Таня Валько - Арабская дочь
— Окей, люблю непосредственных людей. — Хамид, закончив говорить, одним глотком опорожняет стакан.
— Давайте выпьем! — звучит очередной призыв, и мужчина-поляк запальчиво продолжает: — Нашей стране тоже нелегко. Нам пришлось пережить более чем столетнюю неволю, но мы завоевали себе свободу и наконец-то избавились от коммуны. Но эта победа окроплена кровью героев.
Он гордо поднимает голову.
— Эх вы, поляки, только к сабельке и пригодны. Ну, может, еще к революции и всякому беспорядку. В спокойствии не умеете работать, — очередной европеец насмешливо обращается к предыдущему собеседнику.
— Что касается тебя, то ты можешь поцеловать меня в зад, — говорит патриот на родном языке и отворачивается ко всем спиной.
Марыся начинает смеяться.
— А тебя что так смешит? — Поляк молниеносно поворачивается к ней.
— Эту фразу я точно помню с детства, — она закрывает рот рукой, — видно, ее частенько произносили в моем доме.
— Тогда сиди тихо! Если бы все поняли, то у них бы спали феодальные короны с их узких лбов. — Он обнимает Марысю рукой и наклоняется близко к ее лицу: — А ты мне сразу показалась не похожей на арабку, красотка.
— Парень, я тоже тебя люблю, но сейчас я дам тебе в глаз. — Хамид грозно смотрит на соперника.
— Успокойся, у него такой стиль жизни. Польский сумасшедший, — говорит Ральф и, оттянув ревнивца в сторону, снова наливает ему вина.
— Поговорим завтра, — шепчет Петр Марысе на ухо. — Он тебя похитил, поработил, обидел?
— Ты что, приятель, с ума сошел?! Это мой любимейший муж. И я сама себе его выбрала!
Вечеринка заканчивается на рассвете, с призывом муэдзина на утреннюю молитву. Собеседники неуверенным шагом расходятся по своим комнатам, а некоторые, в том числе польский бунтовщик, остаются снаружи, устроившись на траве или на стульях у бассейна. Недовольные и огорченные кельнеры и уборщики начинают крутиться вокруг них, выполняя свои обязанности.
Супруги встают поздно утром, но уже не так бодро, как в первый день.
— Боже мой, — шепчет Хамид, хватаясь за голову и снова падая на подушки, — что было в том вине?
— Просто слишком много. — Марыся поворачивается к мужу и, не открывая глаз, говорит: — Секс на похмелье возможен?
Она легонько дотрагивается до его лица.
Поляк, с которым они вчера познакомились, так достал ее своими несправедливыми домыслами в отношении мужа, что ей от всего сердца жаль Хамида. Несмотря на просвещенные взгляды и речи супруга, свидетельствующие о том, что он лучше всех, ограниченные иностранцы все равно будут считать его грязным арабом, который только и занимается, что подстерегает красивых блондинок, чтобы похитить и поработить их. А ведь ее Хамид столько прошел — личную трагедию, постоянные поношения, — но, несмотря на это, оказался патриотом, который, рискуя жизнью, боролся с преследующим его призраком терроризма. Действовал под прикрытием, что еще более опасно, так как, если бы его схватили, нет никакой гарантии, что нашлись бы те, кто засвидетельствовал бы, что Хамид не шпион и что он участвовал в благородном деле на стороне своего правительства. В таких ситуациях власть преимущественно не афиширует своих действий. Марыся надеется, что йеменский период окончательно миновал и что они замели за собой все следы. Сейчас они могут жить спокойно, беззаботно валяться в кровати до двенадцати и заниматься сексом, даже если страшно болит голова.
— Невероятные эти надгробья, у некоторых даже два этажа! — восторгается Марыся, когда во второй половине дня они добираются наконец до места, усеянного древними артефактами. — Но почему не сохранилось ни одного дома, места культа и собраний, театра? Это так грустно, что они оставили после себя только кладбище.
— Но зато какое, моя госпожа, — отвечает гид, уходя от ответа, потому что наверняка он просто его не знает.
Они ездят от одного пантеона к другому и не перестают удивляються: сколько же труда и мастерства было вложено в их создание! Гид показывает разного вида скалы, советует, где лучше сделать снимки и, наконец, проводит их на холм, с которого экскурсанты наблюдают заход солнца.
— Что-то вы какие-то вялые сегодня, — со скрытой издевкой говорит он, обращаясь к Хамиду. — Я слышал, что вчера в отеле была очень шумная вечеринка. Эти иностранцы не могут ни к чему относиться с уважением! — повышает он голос от охватившего его возмущения. — Ведь они здесь только гости, причем нежелательные, поэтому должны придерживаться правил и законов нашей страны, правда?
— Да, конечно, — подтверждает Хамид и опускает глаза.
— А ты, молодой человек, почему не носишь тобу? — спрашивает гид с вызовом. — Стыдишься своего происхождения?
— Я йеменец, — врет Хамид и не краснеет.
— Бен Ладен? Ты думаешь, что с дураком разговариваешь? — задиристо произносит гид и расправляет плечи.
— Мой дед со стороны отца почти век тому назад приехал из Йемена в Саудовскую Аравию! — Житель Рияда наклоняется над деревенщиной-недомерком, как будто хочет вбить его в землю. — Моя мать тоже оттуда. И запомни, никто не будет указывать мне, как я должен одеваться на экскурсию по пустыне!
Хамид уже кричит, и его слова, эхом отражаясь от скал ущелья, повторяются вновь.
— Едем в отель. Меня тошнит от этого таскания по пескам, — говорит он, обращаясь к жене и усаживаясь в автомобиль.
— Я не понимаю, почему вы так нервничаете? — Местный попечитель утратил уверенность и стучит в закрытое окно машины. — Я приглашаю вас ко мне на ферму, дочь приготовила угощение.
— Да? — Хамид, стиснув зубы, открывает окно.
— Эй, не будем злиться, — улыбается хитрый лис. — Все хотят увидеть, как здесь живется.
Он показывает пальцем на два других автомобиля и сидящих в них удивленных иностранцев, которые ничего не поняли из ссоры, потому что собеседники говорили на арабском языке, но, по крайней мере, сообразили, что это не дружеская болтовня.
— По дороге остановимся у дворца княгини, который она здесь себе строит. Эдакий маленький домик лесника. — Гид, видя нерешительность в глазах Хамида, бежит к машине и отправляется на дальнейший осмотр, чтобы тот не успел отказаться.
Стены большого строения, расположенного тут же, при выезде на асфальтированную дорогу, выделяются белизной на фоне бордово-черных в это время дня склонов горы, у подножия которой их возводили. Издалека дворец кажется маленьким белым бараком, но по мере приближения к нему все видят, насколько он большой и роскошный. Высокая, до четырех метров, ограда еще не закончена. Автомобили въезжают через проем, оставленный для ворот. Подъезд завален мусором, строевым лесом и брошенной утварью, а дом выглядит страшно: пустые черные дыры вместо дверей и окон.
— А тут безопасно? — взволнованно спрашивает немка.
— Это же вторжение на чужую территорию, лучше уж возвратиться, — поддакивает ее муж.
— Благодаря вам мы нарушаем право, которого в других вопросах вы так сурово придерживаетесь, — злорадно подытоживает Хамид.
— А что в этом интересного? — говорит Марыся. — Это ведь просто руины.
— Так, собственно, распоряжается деньгами наше правительство, — с горечью произносит гид. — Начали строительство, может, лет пять назад, потом что-то кому-то привиделось, и бросили все к черту. А за эти сотни тысяч риалов можно было бы построить пять мечетей или отдать их на паломников в Мекку.
— Это же чье-то частное строительство, и он делает с ним все, что хочет, — возражает Хамид. — Ведь это не больница, не школа, на которые тратятся деньги из государственного кармана. Не исключено, что собственник лишился своего имущества, или у него не за что закончить проект, или, может, даже умер.
— Мы как птицы-могильщики! — выкрикивает молодая француженка.
— Кладбищенские гиены, — вставляет Марыся и показывает на маячащее во мраке самое высокое, одиноко стоящее надгробье: — И до некрополя рукой подать.
— А нам это надо?! И куда, к черту, подевалась наша охрана?
Туристы начинают впадать в панику.
— Едем уже в город! — с этими словами все как по команде бегут к автомобилям и за минуту покидают грустный вымерший дворец.
— Открывайте! Немедленно! — По коридорам отеля разносятся крики, слышен топот подбитых ботинок, потом раздается стук кулаком в дверь.
— Что происходит? Террористы? Нас хотят выкрасть? — Марыся, перепугавшись, садится на кровати и чувствует, как от страха у нее начинают стучать зубы. — Будут мучить? Насиловать?
Голос у нее срывается, и она уже готова расплакаться.
— Сейчас же одевайся, — говорит Хамид и впрыгивает в джинсы. — Если найдут тебя в этой ночной рубашке, то наверняка не отпустят.
Дверь открывается, и в комнату вваливаются двое молодых мужчин из местной полиции. Это те самые милые парни, которые сопровождали их последние два дня.
