Игорь Ушаков - Семейная сага
Михаил проводил меня до моего вагона. Я села в свое купе. Он стоял на перроне около моего окна, пока поезд не тронулся медленно-медленно. Михаил шел вровень с поездом, но вот он стал отставать, отставать… И пропал… И я пропала…
Михаил. 1954, 27 августа
Этот приезд Марии в Ригу позволил мне окончательно
понять, что она мне нужна, нужна, как воздух… Конечно, она приезжала именно для того, чтобы сказать мне то, что так сбивчиво пыталась выразить, когда мы шли из кафе к Домскому собору. Но ведь до этого были столько удивительных часов душевного слияния, какой-то умиротворенной духовной близости, которые просто так из жизни не выкинешь! И потом, когда у меня так неожиданно вырвалось это мое предложение ей выйти за меня замуж, она ведь не отказалась. Мне показалось, что своим молчанием она говорила мне: "Подожди, подожди немного! Не гони лошадей!" Значит, я ошибался, когда думал, что во мне она увидела просто очередную жертву, очередного барашка для заклания в угоду своих страстей. Да и все ее поведение, даже
ее редкие и скупые письма, да и сам приезд в Ригу — это подтверждение того, что у нее это была не игра, а тоже серьезное чувство!
Я нутром чувствую, что что-то в ее жизни не так. Она мечется, она в нерешительности. Ведь не случайно же она не сказала "нет". А может, все это — мои домыслы, попытки обмануть самого себя? О, если бы она решилась на этот шаг! Я понимаю, как это трудно, особенно для женщины с ее характером и с ее чувством ответственности решиться на такое… Но вдруг? Но вдруг?..
Утекают года.
Как меж пальцев вода…
Не вернуть никогда, То, что было тогда… Хоть всплывут иногда Юных лет города.
Лет летит череда, Тают айсберги льда. Если ты не спасешь — На пороге беда…
Мария. 1954, 10 сентября
Что же мне делать? Я опять сидела у Ларисы и плакала,
читая последнее письмо Михаила. Да он прав: на пороге беда. Что бы я ни сделала, кому-то от этого будет плохо. И я понимаю, что для Михаила эта беда будет пострашней той, какая будет для Аркадия. Аркадий полон сил, уверен в себе, девочки по нему с ума сходят. Он будет в первую очередь уязвлен, будет нанесен удар по его мужскому самолюбию: им пренебрегли. Для Михаила же это может быть крушением его, возможно, последней надежды…
Но при чем здесь эти рассуждения о христианских состраданиях? Ведь, в конце концов, никто не женится и не выходит замуж за калек, только потому что им плохо жить увечными! Семью нельзя строить на сострадании — это будет
союз, обреченный изначально на крах. Где здесь я? Кто мне дороже: Михаил или Аркадий? А если спросить саму себя честно: люблю ли я Аркадия? Смогу ли я жить с ним, постоянно думая о том, что я потеряла, отказавшись от любви Михаила?
Михаил. 1954, 21 сентября
Мария молчит. Я позвонил Ларисе. Она у нас с
Марией доверенное лицо, которое знает, я думаю, больше каждого из нас, поскольку она знает все о каждом из нас. Она говорит, что Мария в подавленном состоянии, что она совсем запуталась…
Может, мне нужно прекратить все это? Один раз и навсегда: я же не христианин, для которого самоубийство грех. Если это избавление, и не только самоизбавление, но и избавление другого самого дорогого человека, то это не грех. Да и какой вообще, к чертовой матери, грех? Перед кем?
Только надо найти хороший, надежный способ. Это, конечно, не таблетки — откачают! Это не петля — вдруг оборвется! Вот дождусь очередного дежурства, получу оружие и совершу очередное должностное преступление… Только уж тогда некого будет разжаловать и сослать в очередную Кемь!
Когда осталось совсем немного,
Лишь до рассвета,
А там — дорога, одна дорога
Под стоны ветра…
А там уж скоро, совсем уж скоро
Готова плаха,
В руке жестокой трещит мой ворот…
Трещит рубаха…
Когда звездою последней тает
Ночной зенит…
И вот светает, совсем светает,
И ключ звенит…
Осталось только лишь скрипнуть двери…
Войдет палач…
И можно верить хоть миг в бессмертье
Сквозь скорбный плач.
В тот час рассветный, когда мне мерить
Жизнь на мгновенья,
Зачем храбриться и лицемерить —
Для всепрощенья?
Мне недожитого жаль до боли,
До грустной дрожи:
Не страх, не ужас — досада что ли,
Что мало прожил…
И знаю: солнце взойдет — и это
Мой путь на плаху…
И все же жду я те брызги света
Совсем без страха!
Мария. 1954, 23 сентября
Сегодня я написала Михаилу письмо. Я долго думала,
потом выкроила время и пошла к Ларисе, попросила ее сварить мне кофе и не трогать меня какое-то время. Я курила сигарету за сигаретой и писала письмо.
"Дорогой Миша!
Прости, что я уже месяц не отвечаю ни на одно твое письмо. Я много думала, много раз пыталась тебе написать, но все время была в нерешительности, правильно ли я поступаю. Но вот мои колебания окончательно завершились. Я решила покончить со своей прежней жизнью. Я ухожу от своего мужа, даже не к тебе, а просто ухожу. Он хороший и добрый человек, но я его не люблю. Что-то в нем не так. Может, он комплексует, что моложе меня? Может, он чувствует что-то и ревнует меня неизвестно к кому? Он разогнал всех моих прежних друзей: один еврей, другой пижон, третий дурак… Мне это не нравится: я сказала: хорошо, дома они у нас бывать не будут, но я буду общаться со всеми своими друзьями, как и общалась.
Но все это, возможно, попытки объяснить себе самой, что меня в Аркадии не устраивает и даже раздражает. Дело не в этом. Я ухожу. Пойми меня правильно, я не хочу, чтобы мои дети были бы обузой для кого-то, поэтому ты свободен от каких-либо обязательств.
Если хочешь, приезжай. Поговорим серьезно. Я
обещаю быть честной и искренней, какой я себя и считаю.
Мы с тобой достаточно зрелые люди, чтобы все спокойно обсудить и придти к решению, которое будет приемлемо, если и не для всех (это невозможно), то по крайней мере, для нас с тобой.
Мария.
Каунас,23/IX-54".
Михаил. 1954, 27 октября
Сегодня — самый светлый день моей жизни: мы
расписались с Марией!.. Все было сделано быстро: Мария развелась буквально на следующий день после письма мне, даже не дожидаясь какой-либо моей реакции. Ее муж недоумевал, что случилось? Она объяснила, что она просто решила уйти. На вопрос, к кому, она сказала, что это не имеет значения, потому что она просто уходит.
Как только я получил от Марии письмо в прошлом месяце, я тут же позвонил Ларисе и… застал там Марию вместе с детьми — она уже уехала со своей квартиры, бросив все. Когда я спросил ее, почему же она даже не подождала моего звонка или не позвонила сама, он сказала, что для нее вопрос был решенный: во-первых, она надеялась на серьезность моего предложения, а во-вторых, у нее есть родители, которые всегда примут ее с детьми, как бы трудно это не было. Она позвонила им и рассказала про сложившуюся ситуацию. Ее мама плакала в трубку: что же
за такая беспокойная у нее дочь — третий раз выходит замуж,
а ведь всего-то ей тридцать с небольшим!
Мы подали заявление в ЗАГС по месту моей прописки:
мне, как военнослужащему, никаких препон из-за срочности
брака, не ставили: никаких "испытательных сроков",
никакой этой чепухи.
Когда Мария пыталась взять при переезде к Ларисе некоторые свои вещи, Аркадий повел себя не по-мужски: не разрешил ей взять из ее собственной квартиры ни коллекцию книг из серии "Всемирная литература", которую она собирала поштучно в течение многих лет, ни коллекцию картин и икон, которые оставил ей, уходя, ее первый муж…
Единственное, что он ей позволил взять, была детская стенка, но она-то как раз и не была нужна: не везти же ее с собой? Мария подарила ее своей подружке.
Когда я приехал в Каунас, чтобы забрать мою будущую новую семью, я встретился, наконец, с этой "телефонной Незнакомкой" — Ларисой и ее приятным интеллигентным мужем. Лариса с мужем устроили нам шикарный прощальный ужин. Мария сидела с Дашей на руках, Олег сидел с ней рядом. Он уже большой мальчик, ему уже около
12 лет.
Лариса, смеясь, рассказала, что в их небольшом отделе на работе произошел раскол на "тупоконечников" и
"остроконечников", имея в виду две партии, описанных Свифтом в "Путешествиях Гулливера". Одни клеймили Марию за то, что она бросила молодого, но перспективного, поменяв его на старого, но уже кандидата. А другие говорили, что Мария не тот человек, который прельстится лишней сотней, значит, дело серьезное, и никто ей не судья.
