Никколо Амманити - Как велит бог

Однажды она играла в заросшей дикими розами и плющом беседке, стоящей на островке посреди темного озера. И тут она заметила какое-то движение. Мышь, подумала Мария. Она подошла и увидела двух человечков и крохотную женщину, которые пасли корову высотой в два сантиметра.

Это были лилипуты, привезенные в Англию неким Гулливером по возвращении из путешествий в неведомые земли. Им удалось сбежать, и они жили в этой беседке посреди пруда.

Мария поймала одного человечка и посадила его в обувную коробку. А потом они подружились.

Классная была книга. Кристиано прятал ее в шкафу. Ему бы сейчас тоже хотелось иметь своего лилипута, с которым можно поговорить, он бы носил его в кармане куртки...

Зазвонил сотовый Рино.

Кристиано, почти уснувший, подскочил в постели.

Кто это?

"Это доктор Бролли. Я хотел сказать тебе, что твой отец умер"

Он слез с кровати и вытащил телефон из кармана штанов.

— Кто это? — Молчание. — Кто это?

— Рино...

— Четыресыра?! Куда ты подевался? Сколько времени не отвечал по телефону! Что с тобой стряслось?! Я беспокоился.

— Кристиано?

— Почему ты не отвечал? Я тебе тысячу раз звонил. Что ты там делал?

— Я — ничего.

— А вчера вечером? Что случилось?

— Я плохо себя чувствовал.

Кристиано понизил голос:

— А налет? Вы его провернули?

— Я — нет. Я дома остался... А Рино?

Он должен был подобрать правильные слова. Ведь Рино — его единственный настоящий друг.

— С папой плохо. У него было кровоизлияние в голову.

— Это серьезно?

— Ну, в общем, да. Но скоро ему должно стать лучше.

— И как это случилось?

Кристиано собирался выложить все как есть, когда вспомнил, что по телефону никогда нельзя ничего рассказывать. Его могут прослушивать.

— Вчера ночью. Он спал, и с ним случилась эта штука, он впал в кому. Сейчас он в больнице Сан-Рокко.

Четыресыра не отвечал.

— Эй, ты на линии?

— Да. — Голос у него дрогнул. — Как он сейчас?

Кристиано повторил еще раз:

— Он в коме. Это как будто спишь, только проснуться не можешь.

— А когда это кончится?

— Врач говорит, что не знает. Может, через неделю, может, через два года... Может, умрет.

— А ты что будешь делать?

— Пока останусь здесь. — Кристиано понизил голос по шепота: — Тут Трекка! Он здесь поселился.

— Трекка. Социальный работник?

— Да. Это он ради меня старается. Сказал, что пробудет здесь неделю. Но мы с тобой все равно можем видеться.

— Слушай, а навещать Рино можно?

— Да. Но только по расписанию. Слушай, приходи ко мне, а? Мы бы вместе к папе поехали.

— Я не могу...

— Да ладно тебе, приходи. — Кристиано хотел было добавить, что он ему нужен, но, как всегда, промолчал.

— Мне нездоровится, Кри. Давай завтра?

— Хорошо. Все равно я в школу в эти дни не пойду.

— Но как... как ты вчера обнаружил насчет Рино?

— Никак. Зашел к нему в комнату, а он в коме.

Пауза, потом:

— Понятно. Ладно. Пока.

— До завтра?

— До завтра.

Кристиано собрался уже вешать трубку, но все тянул.

— Четыре? Четыресыра?

— Да, что?

— Слушай, я так понял, что, если папа не проснется в ближайшее время, меня отправят в интернат. Они никогда не оставят меня здесь одного. Если что... — Он поколебался. — Можно мне переехать жить к тебе? Знаю, что ты не хочешь, чтобы к тебе в дом кто-нибудь заходил... Но я буду вести себя хорошо, ты только дай мне угол, я там и буду спать. Ты же знаешь, я парень спокойный, только пока папа не...

— Вряд ли. Ты знаешь, что они обо мне думают.

Виток боли обвил Кристиано горло.

— Да, знаю. Они дерьмо. Ты не сумасшедший. Ты лучше всех. Как ты думаешь, может, тогда мне пойти к Данил о?

— Да. Может быть.

— Я ему обзвонился, но он не отвечает ни по сотовому, ни по домашнему. Ты с ним говорил?

— Нет.

— Ладно. Увидимся завтра.

"Я должен столько всего тебе рассказать".

— До завтра.

Джованни Пагани, молодой человек избыточно высокого роста, но без избытка серого вещества, сидел на оградке перед больницей "Сакро Куоре". Он недавно купил себе такую же куртку, в которой канадский путешественник Ян Рош Бобуа на дельтаплане перелетел через Анды, и был весьма доволен идеальной устойчивостью изделия к воздействию атмосферных явлений. Наряду с этими соображениями практического свойства, он размышлял о том, как бы убедить подругу сделать аборт. Марта пошла забирать результаты теста на беременность, и он, учитывая, как последние месяцы ему хронически не везло, был на все сто уверен, что результат окажется положительным.

Так что мозг Джованни Пагани занимали две далекие друг от друга мысли. Им там было тесно, как двум борцам сумо в телефонной будке, и все же туда сумела протиснуться еще одна мысль.

Тип, который слез с разбитого "боксера", казалось, только что сбежал из дурдома, по дороге угодил в кузов мусоровоза и в довершение всего был избит бандой хулиганов.

Джованни видел, как тот отвязывает с багажника большие настенные часы, но тут заметил, что Марта, сияя, выходит из больницы, помахивая листочком, и мысль, едва родившись, исчезла, сметенная известием о подтвердившемся отцовстве.

В вестибюле "Сакро Куоре" на потертых желтоватых креслах сидели престарелые больные. Кто в халате, кто в пижаме, они, как ящерицы по весне, ловили первые теплые лучи солнца, лившиеся сквозь прозрачную стену, выходившую на автостоянку. Все в один голос твердили: как удивительно, что после эдакой ночи — и такой солнечный денек, и вообще, кто ее разберет, эту погоду.

Микеле Каволи, шестидесяти четырех лет от роду, госпитализированный с циррозом печени, утверждал: во всем виноваты ублюдки арабы, которые выпускают в атмосферу кучу химических ядов, чтобы всех нас уморить. Будь он президентом Соединенных Штатов, он бы не колебался и пяти секунд. Скинуть пару атомных бомб на Ближний Восток — и все. Он собирался выдать историческую справку, что если бы на этих вонючих японцев не сбросили... Но прервался, заметив, что еще одного ублюдка следовало бы раздавить ногтем, как вошь. Франко Баэалью [55]. Треклятый Базалья с его дерьмовым законом погубил Италию, выпустив разгуливать по улицам и по больницам толпы полоумных психопатов. Взять хотя бы этого мужика, с настенными часами под мышкой, какого черта он не заперт в уютненькой, обитой войлоком палате? Стоит как идиот, пялится на люстру и жестикулирует, словно под потолком кто-то висит. С кем он там беседует, со Всевышним?

Микеле Каволи попал в точку.

Четыресыра стоял в центре вестибюля и, задрав кверху нос, вопрошал Бога, что ему делать, но Бог ему больше не отвечал.

"Ты сердишься. Я сделал что-то не так... Но что? Что я сделал плохого?"

Он перестал что-либо понимать. Кристиано сказал, что Рино был дома, когда с ним случился удар. Как такое возможно? Он собственными глазами видел, как Рино умер в лесу.

Он был совершенно растерян... Если бы не кольцо с черепом в животе, он бы опять начал думать, что ему все приснилось.

Бог пришел Четыресыра на помощь и провел его за руку через бурю, преподнес ему Рамону, поразил ударом Рино. Он открыл ему, для чего была нужна смерть девчонки, а потом, вот так, без объяснений, покинул его.

У него оставался только Рино. Единственный, с кем он мог поговорить.

Четыресыра огляделся. В холле толпилось много народу. Никто не обращал на него внимания. Он нарочно прилично оделся. На нем был синий костюм, который подарил ему Данило, так как он ему стал тесноват. Коричневый галстук. Под мышкой — часы-барометр в форме скрипки, которые он нашел несколько месяцев назад в мусорном ящике.

"Подарок для Рино".

Проблема была в том, что Четыресыра ненавидел это место. Он провел здесь три месяца после того, как чуть не убился, задев удочкой провода высокого напряжения. Три месяца, которые засели в его памяти черной дырой, подсвеченной несколькими болезненными воспоминаниями. Черной дырой, из которой он выбрался с кучей тиков и с головой, которая не варила, как раньше.

Четыресыра подошел к ведущей наверх лестнице. Прямо напротив него была приоткрытая дверь из темного дерева. Сквозь щелку пробивалась полоска золотистого света. Над дверью висела синяя табличка с золотыми буквами: "КАПЕЛЛА".

Четыресыра огляделся по сторонам и зашел внутрь.

В глубине узкой длинной комнаты стояла статуя Богоматери, освещенная лампочкой и обставленная медными чашами с цветами. Пара пустых лавок. Из двух динамиков приглушенно лились григорианские песнопения.

Четыресыра упал на колени и начал молиться.

Беппе Трекка растянулся в шезлонге, в котором Рино Дзена в последнее время проводил большую часть своих вечеров. На полу валялась пара замшевых мокасин "Геокс".