Галина Зарудная - Последнее желание
— К терпению через нетерпение? — спросил отец.
— А я тебе что говорю! Терпение и Нетерпеливость сами знают, когда им нужно появится. Нетерпеливость — как сигнал боли в организме, предупреждение… Течение несет тебя куда-то не туда, ты теряешь драгоценное время… В общем, нетерпеливость — это инстинкт, подсказывающий, в чем проблема. Понимаешь, да? Раздражение — это сигнал! Терпение нужно для благих целей, для усидчивости, для стойкости. А нетерпение — как рефлекс в рисунке, без которого не получится объем. Нетерпение направляет туда, где нужно применить терпение… А бесконечное насильственное терпение, наоборот, направляет к неизбежному краху…
— А если мне, положим, не терпится кому-то врезать? — пошутил отец.
Она засмеялась, ощутив резкую боль в горле, а затем и в ушах.
— Но это же нормально. Ведь кто-то причиняет тебе дискомфорт…
— Но говорят же — молодец, что стерпел, не опустился до грубости.
— Но быть сдержанным — это не значить терпеть. Разве нет? Принудительно сдерживать эмоции — это из области интеллекта, а нетерпение — работа нервной системы. Ну, как сознательное и бессознательное… Можно так себя сдерживать, что в душе накопишь кучу гнилья и обид.
— Сразила меня, — сказал отец. — Профессор! С чем-то спорить не возьмусь, что-то так и не понял, но кое-что поправлю. Обида в душе заседает только с твоего позволения, а не сама собой. Нетерпеливый человек никогда не будет сдержан. Мы еще поговорим об этом позже. Покажи градусник.
— Нет, пусть будет. Там все в норме.
— Ты уверена?
Валерия быстро потрясла головой, преодолевая такой звук в ушах, будто в голове находился кувшин со звенящими монетками…
— И ты даже сможешь сделать домашнее задание?
Она состроила гримасу святого страдальца.
— Иначе нельзя, Валерия, — сказал отец серьезно, — и ты это прекрасно знаешь.
Лера громко вздохнула, спустила ноги с кровати, переборов головокружение, пошла к столу и вытрясла из школьной сумки тетради и книги.
— Все мокрое, — брезгливо скривилась. Затем вытащила градусник, не глядя бросила его в ящик стола и воскликнула: — Я же говорила, все нормально!
Мама прибежала с тарелкой и полотенцем.
— О, я вижу, ты сможешь сама поесть? Где градусник?
— Да все в порядке с этим градусником! — Нестерпимая ломота в теле начинала ее раздражать. — Мне уроки делать нужно. Ладно, ставь тарелку. И все, идите, не мешайте мне.
— Зови, если что, — ответила мама, машинально трогая ее лоб. — Горячий.
— Не выдумывай.
— Смотри мне!
— Смотрю. Вот в алгебру смотрю, вот в химию смотрю, а вот еще в поэму на сорок страниц…
— Чтобы нам за тебя краснеть больше не пришлось…
Когда родители вышли и закрыли за собой дверь, Лера обессилено опустилась на локти и выругалась — очень тихо…
* * *Она не помнила, как снова оказалась в постели.
На нее накатывала тяжелая волна, на короткий миг отступая, давая совсем чуть-чуть передохнуть, и тут же с новой силой набрасывалась на ее хрупкое, изможденное и сжатое до микроскопических размеров тельце. Валерия постоянно проваливалась куда-то, а открывая глаза, понимала, что это подушка проглатывает ее, втягивает как трясина, вызывая непреодолимую тошноту. Хотелось кричать от страха, но для залпа не хватало дыхания.
Одеяло липло к телу, казалось, душило своим весом, простыня обмотала ноги, и чем яростнее Лера из нее выпутывалась, тем только прочнее становился этот невыносимый горячий плен. Периодически вспыхивал свет и больно резал глаза, мелькало лицо мамы, пархали тонкие белые запястья, в нос ударял запах уксуса и камфоры.
В какой-то миг она перехватила руку матери и возбужденно закричала:
— Все пропало! Такие шикарные ткани… Ты понимаешь, что на остатки ставку не сделаешь? Понимаешь?… Нужно перекроить!.. Нет, лучше сжечь!.. Ха-ха!.. Нет, ты не понимаешь! Не понимаешь!.. Она еще ребенок… что, если я больше не увижу свою девочку? — Принялась истерично причитать: — Андрей, забери ее, привези домой!.. Ты забыл про Фому… Что же все забыли про Фому?.. Кто о нем позаботится?..
В следующий раз, когда она открыла глаза и увидела в блеклом отсвете лампы силуэт отца, потянулась к нему, захныкала, как маленькая девочка, пожаловалась, что ей болит голова и дала себя обнять. А затем словно забыла, что это ее отец. Нет, кажется, то был вовсе не он, а чужой мужчина, он трогал ее лоб, и от каждого его прикосновения ей становилось больно.
— Что вы делаете?
— Спокойно, это шок… скоро все пройдет… здесь останется небольшой шрам…
Мужчина мягко надавил на ее плечи и она снова опустилась на подушку.
— Я должна его остановить, — взволнованно сказала она. — Иначе он разобьется. Почему я еще ничего не сделала? Почему не сказала ему? Нельзя откладывать больше, времени и так осталось слишком мало… Вы что, зашиваете мне голову? Зачем вы зашиваете мне голову? Не трогайте…
А потом почувствовала такую усталость, что ничего не оставалось, только закрыть глаза и провалиться в жаркий бессознательный сон.
Цифры складывались в буквы, а буквы в цифры. Вот это да! И цвета, цвета тоже имеют свои номера, их даже можно суммировать! Вот только почему-то уже нельзя разделять. Почему раньше она не использовала это?.. Ее ждал бы такой успех!
Как хотелось рассказать всем!
Посмотрите же, все имеет свой знак! У красного — цифра пять. У синего — семь. У желтого — три. У зеленого — четыре. Коричневый — это шестерка. Лиловый — восемь. Один — это бежевый. Розовый — девять. Голубой — два. Черный — десять. Белый — ноль…
Чудеса!
Но… оранжевый, как и лиловый, имеет восьмерку. Эти цвета взаимозаменяются? В точности как зеленый и серый… А еще какие? И в каких случаях?
К цветам нельзя относиться небрежно! Нет, нет, ни в коем случае!
Валерия засмеялась от всей души, переполненная странным возбуждением.
Все имеет свой код. И люди тоже!
Это все меняет!
Лишь бы не забыть, лишь бы не забыть…
— Маам, — к ней тянулись нежные детские ручонки. Большеглазый мальчуган серьезно посмотрел на нее: — Ты мне снилась…
* * *— Сколько времени? — спросила она, как только открыла глаза.
— Какое это имеет значение, — ответил папа, сложил газету, и все же взглянул на наручные часы. — Половина двенадцатого. Почти полдень. Голодна?
— Как волк…
— Ну, что ж, с выздоровлением. — Он поднялся со стула у ее кровати, который, судя по всему, стоял там уже давно, и шаркая тапками по паркету, побрел на кухню.
Валерии захотелось вскочить с кровати, побежать впереди него — наперегонки. Но когда она оторвала голову от подушки, в глазах все поплыло и посерело, взметнувшийся прилив тошноты попытался заставить ее лечь обратно. Но ей уже осточертело валяться, все тело ныло от желания двигаться!
Решительно откинув одеяло, Валерия спрыгнула с кровати, закрыла глаза, чтобы не видеть вертящейся комнаты — и потянулась, хрустя суставами.
Не потрудившись что-либо накинуть поверх пижамы, едва вспомнив про тапочки и кое-как собрав спутанные волосы в хвост, она поторопилась на кухню с единственным сильным желанием — съесть все, что там найдется. Из одеяла выпутался котенок и громко замяукал, прытко соскочил на пол, рискуя расшибиться, и уже в пороге комнаты обогнал ее.
Несмотря на слабость, Лера успела поддать ему под зад носком тапка и осталась довольна, когда он кувыркнулся.
Папа нарезал свежий батон. Запах сдобы она уловила еще в коридоре, рот наполнился слюной. Она схватила несколько ломтей с дощечки и, намазывая их большими кусками масла, принялась жадно и нетерпеливо жевать.
— Борщ? — спросил папа. Она быстро закивала. — Еще есть гречка…
— Хочу! — Она продолжала набивать рот бутербродами.
— Салат с грибами, — папа заглянул в холодильник.
Валерия энергично захлопала:
— Да!
— Ну, тогда сама обследуй холодильник. Я что нужно подогрею.
— Я могу и так, горло уже не болит. Что это было?
— Температура под сорок. Уколы с антибиотиками…
— Сколько дней?
— Сегодня четвертый.
Она покачала головой, продолжая жевать.
— Я здесь не для этого.
— Конечно, не для этого. Но я предупреждал, нужно думать о последствиях.
— Кофе хочу! Крепкое-прекрепкое, арабское! — Она нетерпеливо заерзала на стуле. — И еще чего-то… сладкого и соленого… не знаю, чего…
— Ты часто звала во сне мужа, — сказал отец.
— Мне иногда казалось, что я его слышу, — призналась Валерия.
— Ладно, ешь, не отвлекайся.
— Нет, все нормально. Так или иначе, я все равно здесь… Передай мне перец. — Она активно трусила перечницей над тарелкой, пока борщ не почернел. Отец сосредоточенно наблюдал за ней.
— Поэтому нужно как следует подкрепиться, набраться сил, — продолжала она, — а то у меня такое чувство, что я сорок лет ничего не ела.
