Зэди Смит - О красоте
- Это твое?
Его произношение вдруг скакнуло на несколько ступеней вниз по социальной лестнице.
- Не, ты только глянь на него! Вылитый сутенер, - прокомментировал Гарольд телевизионную картинку. Затем перевел взгляд на Говарда: - Не знаю. А что это?
- Книга. Невероятно.
- Книга? Из моих? - небрежно проронил Гарольд, словно в комнате имелась половина Бодлея[[77]], а не три разноформатных издания «от А до Я» да Коран, бесплатно присланный по почте. Под пыльной суперобложкой обнаружилась библиотечная книга в твердом ярко-синем переплете. Говард глянул на корешок.
- «Комната с видом». Форстер, - он грустно улыбнулся. - Не выношу Форстера. А тебе нравится?
Гарольд скривился.
- Не, это не мое. Наверное, Кэрол забыла. Она везде ходит с книжкой.
- Неплохая привычка.
- Как ты сказал, сынок?
- Говорю, неплохая привычка. Время от времени что-нибудь читать.
- Согласен, согласен… Хотя чтение было скорее по части твоей матушки, помнишь? Всегда с книжкой в руке. Раз даже вышла на улицу и читала под фонарем.
Эту историю Говард слышал бессчетное количество раз, равно как и следующий пассаж, который Гарольд не замедлил произнести:
- Надо думать, это у тебя от нее… Ох, черти драные, ты только глянь на этого курвеныша! Смотри, смотри! Вон он, в фиолетовом с розовым. Но это он придуривается, да?
- Кто «он»?
- Этот, как его там… Такой придурок! Не распознает антикварную вещицу"1, даже если ему в зад ее засунут. А вчера такое учудил! Был тот раунд, в котором надо угадать, за сколько уйдет вещь, пока ее не продали, - чаще всего это полная туфта, и, по совести, я б за такой товар и десяти шиллингов не дал, и вообще, в доме моей матушки попадались штуки в сто раз интереснее, стоило только полазить, поискать. Ни думаешь, ни гадаешь, и вдруг - раз, нате вам, пожалуйста! О чем я говорил? Ах да, и он обычно приглашает либо мужа с женой, либо мать с дочкой, а вчера у него были две женщины из таких… Огромные, что твои автобусы, волосы стриженые, одеты на- вроде парней (так у этих принято), рожи страшные, как смертный грех, и покупают все военное: медали, еще что- то - потому как сами из армейских, и за руки держатся… Я так смеялся! - И Гарольд весело хихикнул. - И этот, конечно, растерялся, не знал, что сказать. Сам-то ведь он тоже не шибко кошерный, верно? - Гарольд еще посмеялся, но быстро посерьезнел, видимо, заметив, что в комнате царит мрачный настрой. - Но в армии этого всегда было выше крыши… Чаще всего такие женщины туда и идут. Наверное, армия им подходит умственно, так сказать, - эта присказка была единственной вербальной виньеткой Гарольда. Значит, Говард, так сказать… - Он перенял эту фразу у сына, когда тот приехал на летние каникулы после первого курса Оксфорда.
- Кому им? - спросил Говард, опуская руку с овсяным печеньем.
- Что ты, сынок? Гляди, печеньку сломал. Надо было блюдце под крошки захватить.
- Я просто хочу знать, кому «им». Кто такие «они»?
- Ой, Говард, только не злись. Вечно ты злишься!
- Нет, - педантично настаивал Говард, - я просто пытаюсь понять, в чем смысл твоего рассказа. Ты хотел мне объяснить, что те женщины - лесбиянки?
Лицо Гарольда скривилось в гримасу оскорбленного эстетизма, как будто Говард продырявил ботинком «Мону Лизу». Отец любит картины вроде «Моны Лизы». Когда Говард только начал публиковать свои критические заметки (отец таких газет не покупал), один из постоянных клиентов показал Гарольду вырезку: его сын восторженно отзывался о Merda d'Artista Пьеро Манцони[[78]]. Гарольд набрал пригоршню двухпенсовиков, закрыл лавку и направился к телефону-автомату.
- Банка с дерьмом? Ты что, не мог написать о чем- нибудь красивом, типа «Моны Лизы»? Твоя мать тогда бы тобой гордилась. А ты о банке с дерьмом!
- Зачем ты так, Говард, - примирительно сказал Гарольд. - Просто у меня такая манера разговора. Мы так давно не видались, я рад, что ты пришел, очень рад, и пытаюсь найти общую тему, вот и все…
Говард сделал над собой прямо-таки сверхчеловеческое усилие и смолчал.
Вместе посмотрели «Обратный отсчет»[[79]]. Для подмоги Гарольд выдал сыну белый блокнотик. В словесных раундах Говард успешно набирал очки, опережая обоих участников программы. Между тем Гарольд не сдавался. Максимум, что у него выходило, - слова из пяти букв. Но едва настал числовой тур, роли поменялись. Нашим родителям известно о нас такое, о чем другие и ведать не ведают. Только Гарольд Белси знал: когда дело касается чисел, Говард Белси, магистр гуманитарных наук, доктор философии, - сущее дитя. Даже простые числа он перемножал на калькуляторе. Этот факт Говард успешно скрывал в семи университетах, на протяжении двадцати с гаком лет. Но в гостиной Гарольда правда вышла наружу.
- Сто пятьдесят шесть, - объявил Гарольд; именно это число и требовалось получить. - А у тебя, сынок?
- Сто и… Нет, я проиграл. Сдаюсь.
- Эх ты, профессор!
- Ты выиграл.
- Пожалуй, - согласился Гарольд, кивая в ответ на слова участницы программы, разъясняющей свои замысловатые подсчеты. - Конечно, можно было и как у тебя, голубчик, но у меня вышло не в пример красивше.
Говард положил карандаш и подпер ладонями виски.
- Говард, что с тобой? С тех самых пор, как ты пришел, у тебя не лицо, а выпоротая задница. Дома все в порядке?
Говард поднял глаза на отца и решился. Впервые в жизни он скажет ему правду. От этого своего шага он ничего не ждал. С тем же успехом можно было обратиться к обоям.
- Нет, не все.
- Да? А что случилось? О Господи, скажи, все живы- здоровы? Я не вынесу, если кто-то умер!
- Никто не умер, - сказал Говард.
- Фу ты, черт! Чуть до инфаркта не довел.
- Кики и я… - грамматика фразы была древнее их супружеского стажа, - мы поссорились. Похоже, Гарри, у нас все кончено.
Он закрыл глаза руками.
- Не может такого быть, - осторожно сказал Гарольд. - Вы женаты - сколько уже? Лет двадцать восемь или вроде того?
- Тридцать.
- Вот видишь. Не может все так просто взять и развалиться.
- Может, если ты… - Говард отнял руки от лица и невольно вздохнул. - Трудно стало. Так трудно, что дальше некуда. Даже не поговорить толком… Что-то прежнее ушло. Такие вот дела. Самому не верится.
Теперь настал черед Гарольда закрывать глаза. На его лице отразилась напряженная работа мысли - вылитый игрок телевикторины. Утрата любимой женщины - по этой части он был специалистом. Некоторое время он хранил молчание.
- Кто хочет разбежаться, она или ты? - наконец спросил он.
- Она, - сказал Говард, чувствуя, что простые вопросы отца действуют на него успокаивающе. - А у меня не хватает доводов ее отговорить.
И тут Говарда настигло отцовское наследство - внезапные, бурные слезы.
- Давай, сынок. Поплачь, легче станет, - тихо сказал Гарольд.
Услышав эту присказку - такую старую, такую знакомую, такую совершенно бесполезную, - Говард приглушенно рассмеялся. Гарольд подался вперед и потрепал его по колену. Затем снова откинулся на спинку кресла и взял дистанционное управление.
- Думаю, она подцепила себе черного. Но рано или поздно это все равно случилось бы. У них это в крови.
Он переключился на новостной канал. Говард встал.
- Черт, - отчетливо, с мрачным смешком сказал он, вытирая слезы рукавом. - Когда же я наконец себе уясню.
Он надел пальто.
- Пока, Гарри. В следующий раз попробуем продержаться подольше, а?
- О, нет! - захныкал Гарольд с перекошенным от отчаяния лицом. - Что такое ты говоришь? Нам ведь хорошо вместе, правда?
Говард смотрел на него, не веря глазам.
- Сынок, пожалуйста, останься. Посиди еще чуток. Я что-то не то сказал? Ну, ляпнул лишнего. Забудем! Вечно ты куда-то бежишь, то туда, то сюда. Люди нынче думают, что можно обогнать смерть. Просто время теперь такое.
Просто Гарри хотел, чтобы Говард сел, и они начали все по-новой. До сна телеанонс сулил еще целых четыре часа превосходного зрелища: программы про антиквариат, недвижимость, путешествия, игровые шоу; они могли бы посмотреть их вместе с сыном, сидя перед экраном в молчаливом согласии и периодически обмениваясь репликами по поводу неправильного прикуса одного ведущего, маленьких рук другого и сексуальных предпочтений третьего. Это было бы равносильно словам: «Я рад тебя видеть. Давненько ты не заходил. Мы одна семья». Но Говард не был на это способен ни в шестнадцать лет, ни теперь. В отличие от своего отца он не считал, что время - это то, как ты тратишь свою любовь. Поэтому, дабы избежать разговора об актрисах из австралийского «мыльного» сериала, Говард пошел в кухню и вымыл свою кружку и всю стоявшую в раковине посуду. Через десять минут он ушел.
4Викторианцы были непревзойденными мастерами кладбищенского дизайна. В прежние времена в Лондоне насчитывалось семь кладбищ, «большая семерка»: Кенсал- Грин (1833), Норвудское (1838), Хайгейтское (1839), Эбни-парк (1840), Бромптонское (1840), Нанхедское (1840) и Тауэр Хамлетс (1841). Увитые плющом и поросшие нарциссами, вскормленными жирным перегноем, днем они выступали в роли больших парков, к ночи превращались в некрополи. Ныне некоторые из них застроены, другие находятся в страшном запустении. До наших дней сохранился только Кенсал-Грин. Свыше тридцати гектаров, двести пятьдесят тысяч душ. Диссен- теры[[80]], мусульмане, православные русские, знаменитый зороастриец[[81]] и по соседству, у часовни Святой Марии, католики. Безглавые ангелы, кельтские кресты без оконечностей, несколько сброшенных в грязь сфинксов. Так выглядело бы La Cimetiere du Реге Lachaise[[82]], не будь оно столь знаменитым и посещаемым. В тридцатых годах девятнадцатого века Кенсал-Грин был тихим местом к северо-западу от Лондона, где величие и добродетель находили последний приют. Теперь это «сельское» кладбище со всех сторон окружал город: с одного бока подступали жилые кварталы, с другого - офисы, цветы в дешевых пластмассовых горшках тряслись от грохота железнодорожных составов, часовня съеживалась под остовом газгольдера - огромного барабана, с которого содрали кожу.
