Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc
Работы было ещё невпроворот — множество записей предстояло очистить от помех. В такой хаотичной коллекции, собиравшейся так долго, задача атрибуции становилась почти невыполнимой. Там, где был записан внятный голос, говорящий внятные вещи, — голос, узнаваемый по тембру, — к примеру голос Карадока, это не составляло труда. Но как быть с постоянными занудными цитатами, а иногда даже с фоновыми шумами, этой неотъемлемой частью живой записи? Мои крохотные дактили работали довольно надёжно, записывая всё, что слышали, но из-за несовершенной избирательности я часто не мог сориентироваться в хаосе звуков — невозможно было точно определить, кому принадлежат те или иные слова. И в то же время многие из записей были слишком хороши, чтобы их стирать. Коллекция была подобна некоему шальному аккумулятору, копящему энергию, чтобы питать музей мнемонов… Сокровище, вот что она была такое. В какой-то момент среди этих моих занятий, когда я совсем зарылся в гору белой бумаги, мне пришла идея, которая позже воплотилась в виде Авеля, компьютера. Тогда она была ещё в зародыше, хотя в течение последующих месяцев стала обретать более определённую форму. Сырой материал фонологии относительно прост, если сгруппировать его по алфавиту. Но если фонему в сильной позиции — так я по наивности считал — можно было бы перевести, по соответствующей таблице, в колебательное движение соответствующей силы… определить её частотную характеристику, бедняга Чарлок, тогда можно было бы и вычислить автора этого речевого балагана и придать хаосу научный порядок — не только хаосу, но и не поддающимся учёту данным? Всё это было ещё ужасно неопределённо, предстояло многое узнать у Маршана об электронике. Может, пришлось бы дойти до того, чтобы ради истинного языкового портрета людей просто записывать тональность их каждодневной речи. Кто знает? Новый вид дешифровки человеческой особи по свойствам голосовых связок?
Во всяком случае, любой, пусть условный и искусственный, метод лучше, чем отправлять весь этот двусмысленный, но зачастую забавный или поучительный лепет в корзину. Мы начали с Карадока, и это не случайно. Но даже здесь возникало много сомнений. Его слова мешались с другими — возможно, произнесёнными тоже им, — но иным голосом, с иной интонацией. Как если бы этот человек (ныне мёртвый) начал выходить за границы своей личности, терять чёткие очертания, становился менее уловимым с точки зрения индивидуальной психологии. Теперь он превращался в миф, и, конечно, наши собственные ошибки атрибуции могли исказить его облик добавлением к его огромной инкунабуле obiter dicta[73] Кёпгена и других. Такие сомнения терзали меня, когда я включал свою маленькую помощницу и смотрел, как она выблёвывает для меня страницы на дорогой ковёр — человеческий серпантин из кладовой памяти, судьбы.
До какой степени выбор образца голоса случаен? Пожалуйста, помоги мне, маленький верный дактиль, своими милыми коготками, пожалуйста, помоги. Я неторопливо и со всей тщательностью, на какую был способен, отмечал знакомые голоса, используя буквы алфавита для моих друзей. Но часто эти мои чёртовы игрушки оставались включёнными и записывали, когда меня самого не было на месте. Карадоку с Иолантой я показал, как с ними управляться. Ничего удивительного, что теперь приходилось разбираться с тем, что они натворили.
Давай, приятель, выпьем,Наливай,Подцепи мне кусокшашлыка,Загарпунь мне джину.(Кар.)
его смерть всё ещёновая картинаАх не трогай мистикалюбящего чтобы емуподавали завтрак в постельчто скажешь? (?)
Дорогой мой, в сущности,каждая женщина хочетродить ребёнка от мужчиныиз высшего общества.(Ип.)
Маленькие золотые серёжкив форме гильотины, дорогой;их носили во времяякобинского террора.Смотри, как милы.(Бен?)
мозаикасовременныхнастроений(Кёп?)
верхолаз,твои бобовыестебли — небеса(Кёп?)
Поэты! пустьваша сперма работает(?)
мои яички — колокольчики,Ван Шу, а твои яички —малы колокольчики ad hoc[74],так что позванивайв лингам, незабвенныйучитель, плывя на своёмлебедином сампане(Кар.)
Один из уроков, которыепреподаёт нам женщина,это то, что можно бытьчеловеком высокого умаи при этом не иметьни капли интеллекта. (Кёп.)
Эрос раскрепощённыйспасёт человечество. (Кёп.)
Мои предки, не знакомые с йогой,попросту приказали, как говорится,долго жить; вот откуда у меня дом,музей и бордель.(?)
Итак, серпантин подобной прерывистой записи выползал из маленького устройства и ложился кольцами на ковре, а я собирал его, сматывал в клубки; потом наши три головы склонялись над ними, пытаясь в них разобраться, мы прослушивали их вновь и вновь, спорили, кому принадлежит тот или иной голос. Или даже не голос, а, например, просто долгий сладостный вздох — явно вздох Иоланты в моей тёмной комнате. Должно быть, она кого-то принимала в моё отсутствие. Открывается дверь, чиркает спичка, кто-то видит деревянные сабо. Голос Графоса — но шёпотом, так что я не могу сказать с уверенностью, что это он, но точно по-гречески произносит: «Так это твои сабо?» Молчаливая возня целую вечность, скрипит кровать. Позже звук открываемого крана в ванной комнате, льющейся воды. Да, кое-где среди звуков возни и скрипа пружин могли раздаваться человеческие вздохи, вздохи наслаждения, означающие простые действия, — голос, шепчущий «О-о!» или (не совсем уверен). «Ой, мамочка!» Такая неважная запись не поддаётся точной расшифровке, некоторые из тех ужасных хрипов могли означать сосание груди. Мой крохотный аппарат жужжал, воспроизводя тишину — тишину во тьме. Это единственная плёнка, которую я уничтожил бы без сожаления. Иоланта!
Сидя среди высоких колонн голубого сигарного дыма, я размышлял об этой несвязной записи прошлого, которое не настолько далеко, чтобы его невозможно было воскресить и пережить заново, которое ещё можно сравнить, например, с ним самим — память против магнитофонной записи. Только несовершенство человеческой памяти чревато сомнениями и искажениями действительного. Там, где и человеческая, и механическая память не полностью надёжны, ты имеешь страничку с приблизительно определённым авторством. Палимпсест.
в конце концов, природа —грудастая бесшабашная,никому не отказывающая,не знающая устали давалка…почему не ты? почему не ты?(Кар. или Кёп.)
Зои Пифу — «жизнь сосуда»,подумай об этом,ибо душе требуетсягде поместиться(Кар.)
Обычно мне такиене нравятся, но еслион богат, то обязательноочень хорош (Ип.)
настоящее мало-помалуобгоняет прошлое и,вздох за вздохом, отвергаетего постоянно; оно видитв нём, как считают,призрак смерти. (Кёп.)
такие умалчиваемые факты,как превращение, поискии обретение своего посмертного«я», приятие идеи смерти, —вот что занимает нас большевсего. Всё остальное — мишура.(Кёп.)
ты говоришь о щедростиприроды; но старая волчица,несмотря на набухшие сосцы,сама тоща, так что рёбраторчат, весь лишний жирсошёл с неё в беспощаднойвойне с историей.(Кар. или Кёп.)
Всё меняется на пути к смерти!Ах, сладкая боль перемены!(Кар.)
диалог шёпотом, но записьочень плохая; несколько фраз,среди них такая: «Но он долженумереть — неужели не можешьсделать так, чтобы он исчез?»
О Боже, что мне делать?(?)
Входи. Запри дверь.(?)
Не знаю, и никогдане узнаю. (?)
Вздрогнув, проснуться в два утра, окружённым этими растущими бумажными завалами, выключить свет и, скуля, заползти в постель. Только для того, боюсь, чтобы продолжать заниматься этим во снах и кошмарах, которые толпятся в черепе счастливого сорняка. Я сказал, счастливого? Ах, инфеликс[75] Чарлок, — зачем ты только позволил своему воображению блуждать по этим непроторённым тропам, тебя соблазнила идея самозатачивающейся бритвы, которая, брея, становится острее, или электронной азбуки Брайля, вибрирующей на чутких кончиках пальцев слепого? Все те перемешавшиеся голоса, исходящие от моих игрушек, тревожили сон их создателя. Разноголосое эхо минувших времён — ибо после смерти всё спит в едином континууме: исторический комментарий Павсания и слово, брошенное нынешней уличной девкой, — «публичные губы, с которых съедена помада»; или там и тут строка поэтического афоризма — «поэзия, которая ненадолго освобождает от неуверенности». Гуляя рука об руку с девушкой где-то в Дельфах, среди бережно хранимых развалин, которые зевают от скуки, глядя на реликвий послехристианской эпохи — с равнодушием варвара.
