Анхела Бесерра - Музыка любви
— Эй... Жоан!
Он огляделся. Голос доносился из-за приоткрытой двери.
— Ты мальчик Дольгута, верно?
Жоан кивнул.
— Если пропуск, что дал отец, при тебе, избавься от него. По нынешним временам проку от него никакого, а хлопот не оберешься. Да, и не говори по-каталонски, иначе нарвешься на неприятности. Иди, сынок. Больше мне сказать нечего.
— А мой отец? Где он?
— Пропал без вести, как и многие другие. Хотел бы я помочь тебе, но у самого в кармане одна дыра. Давай уноси ноги отсюда.
Дверь захлопнулась. Жоан снова остался один на один с тишиной и лихорадочными размышлениями.
Пропал без вести. Что это означает? «Пропавший без вести» — это то же самое, что «мертвый», или нет? Испарившийся человек? Или несуществующий? Позже он узнал, что «пропавший без вести» — самое ходовое понятие послевоенного лексикона.
Он шел долго, устал до смерти, и вдруг его осенило: надо пойти по гостиницам, может, кому понадобится прислужник для черной работы. Учитывая, что французским он владеет превосходно, кастильским и того лучше, глядишь и возьмут официантом. Если повезет.
Тут в витрине шляпного магазина мелькнуло его отражение, и Жоан испугался собственного вида. Никто не захочет иметь дело с таким оборванцем. Он направился в школу, где учился ребенком, и спросил того священника, который некогда поощрял его увлечение фортепиано. Оказалось, священник тоже пропал без вести. Ему дали кое-какой одежды и велели убираться поскорее.
Две недели спустя Жоан Дольгут прислуживал в заурядном ресторанчике неподалеку от порта, получая в качестве оплаты еду и постель. Немного придя в себя, он с началом осенних дождей решил испытать удачу... и удача ему улыбнулась. На проспекте Хосе Антонио Примо де Ривера он нашел свое место. Приятная внешность и навыки, приобретенные в «Карлтоне», помогли ему получить работу в лучшем отеле Барселоны — в «Рице». Он снова стал официантом в роскошной гостинице, но не совсем таким, как раньше. Жоан сторонился общения с кем бы то ни было, жизнерадостность и оптимизм наивного мальчишки испарились, на смену им пришла грусть, больше свойственная людям пожилым, которая и осталась с ним до конца жизни. Разбитые грезы отучили его с надеждой смотреть в будущее.
Республиканский пропуск лежал в потайном уголке вместе с реликвией краткой юности — серой тетрадкой, хранящей историю любви. Жоану Дольгуту судьба преждевременно выдала аттестат зрелости.
И Соледад Урданета в Боготе изменилась до неузнаваемости. Отрочество пролетело, едва задев ее крылом. Ее сердце состарилось вмиг, на всю жизнь искалеченное несбывшейся любовью. Она так и не узнала, как близко был ее пианист и на какие уловки пошел отец, чтобы выдворить его из страны. Дни бежали один за другим, как страницы книги, которую листают, не вчитываясь. Родители воспринимали ее замкнутость как долгожданное взросление: наконец-то в семье Урданета Мальярино воцарился мир. На самом же деле Соледад просто решила максимально ограничить свое взаимодействие с окружающими. Все, включая Жоана, наказали ее самой страшной пыткой: оставили в живых. Она не сумела его возненавидеть, даже уверившись, что никогда не получит ответа на свои письма.
Когда изображение на снимке окончательно стерлось от поцелуев, она отнесла в проявку один из негативов, принесенных воздушным змеем Жоана на покидающий Канны корабль. Эту фотографию Соледад никогда не целовала, чтобы не портить, только смотрела на нее подолгу. Дорогую реликвию она хранила вместе с ржавым проволочным колечком, платьем, которое было на ней в день первого поцелуя в Каннах, куском коры с вырезанными инициалами в сердечке и собственной косой, отрезанной как дань памяти погибшему счастью. (Родители усмотрели в ее желании постричься всего лишь следование законам моды.) Сокровища ее лежали спрятанные в шкафу, и все постепенно забыли о каннском «инциденте». Все, кроме Соледад.
Девушка целиком посвятила себя пению, и «Аве Марию» в ее исполнении стали называть чудом певческого искусства. Она неизменно распугивала ухажеров, которых подбирал ей Бенхамин. Отец даже заподозрил ее в намерении уйти в монастырь, что никак не вязалось с его планами удачно пристроить дочь замуж и спокойно дожидаться момента, когда можно будет передать внуку по наследству свое дело и немалое состояние.
О летних путешествиях даже разговоров больше не заводили. Было принято негласное решение с ними покончить. Во-первых, следовало избегать повторения каннской истории, во-вторых, мировая война отнюдь не способствовала увеселительным поездкам. Теперь семья проводила каникулы в поместьях, рассыпанных по всему департаменту Кундинамарка.
В восемнадцать лет Соледад Урданета благодаря своей загадочной красоте — фарфоровому совершенству черт, оттененному неизменной печалью, — была избрана королевой красоты среди студентов. Бенхамин Урданета позаботился о том, чтобы все светское общество Боготы явилось чествовать его дочь. Пышная церемония коронации проводилась в Театре Колумба, специально арендованном для торжества. Звуки оркестра, длинные платья и драгоценности, приветствия и аплодисменты — местная аристократия почитала себя хранительницей лондонских традиций. Соледад держалась поистине Снежной королевой, не присоединяясь к взрывам смеха, демонстрируя фотографам свою самую прекрасную ледяную улыбку и раздавая автографы млеющим от восхищения поклонникам. Бенхамин любого из них готов был принять в качестве будущего зятя — все эти юноши принадлежали к старейшим знатным родам столицы.
Но Соледад никто не нравился. Зато ее благочестие росло на глазах. Покончив с королевскими обязанностями, она целиком сосредоточилась на церковном пении. Одного Господа желала она славить своим несравненным голосом и вскоре превратилась в самое знаменитое сопрано кафедрального собора.
Месса стала чем-то вроде изысканного воскресного концерта, и церковь переполняли прихожане — в основном молодые люди, околдованные певицей. У иных от одного ее вида случались приступы слез и обмороки. Зависть и ревность старых дев и замужних дам не знали границ: в лице Соледад они обзавелись непобедимой соперницей. Из-за ее постоянных отказов некоторые мужчины начинали крепко пить. Свет единодушно решил, что за всю свою историю Богота не порождала более капризной красавицы.
Урданете не хотелось отпускать дочь за границу, но когда она достигла совершеннолетия — двадцати одного года — он все же сдался. Соледад недолго оставалось до статуса старой девы, и ее отцу отнюдь не улыбалась перспектива сделаться предметом насмешек всего города. Кроме того, война кончилась, Париж вернул себе звание столицы мира, и в рафинированных семьях Боготы снова вошло в моду отправлять своих отпрысков путешествовать по Европе. Родители обсуждали их маршруты и приключения за чаепитиями, игрой в бридж, гольф или поло.
1946 год, проведенный во Франции, стал для Соледад годом тоски и воспоминаний. В каждом встречном ей чудился Жоан. Хотя она и жила у монахинь, избегая таким образом навязчивых поклонников, навсегда похоронить себя заживо в монастыре ей недоставало мужества.
В пении она достигла вершины мастерства, усердно посещая занятия в Сорбонне. Девушка ни с кем не общалась, хотя желающих завязать знакомство находилось множество. Приступы лунатизма иногда повторялись и здесь, но каким-то чудом не привели к неприятностям. Иной раз она просыпалась среди ночи на набережной Сены в безмолвной компании таких же бродяг не от мира сего, которые искали во тьме угасший в их жизни свет. Сердце было ей единственным верным спутником; оно, хотя и продолжало изнывать от любви, уже не болело.
Отец с матерью писали и звонили каждую неделю, Соледад отвечала вежливо и холодно, пряча истинные чувства за избитыми формальностями. Ее письма были регулярны, но монотонны; они отличались друг от друга лишь датой да замечаниями о погоде, меняющимися вместе с временами года.
Когда родители попросили ее вернуться, Соледад не удивилась. С невозмутимым спокойствием она согласилась: видно, такова ее судьба. Она вернется туда, откуда приехала, — в свою золотую клетку.
Но у Бенхамина Урданеты были на нее совершенно иные планы... впрочем, и она не говорила родителям всей правды. Прежде чем уехать в Боготу, она намеревалась посетить Барселону.
Тем временем в отеле «Риц» Жоан Дольгут сделался любимчиком ценителей фортепианной музыки. Пять долгих лет он проработал официантом, но однажды, когда он играл на рояле, уверенный, что вокруг ни души, его случайно подслушал директор. С тех пор ему поручили заменять пианиста, если тот брал выходной, а потом старого и вовсе уволили, назначив Жоана на его место. Барселона при Франко кишела военными и фалангистами, которые, едва заслышав музыку Жоана, приходили в восторг и оставались в отеле надолго. Юноша взял себе за правило быть только пианистом и не более, исполнителем не от мира сего, без личной жизни и политических суждений. Его рояль создавал атмосферу, не замутненную враждой и политикой — ведь музыка не имеет ни национальности, ни идеологии, это всего лишь звуки, прекрасные, эфемерные звуки. Поток флюидов из души в душу, от исполнителя к слушателю — в то время как вся страна погружается в пучину регламентированного страха. В салоне отеля «Риц», чтобы провернуть кое-какие сделки, встречались спекулянты, принося с собой отголоски своей торгашеской среды: строжайшую секретность и двойную мораль. Послевоенный период сформировал новую Барселону, к которой Жоан никак не мог привыкнуть. Конечно, мягкий уклон Виа Лайетана все так же манил прогуляться в приглушенном свете фонарей, многострадальные улицы еще хранили отзвук иных шагов, без солдатских сапог, церковные колокола, как и прежде, отмечали течение времени, но эпоха сменилась.
