Мария Арбатова - Меня зовут женщина (сборник)
В. всех усыновлял, селил и опекал. Он был «человек-оркестр», и гостей привлекала не столько жилплощадь, сколько атмосфера праздника на ней.
– Чтоб через неделю все это здесь не жило, – заявила я поначалу.
– Ты хочешь водить меня на веревке, как Бармалей обезьянку Чичи? Дело даже не в том, что ты не собираешься расставаться со своим горячо любимым мужем, дело в том, что ты собираешься расстаться с моим внутренним пространством и при этом оставить меня при себе.
Крыть было нечем, я сдалась.
– Хорошая пьеса, – мрачно похвалил он очередную мою пьесу.
– Все мои пьесы отличаются этим, – ответила я с двадцатипятилетним пафосом.
– Ты еще скажи «мое творчество», – фыркнул он, объяснив раз и навсегда, за какой границей человек делает себя пародией. Вообще усмешками и прибаутками он выучил меня всему: как жить, как писать, как разговаривать, как помогать, как разбираться с мерзостью и не увязать в ней при этом, как веселиться, как любить. В постели происходили странные вещи.
– Понимаешь, – путалась я в объяснениях. – В этот момент я слышу музыку, иностранную речь, я даже ее понимаю, я где-то нахожусь, слышу, как шумит река, танцуют женщины, скачут всадники. Каждый раз это разная музыка и разная география, как будто я путешествую…
– Отлично, теперь добавим дыхательные техники, – командовал В., долго занимавшийся йогой, карате, энергетическими играми и обожавший экспериментировать с женским телом.
Однажды я увидела, как на мне отрастают длинные, пушистые белые перья, как я выскакиваю из окна и лечу вверх в искрящуюся золотую воронку, с трудом протискиваюсь в ее узкое горлышко и попадаю в новую, за которой еще одна и еще… Кайф увеличивается пропорционально числу воронок… И я прихожу в себя в ручьях счастливых слез… Мы добавляем какие-то маленькие таблетки. Снова проваливаюсь и вижу себя в военной форме, падающей в темную шахту лифта. Успеваю зацепиться за провода и выступы, срываюсь, снова вцепляюсь и снова падаю, высчитывая, чем лучше упасть, чтобы все закончилось побыстрее, и дико кричу…
Когда я прихожу в себя, В. отчаянно лупит меня по щекам и тоже кричит. Оказывается, я долго была без сознания. На этом духовно-половые эксперименты заканчиваются, я начинаю бояться, и время не лечит этого. У него огромное чувство вины, и мы долго ищем нишу, безопасную для общения.
Я знала, что, когда В. приехал в Москву, он был учеником в буддистской группе некого Самсона. Конечно, мне хочется добраться до первоисточника.
– Никаких координат Самсона ты не получишь. Он серьезный человек, а ты дурью маешься, – отрезал В.
– В тебе говорит мелкая ревность. Ты сам учил, что новый отрезок пути приходит с новым учителем, – подначивала я.
– Можешь налететь покруче, чем со мной. Я – любитель, а он – профессионал, – предостерег В.
Вскоре появилась смешливая славистка из Англии, пишущая о В. диссертацию. Она имела наследный замок и полагающиеся к нему сексуальные зажимы, была брита наголо, не носила бюстгальтера на огромном великолепном вымени и одевалась в никогда не стиранный джинсовый костюм. Она изо всех сил пыталась сойти за свою и потому материлась и там, где должно, и там, где не должно. В особенный восторг ее приводил туалет. Квартира была в старом доме, она дергала за ржавую цепочку бачка и до изнеможения хохотала, услышав в ответ на это грохот и уханье.
– Это есть постмодернизм, бльядь! – кричала она просветленно.
– Он должен уехать со мной. Он – гений. Здесь он погибнет, – однажды сообщила она мне.
– И что же он будет делать в Англии? – ехидно спросила я.
– Писать романы.
– О России?
– Ты думаешь, об Англии нечего написать? – обиделась она.
– Во вторник улетаем. Съезжу посмотрю. А то сижу и сижу на одном месте, – виновато признался он. – Ты же знаешь, между нами ничего нет. Она боится мужиков.
– Давай-давай, все равно ты там больше недели не выдержишь. И кстати, привези мне спираль, а то мой муж на гастролях в Греции попытался на пальцах объяснить аптекаршам, что ему нужна спираль, так они вызвали полицию!
– По-моему, все это время ты общалась со мной для того, чтобы рассказывать о том, какой у тебя замечательный муж, – рявкнул он.
– Это неправда, но с такой уверенностью тебе будет легче поселиться в наследном замке. – И я хлопнула дверью, оставив за ней три года невероятного счастья.
Я ошиблась. Он вписался в альбионскую жизнь, родил трех девочек от славистки, стал второсортным переводчиком русской прозы и пополневшим упакованным господином. Иногда он приезжает в Москву и дает общим знакомым радостные прогнозы ближайшей гибели исторической родины, и потому я делаю все, чтобы с ним не встретиться.
Когда В. уехал, я загадала Самсона. Всегда, когда мне нужно что-нибудь, я пытаюсь это материализовать. Материализовывать можно только хорошие вещи, не дай бог загадывать кому-нибудь плохо, такой кровушкой умоешься, обо всем пожалеешь. На материализацию Самсона ушло три месяца.
– Я занимаюсь в группе одного человека. Его зовут Самсон, – вдруг сказала за чаем молоденькая любовница моего приятеля.
– Отведи меня туда.
– Я могу отвести, но Самсон, он такой. Он может выгнать. Он все может, он людей насквозь видит. Он не человек, он бог, у него вокруг головы свечение. К нему самые главные тибетские люди посоветоваться приезжают.
– А ты как к нему попала?
– Я сама из деревни под Тулой, медучилище кончила, в Москву приехала, вижу объявление: «Танцы народов Индии». А я интересуюсь всем таким, ну и пошла танцевать, а там была девочка, его ученица.
Однокомнатная хрущевка находилась на краю земли. Хозяин был худощавым существом без возраста с лежащими на плечах седыми пушистыми волосами и длинной бородой. Он был босой, в расшитой восточным узором хламиде. Нимба я не обнаружила, но обнаружила огромные черные глаза, кажущиеся совершенно мертвыми и обращенными вместе со своим обладателем в параллельное пространство. Иногда они вспыхивали, как фары, и было видно, какой величины агрессивность он подавляет в себе.
– Вымой пол, – сказал он без предисловий моей проводнице и отвел меня в кухню, решенную, как и вся обитель, в эстетике буддистского монастыря.
– Зачем пришла? – спросил Самсон, глядя сквозь меня мертвыми глазами.
– Меня прислал к вам В., – соврала я.
– Не ври, В. уехал за границу.
– Откуда вы знаете?
– Я все знаю. Зачем пришла?
– Хочу быть вашей ученицей.
– Не сможешь.
– Смогу. Я была ученицей В., – гордо ответила я и с готовностью отличницы начала рассказ о духовно-половых опытах.
– Говнюк! – заорал Самсон, глаза его запылали. – Я его за это и выгнал. Он мне тут половину девок обрюхатил. Говорил: как выебу – сразу станешь Буддой!
Мы зашли в комнату; оставшись недовольным качеством мытья пола, Самсон взял половую тряпку и несколько раз крепко дал ею по лицу моей проводнице.
– Простите, учитель, – подняла она на него искренне виноватые глаза и вспорхнула за новой водой.
Сообразив, что сцену нельзя обсуждать, а можно только осмыслять, я продолжила тему:
– Почему вы не хотите взять меня в ученицы?
– У тебя западный склад головы. Такие, как ты, не могут верить в учителя, не могут верить в бога. Им не дано. Они не умеют выводить базисные вещи из зоны критики, они бы и рады учиться, но им не у кого.
– Это плохо? – испугалась я.
– Не плохо и не хорошо. Это как цвет кожи. Это немножко тяжелей, потому что все решения приходится принимать самостоятельно.
– А почему вы меня сразу не выставили за дверь?
– У тебя очень приятная энергетика, – сказал он с тем выражением лица, с которым говорят о гастрономическом изыске. – Из тебя получится что-то интересное.
Я начала захаживать, полная загадка – зачем Самсон тратил на меня время. Он заваривал отвратительного вкуса чай из тибетских трав, и мы разговаривали. Самсон действительно знал все. Он просто считывал любую информацию с какой-то бегущей только мимо него строки. Он ставил диагнозы и предсказывал судьбу, не видя человека, только послушав рассказ о нем. Он мог обсуждать книги, которые никогда не читал, фильмы, которые никогда не видел, страны, в которых не был, только подключившись к энергетике говорящего о них. Он утверждал, что это доступно любому, потратившему на обучение время и силы, и только эпоха ленивых и нелюбопытных халявщиков объявила это чем-то сверхъестественным. Однако, отдав свою голову параллельной жизни, он очень плохо ориентировался в этой. Огромной проблемой была для него поездка на метро или поход в магазин.
Бытовухой прилежно занимались ученики, воспитываемые в жестоком повиновении и разнообразном истязании. Совок, помноженный на вседозволенность ламаистского наставничества, оставлял от группы ощущение садомазохистского ПТУ. Ученики исчезали, но на место их приходили новые, это всегда были юные провинциалы, задохнувшиеся в своих городах, растерявшиеся в Москве и остро нуждающиеся в причастности к чему-то такому, оправдывающему унизительность их неустроенных будней. Большинство из них сделались потом прилежными буржуа, меньшинство погибло от пьянства и наркотиков.
