Давид Шраер-Петров - История моей возлюбленной или Винтовая лестница
И вот, Клавдий Иванович дождался своего часа. На ветстацию позвонили с дальней фермы, стоявшей на околице деревни Прохорята. Телефон находился в кабинете Терехова, которого в тот момент не оказалось. Параллельный аппарат был у Клавдия Ивановича. Он громогласно позвал меня: „Это по вашей части, Даниил Петрович! С фермы сообщают, что овечка с бирочкой пала!“ Я нашелся ответить: „Должна же быть хоть одна черная овца в белом стаде!“ А на душе кошки скреблись: „Вот и первый провал! Неужели вакцина дает срывы?“ Словом, надо было немедленно ехать, чтобы взять пробы, пока картина заболевания, приведшего к смерти, не будет искажена трупным разложением. Тогда все свалят на листериоз, который не смогла предотвратить вакцина. Погода была морозная, но никаких признаков снегопада не обнаруживалось. Опускались сумерки. Небо временами затягивалось набегающими облаками, которые все еще не предвещали ничего подозрительного. Правда, при выезде из села посыпался легкий снежок, который легко отбрасывали дворники с ветрового стекла. Ехать предстояло, по расчетам Катерины, не более часа. Когда мы миновали сельское кладбище с деревянными крестами или (для усопших атеистов) сколоченными из досок и фанеры могильными обелисками, снег усилился. Катерина с тревогой посмотрела на меня. Но я находился в каком-то неконтролируемом волей азарте и сделал вид, что не обратил внимания на выражение лица моего шофера и помощницы. Постепенно поднялся ветер, который закручивал столбики снега по всей ширине дороги, наметая белые порожки, на которых иногда буксовали шины. „Не вернуться ли нам, Даниил Петрович? — спросила Катерина, но сама тотчас себя одернула, устыдившись минутной слабости: — Хотя никакого резона возвращаться нет, а дело надо закончить. Овца-то, баяли, меченая — с биркой“. „В том-то и дело, Катерина! Мы эту овцу вакцинировали. Мало ли от чего она погибла! А спишут на листериоз. В то же время, у нас живая вакцина. Бывает, правда очень редко, что вакцинные культуры после введения животным или человеку, снова приобретают способность вызывать заболевание. Это происходит очень редко. И все-таки, мы должны определить причину гибели этой злосчастной овцы!“ „Я понимаю, Даниил Петрович, а на сердце неспокойно. Да нечего делать. Надо пробиваться“. Как она точно определила: надо пробиваться! Поземка, между тем, усиливалась. Дворники работали на полной скорости, едва сбрасывая плотные слои снега, прилипающие сплошной пеленой к ветровому стеклу. Машина шла по дороге на ощупь. Да и трудно было назвать дорогой эту едва чернеющую полоску среди безбрежных пространств снега. Иногда рафик останавливался, буксуя, и я вылезал, брал широкую деревянную лопату и разгребал снег. „Сейчас должна быть березовая роща. А за ней, поблизости, деревня Прохорята“, — успокаивала меня, а, скорее всего, нас обоих, Катерина. Рафик продирался сквозь беспрерывные, падающие хлопья снега, и как я ни всматривался в узенькую, непостоянную щелочку, остающуюся между скребущими со стоном по ветровому стеклу дворниками, ничего не видел, кроме потемневшего снежного пространства. „Вот там березняк! — воскликнула Катерина. — Еще немного! Не останавливайся!“ — гладила она руль своего рафика, уговаривая машину, как старую добрую лошадь, выбивавшуюся из сил. „Далеко ли до деревни?“ — спросил я, невзначай высказав тревогу, что наша экспедиция может задержаться почти что у самой цели. „Околица начинается сразу после березовой рощи. Да ведь ничего не видно, Даниил Петрович!“ И вдруг случилось то, чего каждый из нас боялся больше всего: машины встала, зарывшись носом в очередной сугроб, который Катерине не удалось миновать, как
она ни крутила рулем и ни нажимала на педали тормоза и газа, жонглируя рычагом скорости. Колеса вращались на холостом ходу. Стало попахивать перегоревшей тормозной жидкостью. „Попробуйте толкнуть, Даниил Петрович!“ Я спрыгнул в снег, доходивший до самой дверцы. Отгреб лопатой часть снега. Катерина включила зажигание. Я попытался толкнуть машину. Снег из-под буксовавшего колеса летел мне в лицо, залепляя глаза, нос и рот, но рафик не двигался. Впереди, слева от предполагаемой дороги, темнело пятно, которое я разглядел по подсказке Катерины. Она показала на это пятно: „Березовая роща. Значит, деревня совсем рядом. Если теперь не собьемся, доберемся до Прохорят!“ „Как же мы пройдем через поле по такому снегу?“ — спросил я. „Видите — верстовой столб?“ Я всмотрелся и увидел впереди себя нечто, торчащее у края дороги. Подойдя поближе, разглядел я поперечную планку и прочитал цифру, обозначавшую, сколько километров мы проехали от Силы. Все сходилось. За полем была деревня Прохорята с фермой на околице. Надо было держаться дороги, пересекающей поле и ведущей в деревню. Я вытащил из машины свой чемодан-саквояж с инструментами для предстоящего вскрытия и пробирками для бактериологических проб, и хотел было двинуться в путь, как Катерина остановила меня: „Постойте, Даниил Петрович, так вы далеко не уйдете. Чемоданчик-то тяжеленький!“ „Что же остается делать, Катя? Без инструментов и пробирок делать нечего“. Впервые я назвал ее Катя. „А мы попробуем сани устроить для вашего чемоданчика!“ Она залезла внутрь рафика и вытащила лопату, которой я прежде разгребал снег. И к ней — веревку. Я пропустил веревку через ручку чемодана и привязал его к лопате. Получились импровизированные сани. Как бурлаки, мы впряглись в эти сани и двинулись в сторону Прохорят. Наконец, затеплились огоньки ближних изб. Это придало нам сил. „Ферма как раз поблизости от околицы!“ — подбадривала Катерина. Тащить лопату с таким грузом, как чемодан, было тяжело и неловко. Он все время заваливался то на одну, то на другую сторону. И все-таки мы ощущали ногами, под слоем снега, плотную укатанную дорогу. Расплывчатый, как топленое масло, свет в окошках крайних изб все приближался и приближался, пока мы не уперлись в чье-то крыльцо. „В этой избе живет Клава Сердюкова. Она командует на ферме. Так что к ней и постучимся“.
На стук дверь избы приотворилась, и высунулась голова в домашнем платке, повязанном поверх седых волос. Мясистые губы что-то шептали. Глаза из-под надвинутого платка глядели с недоумением. „Клавдия, ты что, не узнала меня? Это я — Катерина с ветстанции. А со мной — ученый человек Даниил Петрович. Приехал определять, почему овца пала“. Я кивнул, хотя был несколько смущен явно завышенной рекомендацией Катерины. „Да что это я! Заходите в избу, почитай, совсем остыли. С ног до головы в снегу! Метель-то какая!“ Мы прошли через темные, пахнущие квашеной капустой сени в избу, которая была точной копией силинских изб: русская печь с плитой и полатями, кухонный стол, полки с кое-какой посудой. Я спросил нетерпеливо, не дожидаясь чая, который готовила для нас Клавдия: „Хорошо бы поскорее осмотреть умершую овцу“. Катерина, сглаживая мою бестактность, улыбнулась, поясняя хозяйке: „Вишь — ученый человек торопится анализы произвести“. „Да я понимаю. Сейчас чайком отогреетесь — и на ферму пойдем“.
Через несколько минут мы отправились на ферму. Лопату оставили около крыльца, а чемодан с инструментами поехал в детских санках, которые было легко везти. „Небось, внуков твоих санки?“ — спросила Катерина у Клавдии сквозь завывания метельного ветра. „На Рождество приезжали мои родимые из Перми. Ох, накатались всласть с Прокофьевской горки!“ — радостно подтвердила она Катеринины слова. На Прокофьевской горке высились остатки церкви, разрушенной во время революции. Это мне пояснила Катерина, которая перекидывалась словечками то со мной, то с Клавдией. Оказывается, была Клавдия в родстве с Верой — матерью Катерины. „Клавдий Иванович — с одной стороны! Клавдия — с другой! Не много ли?“ — подумалось мне. Ветер толкал нас в спину, санки скользили, как по льду. Да и вправду, тропинка, по которой мы шли на ферму, заледенела. Колодец был в деревне, и воду для коров и овец носили до фермы в ведрах, подвешенных на коромысле. Наконец, мы были у цели. Бревенчатое продолговатое строение, крытое соломой, состояло из двух половин: коровника и овчарни, на воротах которых висели тяжелые замки. Я помнил это еще из поездки, когда мы вакцинировали овец и коров. Правда, в тот раз Клавдия была по каким-то делам в Силе, и мы с ней разминулись. Клавдия отворила ворота в овчарню. Дохнуло теплым, острым духом навоза. Электрический свет пробивался сквозь засиженные мухами лампочки. Я услышал равномерный звук, похожий на шелест дворников, трущихся по заледенелому ветровому стеклу. „Слышь, солому жуют. Сена-то до лета не хватает. Оно коровушкам больше надобно. А не дашь сенка, не надоишь молока!“ — пошутила Клавдия. Мы прошли в холодный отсек, отделенный засовом от основного помещения овчарни. Клавдия добавила: „Это у нас карантинный отсек: изолятор для заболевших овец“. На оцинкованном столе лежала мертвая овца. Ее коричневая шерсть свалялась, как на старом потрепанном коврике. Я сбрил волосы на затылке овцы, обработал кожу растворами карболовой кислоты и йода, вскрыл череп мертвого животного и взял пробы головного мозга. Сделал я это в соответствии с протоколом, разработанным для обследования погибших животных. Я внимательно осмотрел поверхность живота у трупа овцы. Вымя было необычайно набухшим, а на концах отечных, темно-лиловых сосков висели засохшие капли желтого гноя. Я взял пробы гноя, после чего вскрыл овцу по линии живота и осмотрел внутренние органы. Поверхность почек была облеплена оранжевыми гнойными гроздьями. Такие же золотисто-оранжевые гнойники были видны на поверхности печени. Я взял пробы почек и печени. Было очевидно, что это не листериоз. Какой-то другой, неведомый мне микроб привел к гибели овцы. Наверно, я в запальчивости высказал это вслух: „Это какой-то другой возбудитель!“ „Вот и я говорю, — подхватила Клава. — Мастит у нее был. Потому и пала овечка, как была, а с нею новорожденные ягнятки!“ Это уже было кое-что. А если добавить, что Катерина вспомнила, как они с Павлом Андреевичем когда-то выезжали „по скорой помощи“ на одну из ферм и нашли мертвую овцу с такими же точно поражениями, то можно было в душе дать волю надежде: а вдруг это совсем не листериоз? Тогда что же? Я решил, что утром каким угодно путем доберусь до Силы и передам часть материала в лабораторию сельской больницы для микробиологического анализа.
