Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
И знать незачем. Лопе рад бы начать хоть сейчас, будь на то его власть. Пусть дядя Блемска напишет для него эту справку. Отец писать не умеет. Он только ставит три креста вместо подписи.
— С отцом-то не беда, а вот мать нас, часом, не убьет? — делится Блемска своими сомнениями.
— Вот поверь слову, я для нее теперь все равно как какой-нибудь шкаф.
— И что с ней такое делается? Надо бы мне заглянуть к вам. — Блемска осторожно очищает перо о край чернильницы.
— Ты приходи, если она все-таки устроит скандал.
— Ладно, только мы с тобой запрячем тогда противни под рубаху.
Никаких затруднений, все проще простого. На другой день Лопе отправляется на смену, прихватив три куска черствого хлеба. Ведь не может он взять с собой суп-затирушку. Ноги Лопе засунуты в разбитые деревянные башмаки. Лодыжки торчат из слишком коротких штанин.
— Ты к нам пришел все равно как приблудный пес. В пятницу будем спрыскивать твое поступление, учти.
— Дай ему сначала хоть что-нибудь заработать, — ворчит старый смазчик, — не видишь, что ли, в каком он виде?
Старый смазчик рад, что пришла свежая сила. До сих пор ему приходилось заменять больного откатчика.
Возле лебедки ударяет в нос запахом разогретого масла. Сразу после переклички начинается работа. Закатчик уже три раза сигналил от нетерпения. Он стоит внизу, в вертикальном стволе, и загоняет полные вагонетки на платформу подъемника. Там словно приклеены две рельсы, а на рельсах как раз и стоит вагонетка, когда выплывает из глубины на свет.
Подъемник имеет две площадки — все равно как весы в лавке. На второй спускается в глубину шахты пустая вагонетка. Наверху полную вагонетку надо скатить с площадки, а вместо нее закатить пустую. В этом и состоят обязанности Лопе.
Старый смазчик показывает ему, как это все надо делать. Вагонетки неповоротливы, будто груженные железом ящики, на пятачке перед подъемником их надо разворачивать, чтобы они правильно встали на площадку либо на рельсы электрической дороги. Вся тяжесть работы приходится на руки.
— Когда будем шабашить, ты почувствуешь, сколько наработал.
На первых порах старый' смазчик помогает Лопе разворачивать и направлять черные вагончики с углем. У Лопе не получается так скоро, как того хочет закатчик внизу. Закатчик снова и снова с нетерпением дергает за сигнальную веревку. За широким окном воротной будки видна ухмыляющаяся физиономия воротовщика.
— Хорошо ему скалиться, — говорит смазчик, — ему не надо надрываться. Повернул рукоятку — и дело с концом. А получает больше нашего.
Гудит подъемный ворот, дрожит стальной трос, большие железные колеса на копре приходят в движение, пустая вагонетка гулко уплывает в разинутую пасть шахты. Деревянная защитная решетка с треском и скрипом перекрывает эту черную дыру. Пока очередная полная вагонетка дойдет доверху, Лопе и смазчик могут позволить себе небольшую передышку.
Наверху полная вагонетка с тем же треском и скрипом приподнимает решетку, и снова Лопе должен подталкивать и разворачивать. А руки не отошли еще после той вагонетки.
— Ничего, привыкнешь, — говорит смазчик и глядит на Лопе серо-зелеными глазками, которые сидят за короткими, обглоданными ресничками.
Закатчик постучал по разговорной трубке. Холодный звук, пришедший из подземного царства. Оба, спотыкаясь, бросаются к трубке.
— Чего это вы там сегодня ковыряетесь, — раскатисто и сердито звучит из железного отверстия.
Маленькие глазки за редкими ресничками бросают взгляд на Лопе.
— Не дери глотку! У нас сегодня новенький… Сразу-то не приладишься.
— А он уже спрыскивал? — грохочет бас из железной трубы.
Старый смазчик придвигает рот с седыми усиками вплотную к отверстию и дует туда слова, словно играет на большой трубе.
— Пес проклятый! — раздается снизу задушенный выкрик.
Лопе сбрасывает деревянные башмаки. Без них легче упираться ногами. Железные плиты холодные-прехолодные, в них уже засела осень.
— Так ты в два счета повредишь пальцы. У тебя башмаков, что ли, нет?
— Н-нет… я себе куплю башмаки, когда… когда у меня… мне ведь уже в пятницу заплатят…
— Дожидайся, заплатят, как же! Первая неделя получается даром. Но я не про то: у тебя родителей нет, что ли?
— Они в имении работают.
— Ах, тогда ясно. Господин ест масло, а тебе оставляет сухой хлеб. Я этих собак знаю… Не думай только, что нам много лучше… — Искривленная правая рука смазчика указывает на шахтные постройки. — Они братья, не то родные, не то двоюродные, черт их разберет. Они и вообще все между собой братья, эти денежные мешки, к твоему сведению. Только мы никогда не братья. Это… это… ну что ты тут поделаешь. Я погляжу, может, у меня дома сыщутся какие-нибудь старенькие опорки.
Воротовщик стучит в свое окно:
— Вы сгружать будете или нет? Собрались вдвоем, а дело все равно не двигается.
Железный голос сигнала перекрывает его воркотню. Работа идет дальше. Руки у Лопе все больше наливаются свинцовой тяжестью. На какое-то мгновение он вспоминает своих волов. Кто с ними ходит? Наверное, опять Гримка…
В усадьбе теперь стало не как раньше. После свадьбы фрейлейн все будто сошло с рельсов. Женская бригада дергает брюкву. Смотритель Бремме подкрадывается к Матильде.
— Где это твой пащенок? Он больше не придет, что ли?
Матильда немедля взвивается. Она хватает мотыгу, замахивается и одновременно срывает платок с головы. Бремме на всякий случай отпрыгивает в сторону. Матильда ударяет мотыгой по куче брюквы. Две ядреных брюквины нанизываются на лезвие. Остальные женщины прекращают работу. Стоят и смотрят на происходящее. Одна из поднятых на мотыге брюквин тяжело шлепается у ног смотрителя. Тот делает еще один прыжок — теперь назад.
— С этой ведьмой нынче и работать страшно.
— Ты его делал, мальчишку-то? — Синева заливает щеки Матильды.
— Да нет, вроде бы наш писарек постарался. Впрочем, тебе видней. — Бремме успел отскочить от Матильды на безопасное расстояние.
— Мои дети не будут гнуться под твоим кнутом, жеребец ты тонконогий!
— А разве вы не уговорились с его милостью, что парень останется, потому что ты… ты украла… Да ты и сама знаешь…
— Что-о-о? — И, занеся над головой лопату, Матильда наступает на Бремме. Смотритель втягивает голову в плечи и, спотыкаясь, мчится прочь через рядки брюквы. Он не прекращает свой бег даже тогда, когда Матильда давно от него отстала. Женщины визжат и падают от смеха на сырое поле.
— Ну, с какой стати он меня пугает? Ни на минуту нельзя задуматься. Тьфу, черт, мразь какая!
И, как ни в чем не бывало, Матильда снова принимается за работу. Но другие женщины не могут успокоиться.
— Говорите что хотите, а насмешить она и сейчас еще может, Матильда-то, — толкуют между собой женщины.
Смотритель приносит жалобу управляющему, но ничего этим не достигает.
— А тебе какое до всего этого дело, старый ты осел? — Управляющий ковыряет стеком в мышиной норе.
— Так разве он не обязан здесь работать, потому что Матильда…
— Обязан, обязан… Ты тут так и усохнешь, словно мешок из-под творогу. Никто из нас не перевенчан с его милостью. Еще чего не хватало…
Бремме не знает, что управляющий отказался от места. С начала будущего года управляющий станет арендовать небольшое имение в Силезии.
Неделю спустя смотритель Бремме читает в сельскохозяйственной газете следующее объявление:
«Срочно — не позднее первого января — требуется опытный управляющий имением, умеющий энергично обращаться с рабочими. Контора имения фон Рендсбурга».
Тут только смотритель понимает, что к чему. Понимает он также, по какой причине его милость, можно сказать, пропустил мимо ушей известие о том, что Матильдин парень просто-напросто бросил своих волов и сбежал. У его милости есть теперь заботы посерьезней.
После знакомства с объявлением в газете у смотрителя тоже появляются заботы посерьезней. Ему надо приложить старание, чтобы снова завладеть ключом от засыпного чердака. Изготовить второй ключ не удалось. Замок оказался хитроумный и старый. Но к тому времени, когда здесь воцарится новый управляющий, у Бремме должен быть ключ.
Даже у Кляйнерманов почти нет разговору о бегстве Лопе. Отец чуть не каждый вечер после ужина гоняет в деревню. Парни из Ладенберга обтачивают его, как болванку. Порой он пропадает где-то полночи, а домой все равно приходит трезвый.
— Ежели они отучат его пить, пусть себе бегает. — Так однажды вечером говорит Лопе мать. Говорит, как взрослому собеседнику. Лопе удивлен. Но потом мать все-таки взрывается: — Собаки поганые все они до единого. Выскребают из нас все, как подгоревшее варево из горшка. Если они тебе вдруг скажут, управляющий, либо еще кто, чтоб ты вернулся работать сюда, ты им тогда скажи: поцелуйте, мол, меня… Эт-то мы еще посмотрим! Это ж надо, паучье отродье!
