой голову. В этой позе четко обрисовывалась линия ее бедра. Он повернул голову, отвечая на какую-то ее реплику; под его взглядом она мягко перекатилась на спину и ленивым жестом убрала со лба прядь волос. Томная чувственность этих движений навела меня на мысль, что Эммелина вряд ли будет сильно возражать, вздумай он до нее дотронуться.
Но он, ответив Эммелине, повернулся к ней спиной и как ни в чем не бывало продолжил свою работу.
На следующее утро мы с ним курили на кухне, и я нарушила обычное молчание.
— Не трогай Эммелину, — сказала я ему. Он как будто удивился.
— А я ее и не трогал.
— Это хорошо. И впредь не пытайся.
На этом я сочла разговор законченным и погрузилась в молчание, но после затяжки он вновь подал голос:
— Я не хочу трогать Эммелину.
Я слышала, что он сказал. Я слышала, как он это сказал. Я уловила необычную интонацию. Я поняла, что он имел в виду.
Не глядя на него, я затянулась. Потом я медленно выдохнула дым, по-прежнему на него не глядя.
— Она добрее, чем ты, — сказал он.
Моя сигарета не была докурена и до половины, но я раздавила ее на блюдце. Затем я подошла к двери кухни и распахнула ее настежь.
В дверном проеме он остановился лицом ко мне. Я стояла холодно и твердо, как скала, глядя прямо перед собой — на верхнюю пуговицу его рубашки.
Его адамово яблоко дернулось вверх-вниз, когда он сглотнул слюну.
— Будь подобрее, Аделина, — пробормотал он.
В гневе я вскинула глаза, намереваясь испепелить его взглядом. Но меня ошеломило выражение его лица: нежное и просящее. На какую-то секунду я… я смутилась.
И он попытался этим воспользоваться. Он поднял руку с явным намерением погладить меня по щеке.
Но я оказалась быстрее и ударом кулака отбросила его руку в сторону.
Удар был не болезненным. И я не хотела его обидеть. Но он выглядел обиженным. И разочарованным.
И он ушел.
На кухне сразу же стало очень пусто. Миссиз ушла. Джон ушел. А теперь ушел и этот парень.
«Я вам помогу», — сказал он тогда. Но это было невозможно. Как он мог мне помочь? Как кто-нибудь вообще мог мне помочь?
* * *Простыня была покрыта оранжевыми волосами. Я ходила по ним; они цеплялись к моим туфлям. Все подкрашенные волосы были обрезаны, а то немногое, что осталось на черепе мисс Винтер, имело чисто-белый цвет.
Я сняла полотенце и смахнула отдельные волоски, приставшие к ее шее.
— Дайте мне зеркало, — сказала мисс Винтер.
Я подала ей зеркальце. Стриженная почти наголо, она сейчас напоминала поседевшего ребенка.
Мисс Винтер уставилась на свое отражение. Долго и мрачно она глядела себе в глаза, а затем положила зеркальце на стол лицевой стороной вниз.
— Именно то, что мне было нужно, — заявила она. — Благодарю вас, Маргарет.
Покинув ее, я вернулась к себе в комнату, думая о том юнце. О нем и Аделине. О нем и Эммелине. И еще я подумала об Аврелиусе: найденыше в чужих обносках, засунутом в холщовый мешок вместе с ложкой из столового набора Анджелфилдов и страницей из «Джен Эйр». Я думала обо всем этом долго, но так ни до чего и не додумалась.
Впрочем, одно открытие я все же сделала — как водится, случайно. Восстанавливая в памяти свой последний разговор с Аврелиусом, я среди прочего припомнила его восклицание: «Может кто-нибудь сказать мне правду?» и почувствовала, как оно перекликается с другой просьбой: «Скажите мне правду». Да-да — тот самый молодой человек в мешковатом коричневом костюме. Теперь стало ясно, почему в архивах «Банбери геральд» не оказалось интервью, которое репортер этой газеты брал у известной писательницы. Такого сотрудника у них попросту не существовало. То был Аврелиус, заявившийся к мисс Винтер под репортерской личиной.
