Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два
Оставшись без зарплаты и рунического артефакта, Чердынов сник, затосковал, отошел от дел и лег на диван. А вот Блинов не сдался: чтобы прокормиться, он устроился грузчиком на Черкизон, но каждую минуту, свободную от перетаскивания китайских тюков, посвящал раздумьям над фотокопией утраченной ализонской таблички. Иногда Сашка наведывался к сподвижнику и пытался вернуть его в науку, звал на Черкизон, но тщетно: Егора тошнило от малейшего мыслительного усилия. Родня забеспокоилась. Малоталантливый, но участливый кузен, в прошлом преподаватель научного коммунизма, а теперь заместитель главного идеолога новой России генерала Головолкова, выхлопотал Егору как опытному ученому приличный грант под специальное исследование произведений Ленина. Посредством лингвистического анализа первоисточников требовалось немедленно доказать, что правое полушарие вождя, отвечавшее, по мнению мозговедов, за гуманизм и сострадание, было безвозвратно поражено сифилисом, подхваченным в цюрихском борделе, чем, в сущности, и объясняется изначальная бесчеловечность Советской власти. К чести Чердынова, от такого предложения он отказался и продолжал лежать, глядя в телевизор. Семья обнищала. Жена Даша для прокорма устроилась в парк – мыть троллейбусы, засвиняченные во время рейсов, и порой для развлечения приносила угасающему супругу дешевые детективы, брошенные пассажирами под сиденья.
Читая эти цветастые покетбуки, Егор изумлялся, насколько все они незамысловато одинаковые. Хорошо хоть, сыщики немного отличались друг от друга. В одной книжке, например, преступления расследовала глуповатая домохозяйка. Улики сами падали ей буквально на дурную голову. В другом романе нити злодеяния распутывал частный детектив, уволенный из милиции за нездоровую честность, бросающую тень на профессию. В третьем мерзавцев разоблачала красотка-оперативница, совсем запутавшаяся между мужем и любовником. Как написала забытая поэтесса Катя Горбовская: «Мечется баба меж двух мужиков, умная баба меж двух дураков…»
Бешеной популярностью пользовались сочинения, выходившие из-под пера некоего К. Ропоткина, которого никто никогда не видел, а на обложечных фотографиях он представал в затейливой венецианской маске. В его детективах события происходили в далеком прошлом, во времена царствования Александра III Благословенного, а сложнейшие уголовные головоломки, от альковного убийства до заговора бомбистов, разгадывал скромный письмоводитель дознавательной части Зяма Корчмарик, чудом вырвавшийся за черту оседлости и обреченный вследствие своей неправославности на бескарьерное прозябание. Однако начальство его конфиденциально ценило, иной раз приглашал на чай сам министр внутренних дел и просил: «Зям, ты уж, голубчик, поусердствуй, а то совсем мои архаровцы запутались!» Сведения о той отдаленной эпохе К. Ропоткин щедро черпал из школьного учебника истории, и это особенно интимно сближало его с читателями.
Однако многотомный Корчмарик в последнее время стал надоедать публике, и К. Ропоткин поручил расследование нескольких хитроумных дел дотошной слушательнице Бестужевских курсов Аглае Муромовой (в народе таких девиц называли «бестыжевками»). Она была наследницей богатого дворянского гнезда, но, начитавшись Чернышевского, по идейным соображениям сбежала из дому с гусарским поручиком, оказавшимся впоследствии мотом и подлецом. В свободное от посещений курсов и студенческих сходок время бывшая девица разоблачила подпольную черносотенную организацию, готовившую переворот под лозунгом «Россия – для русских!» А тайным покровителем заговорщиков оказался сам государь-император, страдавший зоологическим русофильством, что, в общем-то, довольно странно для природного немца.
Судя по всему, со временем (романов эдак через десять) К. Ропоткин планировал свести и поженить Зяму с Аглаей, сделав расследование хитроумных злодейств семейным бизнесом этой милой пары. В самой отдаленной перспективе, на случай возвращения к власти коммунистов, автор собирался сделать героем своих книг их сына, соединившего в себе две великих крови и унаследовавшего криминальный нюх родителей. Именно ему поручит отчаявшийся Дзержинский обуздать бандитизм в послереволюционной России. Но это совсем другая история…
И вдруг оцепеневшему лингвисту Чердынову пришла в голову удивительная мысль: а почему бы не зарабатывать на жизнь сочинением вот таких детективных романов? Дело хоть и непочтенное, но прибыльное. Можно быстро скопить деньжат и снова сесть за расшифровку рун, не ловя на себе нежные укоризны жены-труженницы. Но как придумать такого героя, такого сыщика, чтобы все сразу ахнули, переглянулись и запомнили? Казалось, возможные варианты уже исчерпаны: от любознательных отроков до склеротических стариков, от приметливых школьниц до въедливых пенсионерок. А про милиционера, приехавшего отдохнуть в родной городок, где орудует серийный убийца, и вместо отпуска отправляющегося на поиски преступника, – и говорить нечего. Егор почти уже отчаялся, но однажды, глядя в телевизор, наткнулся на сюжет об офицере, взорванном коварными террористами и впавшем в неподвижное беспамятство.
И Чердынова осенило!
Так появился на свет Илларион Шкапов – аналитик Генштаба, тяжело раненный во время командировки в горячую точку и лишившийся почти всего: движения, слуха, зрения, обоняния, осязания… Подвижно-чувствительным остался лишь безымянный палец правой руки. Самоотверженная жена Маша, не бросившая Иллариона в беде, была убеждена: палец оказался жив благодаря спасительному обручальному кольцу! Чтобы общаться с супругом, она самостоятельно изучила азбуку Морзе и, постукивая по чувствительной фаланге, рассказывала мужу-инвалиду обо всем, что происходит в квартире, во дворе, в городе, в стране, в мире… так они и жили.
Но вот однажды в подъезде их дома случилось убийство: на ступеньках обнаружили застреленного разносчика телеграмм. У пострадавшего ничего не пропало, даже портмоне и мобильный телефон остались в кармане дорогого плаща фирмы «Барберри». Милиция только лениво развела руками. Маша, приглашенная следователем капитаном Дубягой на место преступления в качестве понятой, обо всем этом, воротясь домой, гневно настучала мужу. Илларион, чей мозг, заостренный годами военной аналитики, изнывал без дела, стал выспрашивать подробности, а потом, обдумав полученную информацию, морзеобразно попросил супругу разъяснить кое-какие туманные подробности странного преступления…
Маша, обрадованная, что муж снова заинтересовался внешней жизнью, задание выполнила. Убитый разносчик телеграмм оказался неким Подрамниковым, выпускником Школы живописи и ваяния имени Звияда Цинандали, великого русского монументалиста, трагически погибшего в Тегеране под обломками шестнадцатиметрового памятника аятолле Хомейни, подаренного мастером грандиозных форм иранскому народу в рассрочку. Памятник во время торжественного открытия варварски взорвали исламские фундаменталисты, случайно выяснившие, что этого бронзового колосса Цинандали год назад уже пытался под именем царя Давида всучить народу Израиля. Однако евреи сурово отклонили дорогостоящий гешефт, так как по каналам Моссада разузнали: на Украине монумент уже участвовал, правда, безуспешно, в конкурсе на лучший памятник князю Святославу – безжалостному погромщику несчастной Хазарии.
Сразу возник вопрос: зачем преуспевающий молодой живописец, чьи работы охотно покупали коллекционеры, стал разносить телеграммы? И тут Маша вспомнила: Ильмира, жена бизнесмена Хрустова, выкупившего целый этаж в их престижном доме, построенном еще при советской власти Генштабом, часто выходила из подъезда с этюдником. Оказалось, что она посещает платное отделение Школы живописи и ваяния, где проводят творческий досуг, учась правильно держать кисти и палитру, скучающие домохозяйки из обеспеченных семей. Продвинутые психоаналитики пришли к выводу, что именно занятия живописью наиболее полно возмещают женщинам недостаток внутрисупружеских ласк.
Тогда Илларион выдвинул смелую версию: Подрамникова и Хрустову связывали близкие отношения, а разносчиком телеграмм художник устроился, чтобы, не вызывая подозрений консьержки, проникать в дом к возлюбленной. Ее муж, кстати, часто уезжал на гастроли: он был коммерческим директором и владельцем театра дрессированных кошек с характерным названием «Котовасия». В общем, все сходилось: молодого живописца убил ревнивый муж, застав любовников в минуту непристойного сочленения. Шкапов через Машу поделился своими соображениями с Дубягой, и тот радостно помчался докладывать начальству о раскрытии убийства. Словно подтверждая эту догадку, зародившуюся в оживленном мозгу Иллариона, Хрустов, несмотря на подписку о невыезде, скрылся в неизвестном направлении и был объявлен в международный розыск.
