Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Вокруг Муртазы сгрудились самые отчаянные из ткацкого цеха: Бекир Камбала, Сеид Летучая Мышь, Джафар Очко, Тощий Неджип, Квадратный Джамаль… Человек десять или того более окружили Муртазу, глядели на него, выжидая, когда можно будет его поддеть, глупо хихикали и зубоскалили.
Бекир Камбала — голова у него словно под прессом побывала — уселся напротив Муртазы и спросил:
— Значит, вы изволите утверждать, что контролер Нух не справляется со своей работой, потому вас и взяли?.. Превосходно!.. Этот Нух — порядочный пройдоха, что и говорить… Он, видишь ли, земляком приходится нашему техническому директору, вот и относится с прохладцей к своим обязанностям. — Бекир повернулся к Квадратному Джамалю. — Сынок, Джамаль, ты теперь должное уважение оказывай новому начальнику…
— Говорят, у него даже диплом есть! — сказал Квадратный Джамаль.
— А как же, есть у него диплом. Тебе, поди, не нравится?
— Мне-то что? Мне какое дело до диплома, им ведь не укроешься, когда спать ляжешь?!
Муртазу от негодования передернуло даже, он повернулся к Джамалю. Но тут вмешался Тощий Неджип:
— Разве полицейский комиссар может дать диплом?
Все уставились на Муртазу.
— Похвальную грамоту, — поправил он, — за верную и безупречную службу.
Тут Квадратный Джамаль возьми да задай каверзный вопрос:
— Хорошо, Муртаза-бей, а что же все-таки у нас получается: ты будешь помощником у контролера Нуха или он у тебя?
Острый нос Муртазы побагровел.
— Я? Помощником? У Нуха помощником? Плохо ты меня знаешь! Как-никак я курсы кончил, похвальную грамоту от своих начальников получил, знаю, что такое службу нести. Так разве после этого я буду помощником? Знаешь, что сказал мне технический директор, когда вызвал к себе?
— Ну и что же он тебе сказал?
— А то сказал, что есть на этой фабрике контролер, Нухом его звать и земляком он ему приходится, только не такой директору нужен — на него положиться нельзя, службу несет плохо. Не стало никакой дисциплины на фабрике — так и сказал! Я, говорит, взял тебя на мою фабрику, чтоб ты исправил положение. Почему тебя? Да потому, что у тебя образование есть, ты курсы окончил, службу исправно нести обучен. Как посмотрел мне в глаза, так все сразу и понял! Ясно?
Молчавший до этого Джафар Очко поскреб затылок, потом произнес:
— О господи праведный, кого только матери на свет не рожают? Вот наши народили нас, шакалов, а, поди, за сыновей выдали, голову отцам заморочили…
— Это уж точно, — поддакнул Черкес Нури. — И еще им, роженицам, шербет поднесли, приготовленный по случаю новорожденного!..
— А на сороковой день их еще в баню сводили, вот так, сынок.
— Я вам не компания, меня не считайте, — сказал Бекир Камбала.
— Это почему, шакал?
— А потому, что в сравнении с вами я все-таки человек.
— Ишь ты! Чем ты от нас отличаешься? Видите ли, он человек!
— Вот и человек.
— Да почему?
— А потому, что в армии я ефрейтором был, сын мой!
— Тоже невидаль! — воскликнул Квадратный Джамаль. — Я вот унтером был.
— Погоди, погоди! — вмешался Тощий Неджип. — Мы сейчас у Муртазы-бея узнаем, кем он в армии был. Скажи нам, братец, до какого чина ты дослужился?
— До полковника, не иначе! — крикнули из толпы.
Муртаза громко выдохнул, и ноздри его затрепетали.
— В армию я попал по дополнительному набору! — горделиво произнес Муртаза. Он говорил пришепетывая, растягивая и коверкая слова, как говорят обычно переселенцы из Греции. — Вы б только глянули, как мы в Галате с парохода высадились: шестьдесят призывников — прямо орлы, почище роты кадровых!.. Уселись мы тут же, на мосту, вокруг народ собирается, на нас глазеет. Взыграло сердце от гордости! Да как ему не взыграть: на славное дело, в бой идем! Вскочил я, говорю: «Погоди, братцы, хочу этим стамбульцам слово солдатское сказать от нас от всех!..» Загудели наши — дескать, давай! Народ окружил нас стеной. Залез я на плечи богатыря нашего Хасана да как крикну: «Эй, почтенные, жители Стамбула, послушайте, что ваш Муртаза вам сейчас скажет!..» А тут откуда ни возьмись наш взводный, как рявкнет: «Чего раскричался! — И подает команду: — Слезай немедля!» Я мигом соскочил с Хасановых плеч, вытянулся во фрунт и рапортую: «Так точно, мой командир, есть мигом слезть». Стоит наш взводный, такой молодой, как дирхем золотой, в голубых глазах молнии сверкают, герой, да и только! Обращаюсь к нему по команде: «Разреши, мой командир, Муртазе два слова сказать этим стамбульцам. Сердце от радости зашлось, не может более молчать. Желаю я им объяснить, что есть отвага и честь!» Ну а наш взводный, цены ему нет, говорит мне в ответ: «Разрешаю тебе, герой, сказать несколько слов, чтоб бдительность стамбульцы не потеряли, чтоб понятие имели про храбрость и благородство».
Народу вокруг нас сгрудилось видимо-невидимо. Ни трамваю, ни автомобилю не проехать. Знаете, что я им сказал? Я им перво-наперво сказал: «Уважаемые стамбульцы, соотечественники! Вот теперь мы выступаем на врага, и нас шестьдесят сверхсрочников — все равно что три сотни да еще пятнадцать рядовых. А как мы в бой идем?! А так, чтоб когтями в глотку врагу вцепиться и его задушить. Все как один умрем за нашу родину!..» Вот как я им сказал, и народ громко хлопал и кричал: «Да здравствует герой, сын льва! Слава матери, что вскормила его молоком своим!» Казалось, Галатский мост рухнет…
— Не тяни, брат, что дальше-то было?
— Дальше-то? Народ кричит, победителей, борцов за веру прославляет, плачут старые матери, плачут молодые невесты в трауре, и так продолжалось, пока мы шли по городу…
Муртаза остановился и кулачищами утер пот со лба.
— Потом пришли мы во Фракию[72], вырыли глубокие траншеи, соорудили надежные укрепления — любо-дорого смотреть, одно загляденье. Видали бы, как Муртаза орудовал, за ним никто из молодых угнаться не мог. А затем полил дождь, загрохотал гром, засверкали молнии. Попрятались мои товарищи по палаткам, остался я один-одинешенек. «Будь что будет, — говорю я себе. — Пусть дождь льет как из ведра, молнии сверкают, гром грохочет, может, мать меня для этого часа родила, чтоб я свою душу в жертву отдал. Умру, а с места не сдвинусь! Зовут меня мои командиры, и отделенный, и старшина, и взводный, зовет ротный. А я им: „Не могу никуда идти, пост свой покинуть!..“»
Чайная загрохотала, люди, не в силах сдержаться, хохотали и топали ногами.
Муртаза вскочил как ужаленный, вытащил из кармана монету и заорал, стараясь всех перекричать:
— Эй, чайханщик! Слышь, чайханщик! Сюда, чайханщик!..
— Что стряслось? Чего шумишь? — спросил прибежавший хозяин.
— Получи деньги!
— Не ори! С тебя десять курушей, а разорался, будто с тебя сотня причитается.
Муртаза швырнул монету на стол и, повернувшись к рабочим, процедил сквозь зубы:
— Ну, погодите у меня, я еще до вас доберусь!
— Катись отсюда, дурья башка!
— Вы мне за все ответите!
— Давай двигай побыстрее!
— Еще ответите!
— Не задерживай движение! Ату его! Гав-гав-гав! — кричали со всех сторон.
Вслед Муртазе неслись гавканье, хохот и топот. Только закрылась за ним дверь, Бекир Камбала воздел руки к потолку и произнес:
— Помилуй нас, господи! За что караешь? Мы просили косоглазого, ты ниспослал нам красавца с глазами миндалевидными. Сорок дней и ночей мы молили тебя, а ты не внял нашим мольбам…
Часы пробили одиннадцать. Народ поднялся и потянулся к выходу. Начиналась смена.
Муртаза приехал в Турцию во время обмена тысяча девятьсот двадцать седьмого года[73] из Греции, где он жил в деревне недалеко от города Аласона. Приехал, как большинство его соотечественников, поверивших лживым обещаниям некоторых лиц, которые утверждали, будто бы во имя господа бога заботятся о благе братьев-переселенцев, суля им райскую жизнь и богатство на родине. Однако в голове бедняка Муртазы не укладывалось, почему он должен получить особняк вместо жалкой хижины и огромное поле в тысячу денюмов вместо трехаршинного садика, которые у него раньше были. Неужели только потому, что он принадлежит к турецкой нации. Поэтому вопреки советам соседей и увещеваниям агентов-посредников Муртаза самолично отправился в земельное управление и с гордостью заявил чиновнику:
— Я, мой господин, всего лишь бедный крестьянин и ничего для себя не прошу! Не было у меня, как у некоторых, ни особняков, ни земель, зато был дядюшка-колагасы[74], которого я бы не променял ни на дворцы, ни на караван-сараи и прочие богатства.
— Поглядите-ка на этого честного, сознательного гражданина! — удивились чиновники земельного управления. — Что же стряслось с твоим дядей-колагасы?
— Погиб в боях с неверными, за что получил титул гази[75].
