Владимир Кунин - Русские на Мариенплац
– Очень мило, – пробормотал я.
– Но вы не огорчайтесь. Старики ждут не дождутся, когда вы приедете к ним в гости. Я им рассказал, что вы заняты на съемках фильма, а Наташа просила передать, что вы даже можете жить в «Китцингер-хофе». И заметьте себе – бесплатно! А для Наташи такое решение равносильно подвигу.
– Спасибо.
– Они вообще хотят пригласить вас на Рождество. Здесь к Рождеству относятся очень серьезно. Вы уже видели, как преобразился Мюнхен?
– Потрясающе!.. – искренне восхитился я.
– То ли еще будет! – пообещал Эдик.
– Эдик! Ты все-таки – мерзавец! Ты заговариваешь мне зубы, вместо того чтобы рассказать, что было после отлета Кати и Джеффа. Мне всегда нужно из тебя вытягивать в час по чайной ложке. Тебе так нужны унижения пожилого человека?
– Нет, нет, что вы?! – быстро возразил Эдик. – Никаких унижений! Оставайтесь гордым и неприступным!.. Унижения в любом возрасте ужасно вредны.
…Сразу после отлета Кати и Джеффа наворот событий принял какие-то стремительные темпы.
Уже на следующий день в «Китцингер-хофе» раздался телефонный звонок. Женский голос по-английски и по-русски попросил господина Эдуарда Петрова.
Петер ни черта не понял, кроме «Эдуарда Петрова», и заорал на весь олений загон:
– Эдди! Ком цу мир! Абель шнель!.. Телефон!
Наташа и Нартай уехали в гешефт сдавать салями и подкупить кое-какие продукты для дома.
Петер таскал в олений загон корм для молодняка, поил молоком из соски только что народившихся оленят…
А Эдик – в грязных резиновых сапогах, в старом комбинезоне Петера и заскорузлых рукавицах – чистил коровник. На голове у него по уши и брови была натянута древняя спортивная вязаная шапочка Наташи – чтобы волосы не пропахли навозом, как сказала Наташа.
Верхняя губа Эдика была еще вздута после той ночи у югославского вонхайма, и поэтому о работе на Мариенплац в ближайшую неделю не могло быть и речи.
– Эдди! Телефон фюр дих!.. Мать-перемать, тра-та-та-та!.. – орал Петер, расцвечивая немецкую фразу русским матом.
Чтобы не идти к домашнему аппарату в грязных сапогах, Эдик бросил вилы, стянул рукавицы и побежал в олений загон к Петеру.
Петер протянул Эдику маленькую трубку своего любимого радиотелефона, и Эдик привычно и машинально сказал по-немецки:
– Петров. Я-а, битте!
– Господин Петров? Здравствуйте. С вами говорят из Мюнхенского отделения Московского бюро добрых услуг. Выполняем заказ по вашей письменной заявке, присланной нам в Москву еще в августе этого года. Просим прощения, но если учесть события последних месяцев в нашей стране…
– Простите… – сказал Эдик в полной растерянности. – Вы не ошиблись? Какая заявка!.. Какой заказ?..
– Бабу из Москвы заказывали? – впрямую спросил женский голос.
Вот тут Эдику, стоящему посредине раскисшего от осенних дождей оленьего загона – в резиновых сапогах, перемазанных коровьей навозной жижей, в грязном огромном комбинезоне Петера, с дурацкой Наташиной шапочкой на голове, – вдруг показалось, что он узнает почти забытые интонации этого женского голоса. Еще не веря самому себе, он неуверенно спросил:
– Юлька?.. Ты?
– Я прошу прощения, господин Петров, – холодно произнес женский голос в трубке. – Вы не ответили, вам бабу прислать на дом или вы за ней сами заедете?
И тогда Эдик закричал так, что все олени бросились врассыпную!
– Сам! Сам!!! И сейчас же!.. Где ты, Юлька?!
Юлька ждала Эдика у входа в отель «Парк-Хилтон». Для мюнхенского октября было довольно прохладно, и Юлька надела шерстяные клетчатые брючки, уличные башмачки и неброский свитерок. На плечи накинула серую, искрящегося материала, «парку» с болтающимся сзади капюшоном.
Откинутый на спину капюшон и распахнутые полы «парки» являли миру истинную ценность этой, казалось бы, скромной осенне-спортивной одежды – изнутри «парка» была вся на чистокровной серебристой норке, стоимостью в четыре тысячи долларов.
Подкатывали тяжелые, мощные машины последних марок. Владельцы отдавали ключи от своих автомонстров двум молодым людям в малиновой униформе с эмблемами «Парк-Хилтона», и те угоняли эти баснословно дорогие автомобили в подземно-гаражное чрево отеля.
А потом выскакивали снова ко входу в отель и замирали в ожидании следующего счастливого обладателя чуда автомобильной техники.
Отель жил своей, отдельной от всего остального города, жизнью. И любое прикосновение к этой жизни – стоило очень дорого!
Когда к отелю подъехал Эдик на своем чистеньком, но уж больно древнем «фольксваген-пассате», малиновые мальчики недоуменно переглянулись, и один решительно было направился к сидящему за рулем Эдику, чтобы по возможности мягче объяснить ему, что этой машине здесь совсем-совсем не место.
Но и Юлька уже заметила Эдика и его автомобиль. Она негромко по-английски окликнула решительного мальчика, дала ему пятьдесят марок и показала на «фольксваген-пассат».
Пятьдесят марок сразу превратили строгого хранителя отельного престижа в ласкового, ручного котенка.
Паренек чуть ли не на руках вынес Эдика из-за руля, юркнул в машину и с лучезарной улыбкой исчез вместе с непрезентабельным «фольксвагеном» Эдика.
– Эдька! Лапочка моя! Пуся!.. – наплевав на все приличия, завизжала Юлька и бросилась Эдику на шею.
«Парка» соскользнула с ее плеч и серебристой бесценной норкой упала на влажные мраморные плиты отельного подъезда.
Второй малиновый паренек молнией метнулся к «парке», поднял ее и почтительно застыл за спиной у Юльки.
А Юлька, не обращая на него никакого внимания, зацеловывала растерянного, глуповато улыбающегося Эдика и кричала:
– Эдичка!.. Кисанька моя! Сколько же я тебя не видела, акробатик ты мой любименький?! Идем скорее! Идем ко мне, Эдька! Сейчас я тебя буду кормить, любить, холить и лелеять!.. Черт возьми, что у тебя с губой?!
Юлька жила в так называемом «экзекьюти-флор» – номере-люкс с отдельным входом, своим лифтом, спальней, кабинетом и столовой, которая в одно мгновение превращалась в небольшой конференц-зал для совещаний и деловых встреч.
Ужин был уже заказан, стол сервирован, и Юлька пошла в спальню переодеться.
Эдик огляделся и крикнул ей:
– Сколько стоит такой номеришко?
– В мертвый сезон, как теперь, – пятьсот девяносто пять марок в сутки! – прокричала ему Юлька из спальни. – В напряженный, деловой или туристический – шестьсот семьдесят!
– Не слабо…
– Нужно, Эдик! В моем сегодняшнем положении – нужно постоянно держать хвост морковкой!
Она вышла из спальни в столовую в простеньком, но очень дорогом платье, в элегантнейших мягчайших туфельках на низких каблуках. В ушах тускло посверкивали маленькие старинные бриллиантовые сережки.
– Так я тебе нравлюсь? – спросила Юлька.
– И так тоже… – ответил Эдик. – Ты мне всегда нравилась – начиная с той минуты, когда в Варшаве ты появилась у меня в цирке за кулисами.
– Господи, как приятно это слышать!
– А то ты никогда ни от кого этого не слышала…
– Слышала! Иногда по десять раз в день и по двадцать в ночь! Но ты – единственный человек, которому я верю, – она поцеловала Эдика и подняла телефонную трубку. – Погоди, Эдинька… Позовем халдеев – пусть жратву тащат. А ты пошуруй в баре – возьми то, что тебе нравится. А мне…
– Чуточку джина и много тоника?
– Точно! – закричала радостно Юлька. – Ты и это помнишь?!
По телефону Юлька говорила на хорошем английском языке.
– По-моему, ты сильно улучшила свой английский, – заметил Эдик.
– Естественно! Раньше у меня была достаточно узкая постельная специализация, а сейчас в руках огромное дело с черт знает каким количеством зарубежных партнеров, и мне необходим твердый и разносторонний английский… Два часа в день – не греши, отдай! С лучшими репетиторами английского или американского происхождения. С подлинными носителями языка, а не с нашими выпускниками иняза…
Приплыли два официанта с тележками, расставили холодные закуски на столе, а горячие блюда поместили в специальный электрический шкафчик с подогревом, который привезли с собой.
Юлька дала им сто марок и официанты исчезли.
– Так дешево? – искренне удивился Эдик. – Это же очень дорогой отель!..
– Это только чаевые, Эдик. Ужин они включат в общий счет. Садись. Я буду за тобой ухаживать, а ты отвечать на мои вопросы. А то я лопну от любопытства! Но, во-первых, я кладу тебе твои любимые скампи в чесночном соусе…
– Юлька! Откуда ты знаешь о моей любви к скампи?!
– Сумасшедший тип! Из твоего же письма, где ты сообщил мне, что открыл здесь для себя скампи, которые изредка скрашивают твою не всегда веселую жизнь.
– Ах, да… Верно!
– Кстати! С кем ты пересылал письмо? Там стоял московский штемпель отправления…
– С одним киносценаристом. Он здесь был в командировке…
