Катрин Панколь - Звезда в оранжевом комбинезоне
Я чуть с ума не сошел. Рэю все-таки удалось его черное дело. Он будет отцом. А я – дурак, неудачник.
Я осатанел от ярости. Вот тогда-то мы и подрались с Рэем.
На следующий день я встретил на платформе Соланж. Мы ехали в Париж в одном поезде. Я помог ей затащить багаж в вагон. Через три месяца я женился на ней.
Вот, ты все теперь знаешь.
– Вы, наверное, очень страдали, – сказала Стелла. – В этой истории все страдают.
– Я больше не хотел ничего о них слышать. Я избегал их, затыкал уши, когда о них говорили. Не хотелось больше быть жалкой марионеткой в их постановке. Она могла мне довериться. Знала ведь, что я люблю ее.
– Она встретила этого человека и увидела в нем свое спасение. Наверное, потом удар был очень жестоким.
– Тот еще негодяй! Такую женщину, как твоя мать, нельзя бросать, задурив ей голову!
– Он ей не лгал. Он попросил ее дождаться его. Может, он был искренним? Мы никогда об этом не узнаем. Он умер через две недели после того, как они расстались. Он так никогда и не узнал, что она беременна.
– Вот оно как…
Он был, казалось, удивлен. Повторил:
– Через две недели? Точно? А откуда ты знаешь?
– Да в книжке, которую я читала Леони и которая написана, как выяснилось, дочерью Люсьена Плиссонье. В конце книги она благодарит отца, который умер 13 июля 1977 года.
– Ты уверена?
– Да.
– Он умер 13 июля! – еще раз повторил Куртуа, словно не мог в это поверить. – 13 июля! Это невероятно!
Он откашлялся, расправил штаны, поглядел на руки: по-прежнему непонятно, куда деть эти две большие неуклюжие штуки.
– Когда я была маленькая, мне очень нравилось, как вы на меня смотрите… – сказала Стелла.
Эдмон Куртуа пригнул голову и уставился в одну точку где-то на задворках парковки.
– Вы слышали, что я вам сказала?
Он дернулся, словно разбуженный. Бессмысленно посмотрел на нее, приходя в себя.
– Да-да, я тебя слушаю.
– И в то же время я обижалась на вас. Вы были таким же, как и все остальные.
– Ты хорошая девочка, Стелла.
Она вставила ключ в замок зажигания. Мотор затарахтел, затрясся.
– Сегодня я подежурю у ее палаты. А завтра решим. Нельзя ее оставлять одну. Пора кончать делать глупости.
Он вылез из грузовика, махнул ей рукой, спросил: «Палата № 144, я правильно запомнил?»
Она кивнула: «Да, все верно». И грузовик тронулся с места.
Одно-единственное желание – спать.
А об остальном она подумает завтра.
Она тащилась на скорости тридцать километров в час, вцепившись в руль и не сводя глаз с темной ленты дороги. Ее ослепили фары встречной машины, она сморгнула. Запела во все горло, чтобы не сомлеть окончательно, старую песню Синди Лопер, которую всегда ставила, чтобы не заснуть… «She bop, he bop, we bop, I bop, you bop, they bop…»[32] – горланила она, напирая на каждый слог. Потом ее мысли вернулись к Люсьену Плиссонье, она громко пропела на тот же мотив: «Стелла Плиссонье, Стелла Плиссонье, Стелла Плиссонье». Все громче и громче.
СТЕЛЛА ПЛИССОНЬЕ, СТЕЛЛА ПЛИССОНЬЕ.
После такого долгого молчания, после всеобщего замалчивания орать во все горло было очень здорово.
Грузовик бесшумно въехал в ворота фермы. Ночь была темной, безлунной. У Жоржа и Сюзон не горел свет. Она молча выругалась, поскольку не видела ни зги. Могли бы оставить мне свет во дворе. Вечно они забывают.
Она припарковалась возле красной «Кенгу» Жоржа.
Выключила зажигание, взяла сумку.
«Стелла Плиссонье, – еще раз прошептала она. Достала из сумки ключи. – Стелла Плиссонье, да, это я».
Она направилась к двери. Натолкнулась на что-то у входа в кухню. Вещь, видимо, большая, тяжелая. Она ткнула предмет мыском ботинка. «Не полено, точно», – успела подумать в эту секунду. Наклонилась посмотреть. Что-то теплое, неподвижное, мокрое. Тут она заорала, завыла. Перед глазами вспыхнули тысячи алых звезд.
У Жоржа и Сюзон зажглось окно.
Свет озарил двор, который показался чужим и враждебным, полным странных, сулящих опасность теней.
Прибежал Жорж. Он был в пижаме, сверху накинул теплую куртку. Кричал на ходу: «Что случилось? Это ты, Стелла?»
Он бежал, как утка, которой отрезали голову.
Она упала ничком, обняла еще теплое тело Медка. Там, где из перерезанного горла еще сочилась теплая, липкая кровь. Плача, стала его гладить, легонько встряхнула, как будто могла вернуть его к жизни. Погрузила руки в густую шерсть. Покачала, причитая: «Деточка моя маленькая, мой любимый малыш! Нет, нет, только не ты! Только не ты!»
Стелла подняла голову, горестный вопль понесся к небесам.
Жорж подбежал, забормотал: «Господи, быть не может! Да быть такого не может!» Он тяжело дышал, как рвущийся из клетки зверь.
Рядом с Медком под большим камнем лежала записка.
Она схватила ее, прочитала: «100 % Тюрке». Те же наглые, широкие, большие буквы. Она протянула записку Жоржу.
– Это не может быть Тюрке, – возразил тот. – Он уехал в Дижон на соревнования по игре в петанк.
– Тогда это Рэй. Или Жерсон. Или Лансенни.
– Тоже невозможно. Они все с невероятной помпой, чуть ли не под фанфары туда вместе отправились около восьми вечера. Хотели там переночевать, чтобы с утра выспаться и играть на свежую голову. Они были одеты в цвета Сен-Шалана, так как представляют команду города. Ну, а в это время Медок точно у нас был. Он попросился на улицу, когда началась вечерняя программа. Примерно в восемь тридцать пять. Я встал, выпустил его и снова сел перед теликом.
– Ты никогда не любил Медка. Он тебя нервировал, ты сам говорил. Ворчал, что он все ко мне липнет.
Жорж почесал щеку, тяжело и устало посмотрел на нее, но быстро опустил глаза.
– Ты нарочно выпустил его? – спросила она, пытаясь поймать его взгляд.
– Ну давай, давай, договаривай! Скажи еще, что я его убил!
Он почти кричал. От их враждебных, громких голосов ночь становилась еще темней, еще опасней.
Во дворе раздались чьи-то шаги – быстрые, легкие, торопливые.
Стелла повернула голову и увидела, что к ним бежит Том.
И у него в руках охотничье ружье Жоржа.
От автораЭто был ничем не примечательный июньский день 2010 года. Душный, влажный день.
Меня занесло в маленький городок Плезанс-дю-Жерс. Недалеко от Лурда.
Я сидела на террасе кафе. Было так жарко, что люди не решались выйти на улицу без уважительной причины.
Я заказала «Панаше» и развернула газету.
На террасу вошла пара. Мужчина был во вьетнамках, рубашке и коротких нейлоновых шортах. Заморыш с горделиво торчащей белокурой бородкой. Женщина – Брижит Бардо в роли Камиллы из «Презрения», темный паричок, большие черные очки.
Она была так хороша собой, что мне аж защекотали нос пузырики от «Панаше».
С ними были еще два мальчика, примерно восьми и десяти лет.
Они сели через несколько столиков от меня.
После долгого совещания они наконец сделали свой заказ.
Я одним глазом смотрела в газету, а другим наблюдала за интересным семейством.
Мужчина что-то тихо-тихо говорил женщине. Что-то злое, неприятное. Она не реагировала, смотрела в одну точку перед собой.
Она была беременна – вероятно, на пятом или на шестом месяце.
А потом…
Мужчина поднял руку и ударил ее. Ударил еще и еще раз.
Она ударилась головой о каменную колонну. Он стукнул ее опять.
Она не издала ни звука. Поправила очки и продолжила смотреть в одну точку.
Мальчики закричали: «Папа, а чем мама так провинилась, что ты бьешь ее?»
Заморыш ответил: «Если вы не понимаете, она-то все прекрасно понимает».
Тут появился официант, принес заказ. Они все взяли соломинки и принялись за напитки.
Через некоторое время женщина отправилась в туалет. Я вышла за ней. Мужчина догнал меня, притиснул к перегородке.
«Ты сейчас отвалишь, или я ее излупцую как следует», – сказал он.
А она посмотрела на меня.
Я никогда не забуду этот взгляд.
Она умоляла меня не вмешиваться.
Показала мне глазами, чтобы я уходила.
Я ушла.
И ничего больше не видела.
И так долгое время я жила, ничего не видя.
Пока наконец не решила начать писать эту книгу.
Писательство помогает увидеть то, что было напрочь забыто.
Едва я начала писать, как в ушах контрапунктом зазвучал голос Гортензии. Голос Гэри. Заговорили Жозефина, Ширли, Зоэ, Филипп, перебивая друг друга, торопясь рассказать мне, что у них нового случилось в жизни.
Они вторглись в историю Стеллы и Леони, Рэя, Адриана, Жоржа и Сюзон, Жюли и всех других персонажей, которые, как грибы после дождя, появлялись в моем рассказе.
Я писала этот роман, думая о той женщине на террасе кафе в Плезанс-дю-Жерс. И о всех других, с которыми я разговаривала, когда писала эту книгу. О женщинах, которых избивали, насиловали, над которыми издевались. Они нашли в себе смелость говорить со мной, и я всех их благодарю.
