Михаил Балбачан - Шахта
– Ты, Скрынников, кончай ярлыки навешивать! Тоже мне. А в целом, что же, верно суть ухватываешь, то есть в том смысле, что я прав.
– Ну конечно, – захохотал Романовский.
– Но тут всплывает одна малюсенькая проблемка, – меланхолично продолжил Сашка.
– И в чем же она?
– В тебе. Ты у нас царь и бог. Захочешь, люди уже в этом году новоселье справят, не захочешь – по гроб жизни на нарах клопов кормить будут. Вот парк ты захотел, и пожалуйста – есть теперь у нас в поселке парк, качели-карусели, танцы-шманцы. А кино, скажем, ты не захотел, и нету кина. А я, может, кино предпочитаю.
– Кто о чем, а вшивый о бане. Постановление парткома по этому вопросу было и общее собрание.
– Да ты ж там всем вертишь как хочешь! Один все решаешь! Это как называется? Самодер-ржавие!
– Демократическим централизмом это называется. И заметь, вся ответственность на мне!
– Кончай теории разводить, в кои веки выбрались. Кстати, Жень, насчет ответственности. А что будет, когда ты ошибешься по-крупному?
– Что будет, что будет? Вломят мне тогда по-крупному, и всего делов.
– Да. Я бы так не смог. А ты, Лиз, чего про это самое думаешь? – обернулся Феликс к подошедшей Левицкой.
– Думаю, каждому – свое. Пошли, искупаемся напоследок.
Она кинула на траву кукан с пескарями, разбежалась и прыгнула в воду, взметнув крылья огненных брызг. Солнечный шар уже грузно нависал над деревьями за рекой.
– Ребята, скорее сюда, вода теплая какая!
Романовский и Скрынников вскочили и разом сиганули с берега. Слепко начал было тоже приподниматься, но лень пересилила. Он вновь покойно улегся на спину. Над ним в ласковом воздухе сновали тонюсенькие стрекозки, синие и зеленые. «Интересно, одна это порода или нет? – думал он. – По форме вроде одинаковые. Если одна, у них могут быть дети. А какого цвета? Полосатые? Кажется, нету таких. А если это самцы и самки? Очень может быть. И кто тогда из них – кто?» Тут появилась такая же стрекозка, но ярко голубого цвета, и умозаключения его зашли в тупик.
Они приканчивали остатки шашлыка, когда на горизонте возникла супружница Романовского. Феликс сник. Она подозрительно осмотрела присутствующих, особенно Левицкую, затем, пробормотав в качестве приветствия, что «на минуточку только оставила ребенка с соседкой», ухватила последнюю порцию шашлыка и впилась в мясо острыми белыми зубками. Скрынников меланхолично вытряс в свой стакан сто грамм и протянул ей. Та было отнекивалась: она, мол, кормящая мать и все такое, но муж, преисполненный к Сашке великой благодарности, авторитетно заявил, что немножко – можно, и она выпила. Закусив посоленной помидоркой, она явно смягчилась. Левицкая, уже одетая, глядела в сторону. Солнце почти скрылось, начиналось время сумерек. Трава стала прохладной.
– Я пошла, – первой поднялась Лиза.
– И я с вами, – вскочил Скрынников.
– Да сиди уж, кавалер, тоже мне.
– Но я могу нести кастрюлю, и вообще…
– Ну, если кастрюлю, и тем более вообще, тогда ладно.
Они удалились. Романовская, пристально глядевшая им вслед, хотела, кажется, высказаться, но удержалась.
– Пошли и мы Филь, а то я за мальца чего-то волнуюсь, – громко прошептала она на ухо мужу.
Тот молча начал натягивать штаны. Она собрала посуду.
– Жень, идешь? – спросил Феликс, когда сам был уже готов.
– Не, я еще искупнусь, пожалуй.
Он, в свою очередь, проводил их взглядом. Романовский шел, как матерый кабан, словно не чувствуя веса жены, повисшей на его плече. Донеслось ее немелодичное пение, тут же поддержанное хриплым ревом супруга. Их дуэт долго еще раздавался над чуткой рекой. Дневные краски на глазах блекли, небо сделалось жемчужно-серым. Вокруг тоже никого не осталось, лишь какой-то особо упорный рыбак торчал, как чучело, в камышах. Евгений Семенович собрал разбросанную одежду, проверил наличие часов в носке правого ботинка и засунул все это под плащ-палатку. Трусы на нем уже высохли. Бдительно осмотревшись, он снял их и присоединил к остальным вещам. Вода была хороша. «Это ж совсем другое дело! Каждый день можно тут после работы купаться». Черная тень ветел лежала уже на доброй половине омута. Вторая, незатененная еще половина была зеленовато-прозрачной, а из-под воды – зеркальной. Он сделал пять больших кругов. Когда вылез, того рыбака в камышах уже не было. Плащ-палатки не было тоже, равно как и всей его одежды.
Первая отчаянная мысль касалась партбилета. Но, слава богу, партбилет находился во внутреннем кармане пиджака, а пиджак он уже неделю как не надевал. «Сашкины штучки, – оптимистично решил Слепко, – вернулся небось за своим плащом». Вокруг было очень тихо.
– Сашка, хорош хохмить, давай сюда мои вещи!
Ответа не последовало. Евгений Семенович присел на корточки, настроение начало портиться.
– Скрынников, я – серьезно! Это уже не шутки! Ну погоди, доберусь до тебя! Сашка-а! Немедленно выходи! Выходи, хуже будет!
Ни единый листик не шелохнулся на понурых ивах. «А если это не Сашка? Нет, он, конечно, больше некому. Сидит тут где-то в кустах, наслаждается».
– Саш, ну хорош, ну выходи, хватит, – продолжил голый начальник шахты, деланно миролюбивым тоном, – давай сюда одёжу, я все прощу!
«Ну да, как же, прощу я тебя, покажись только, гаденыш».
Вдруг он услышал голоса и оглянулся. По тропинке вдоль берега приближалась вереница женщин. Светлые пятна их платьев мелькали между осокой уже неподалеку. Евгений Семенович юркнул в кусты, но они, как назло, оказались на редкость прозрачными. Все его попытки присесть то в одном, то в другом месте ничего не дали – жалкие, почти безлистные прутики не могли скрыть его белого тела. В последний момент он просто рухнул на землю, понадеявшись, что проклятые бабы пройдут мимо и не посмотрят в его сторону.
На лужайку высыпала ватага молоденьких девушек. «Школьницы. Не наши, не поселковые. Похоже, десятиклассницы или из текстильного техникума», – определил Слепко.
Девушки были в приподнятом настроении, то есть беспрестанно визжали и хихикали.
– Девчата, давайте тут остановимся, такое славное место, – предложила одна.
– Нет, давайте лучше дальше пойдем!
– А я хочу здесь! Смотрите, как хорошо, и нету никого.
Черноволосая, со смуглым, резко очерченным лицом, стряхнула с ноги лодочку, попробовала носком воду и, ни на кого не глядя, начала оборачивать косу вокруг головы. Остальные, собравшись в кучку, ожидали ее решения.
– Здесь! – постановила атаманша, втыкая в гриву последнюю шпильку. Гибким, длинным движением она сбросила с себя платье и трусы. Потянулась сладко, как кошка, выпятив налитую грудь, и рыбкой нырнула в реку. Остальные тоже стали раздеваться и шумно прыгать в воду. Одна полная блондинка, зябко обхватив руками складчатые, молочно-белые бока, вошла только по колено и остановилась, не решаясь ступить глубже. Выставив в сторону Евгения Семеновича колышущуюся попу, она принялась, тонко повизгивая, шлепать по воде ладошками. Евгений Семенович был вне себя. «Выходит, я подглядываю? – вдруг сообразил он. – Конечно, подглядываю!» С трудом заставив себя отвести глаза от нерешительной купальщицы, он ткнулся носом в перегной. «Что же я делаю? Идиот! Они сейчас вылезут и увидят меня! Обязательно увидят! Решат, что я специально. Начальник шахты, орденоносец, большевик Слепко сидит голый в кустах и подглядывает за школьницами. Ужас!» Возбуждение мигом испарилось, он почувствовал ужасную слабость и, осторожно раздвигая задом прутья, раком пополз вглубь, в густую крапиву, жгучую до чертиков, потом в ледяную топкую грязь, потом опять в крапиву, в совершенно уже непроходимые ее заросли. «Хватит. Сюда они точно не полезут. Пережду». Тело нестерпимо горело и чесалось, особенно ноги и зад. Несметные полчища комаров набросились на нечаянную добычу.
Минут, может быть, через сорок девичьи голоса, визг и глупый смех начали удаляться. Выждав на всякий случай еще немного, он, весь в грязи, робко вылез из своего убежища и заполз в серую, подернутую уже туманом реку. Проплыв до противоположного берега, встал под нависающими над водой ветвями, умылся. Купание не доставляло теперь ни малейшего удовольствия, хорошо хоть крапивный зуд прошел. Переплыв обратно, он поднялся на берег и прислушался. Издалека донесся прощальный взрыв девичьего веселья. «Дуры набитые! Ладно, а как я домой-то? Надо успокоиться, взять себя в руки. Пока, слава богу, ничего страшного не произошло, а если начну паниковать, все это может закончиться паршиво». Задумавшись, он вновь присел на корточки в камышах. Рядом плеснула крупная рыба. Потом еще раз, подальше. Комары, которых, кстати, в том году было меньше, чем обычно, опять нашли его. Почти стемнело. Он хотел найти какую-нибудь тряпку или, на худой конец, газету, но сколько ни бродил от кострища к кострищу, тряпок и подходящих газет не обнаружил. Пришлось соорудить из лопухов нечто вроде дикарской юбочки. На это потрачена была уйма времени и стараний, но получилось не очень и в целом весьма сомнительно. «Пожалуй, если кто повстречает меня в таком виде, это еще почище будет, чем совсем голым». Тем не менее в этом «костюме» он чувствовал себя куда увереннее.
