Л. Либединская - Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Светлов читает «Живых героев». Потом «Ямщика», сказав, что это «стихи, написанные сравнительно недавно, год-полтора назад. Они немножко мистические, но мистика иногда бывает очень реалистична».
Потом он начал читать «Все ювелирные магазины – они твои…», но забыл текст и вместо этого прочел «К застенчивым девушкам», сказав при этом: «Вот стихи, которые я давно не читал, и хочу сам убедиться в том, насколько я талантлив». Эта фраза никого не покоробила, не показалась нескромной. Весь вид Светлова – его будничный костюм, небрежная прическа, вернее, всякое отсутствие таковой, его искреннее, даже какое-то наивное желание хоть чем-то помочь слушателям если не понять, то хотя бы почувствовать, что такое поэзия,- все это было так далеко от облика признанного, прославленного, что эти слова, неуместные у любого другого, не могли вызвать никакой неприязни, а лишь увеличили симпатии к поэту.
Но при всей доброжелательности зала, при его восторженном внимании, чуткости ко многим нюансам светловского выступления (это слышно при прослушивании магнитофонной записи вечера: мгновенная реакция, абсолютная тишина, неистовые аплодисменты), это стихотворение во всей его глубине, необычности и беспощадности до многих не дошло. Это естественно. Сложное стихотворение. Странное. Трагичное. И слишком благодушно был настроен зал.
Лишь величайшим, пожалуй, даже чрезмерным доверием Светлова к слушателям можно объяснить, что он решил его сейчас прочитать. Старое стихотворение. Двадцать восьмого года. На юбилейном вечере 1963 года Светлов сказал: «Я могу вам точно объяснить, почему вы меня любите. Я вам сейчас скажу, я думал над этим. У меня есть одно волшебное качество: я могу прожить без необходимого, но без лишнего я прожить не могу». Зал засмеялся, зааплодировал. «И вот так я живу всю жизнь,- продолжал Светлов,- и это мне никаких затруднений не доставляет.
Немножко у нас увлекаются парадностью. Парадностью где-то в искусстве. Я тоже этим не увлекаюсь и тоже это у меня великолепное качество. Потому что вот – любое собрание, и потом все расходятся по домам. И там вы один. Поэтому… все-таки вы советский художник и советский поэт, но мне все-таки кажется, я не знаю, я по себе сужу… Что такое художник? Это одиночество, вошедшее в коллектив. И так я живу. Я пишу, и никто другой за меня не пишет. Но понимаете, ведь не так легко все пишется. А иногда мне кажется, когда не работается, что-то не получается, что жизнь – это густо заселенная пустыня. Вы понимаете, о чем я? Без людей я не могу, а с людьми я не всегда могу. Ах ты боже мой… И вот поэтому я… я не хочу вас задерживать. Я вам рассказываю какие-то основные свои принципы, то есть я их, может быть, не осознаю, может быть, я их только сейчас, с ходу, и придумал. Но я думаю, что я работаю правильно и что я вам доставлю еще немало радости».
Светлову не раз приходилось в письменном и устном виде рассказывать историю «Гренады». В очередной раз ему пришлось это сделать в одном из радиовыступлений в 1958 году. Запись этого выступления, уже после смерти Светлова, я услышал в Красногорском архиве кино- фоно-фотодокументов:
«Воспоминания цепляются за воспоминания, и боюсь, эта цепная реакция помешает строгости и стройности моего рассказа. В 26 г. я проходил днем однажды в Москве по Тверской, мимо кино «Арс», там теперь помещается театр имени Станиславского. В глубине двора я увидел вывеску – гостиница «Гренада», и у меня появилась шальная мысль: дай-ка я напишу какую- нибудь серенаду. Но в трамвае, по дороге домой, я пожалел истратить такое редкое слово на пустяки. Подходя к дому, я начал напевать: Гренада, Гренада. Кто может так напевать – не испанец же? Это было бы слишком
примитивно. Тогда кто же? Когда я открыл дверь, я уже знал, кто так будет петь: ну конечно же мой родной украинский хлопец. Стихотворение было уже фактически готово. Его осталось только написать, что я и сделал. Я часто думаю: каким образом происходит процесс творчества? И эти думы мне очень мешают. Я начинаю констатировать, вместо того чтобы чувствовать: вот я радуюсь, вот я печалюсь, вот я люблю – и через час будет готово стихотворение. Это может привести к полной погибели твоей как поэта. После многих лет, исследуя свое тогдашнее состояние, я понимаю, что во мне накопилось тогда большое чувство интернационализма. Я по-боевому общался и с русскими, и с китайцами, и с латышами, и с людьми других национальностей. Нас объединило участие в гражданской войне. Надо было только включить первую скорость, и мой интернационализм пришел в движение. Значит, главная гарантия успеха твоего будущего сочинения – это накопление чувств и, значит, твоего отношения к действительности. Если ты хочешь как поэт принести пользу людям, то ты можешь сделать это только «размозолев от брожения», как сказал Маяковский. А сейчас прочитаю это стихотворение».
Последний раз (уже в больнице) Светлова записывал корреспондент «Кругозора» Владимир Возчиков.
Одно из стихотворений, которое тогда прочитал Светлов, так и называлось «В больнице».
Еще он прочитал «Голоса», «Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли…».
Из этих записей Возчиков сделал для журнала пластинку. Она открывала первый номер «Кругозора» 1965 года. Белая гибкая пластинка. Яков Хелемский хорошо сказал о ней: первый памятник поэту. К записям, сделанным в больнице, Возчиков прибавил еще одну – конечно, это была «Гренада».
Вышли посмертные книги Светлова «Охотничий домик» и «Стихи последних лет». Стали появляться публикации его выступлений, прозаические наброски, неоконченные стихи. Много печаталось воспоминаний.
И тогда, только тогда я понял, как это нужно, как это важно – собрать все записи голоса Светлова.
В последние годы он много ездил. По материалам архива Бюро пропаганды Союза писателей, которое организовывало эти поездки, я узнал, что он только с 58-го по 63-й год был в Минске, Харькове, Ташкенте, Самарканде, Бухаре, Душанбе, Риге, Вильнюсе, Каунасе, Куйбышеве. В общем, было где поискать.
Причем это оказалось не трудно. Во-первых, прошло не так уж много времени, а во-вторых, по-видимому, обаяние светловской поэзии столь сильно, что почти всюду, где делались эти записи, они были сохранены. И вообще, когда самые разные люди узнавали, что я ищу записи Светлова, мне, что называется, «оказывали содействие». В Душанбе мне принесли не только записи Светлова, которые нашлись и на радио, и в Академии наук, и в редакции молодежной газеты, но и фотографии Светлова среди пионеров одной из душанбинских школ – прекрасные фотографии. В Душанбе до сих пор помнят и рассказывают – уже как легенду – о выступлении Светлова по тамошнему телевидению:
– Был жаркий, душный день. А в студии, под светом юпитеров, было особенно жарко. Но вот установлены все камеры, зажигается табло: «Микрофон включен» – начинается передача. Камера крупным планом показывает Светлова, а он вдруг говорит: «Отчего здесь так жарко и так много мух?» В студии все в панике, ему мигают, шепчут: «Передача началась, вы уже в эфире!» И он видит свое изображение на мониторе, понимает, что уже идет передача, и, ничуть не растерявшись, продолжает: «Вот я и говорю: никогда не думал, что мухи так любят выступать по телевидению. Ну что ж, будем выступать вместе». И он начинает читать стихи. Можно себе представить, как были огорчены этой накладкой все работники Душанбинского телевидения, как они ожидали для себя всяких неприятностей… Но никаких неприятностей не последовало. Напротив, на студию посыпалась масса писем. И все слушатели благодарили телевидение Душанбе за то, что они увидели на экране живого человека…
Нашлись записи Светлова и в Риге, и в Вильнюсе.
Постепенно я собрал записи двадцати шести стихотворений Светлова в авторском чтении. Некоторые стихи («Горизонт», «Живые герои», «Все ювелирные ма газины…») записаны были дважды и трижды, так как Светлов их наиболее часто читал в последние годы.
Причем, как правило, чтение стихов Светлов обычно предварял хотя бы несколькими словами. Этот «разбег», видно, был ему необходим.
Разговорность его манеры чтения сказывалась и в том, что в его чтении отсутствует та закрепленная интонация, которая характерна для большинства поэтов. Почти каждый раз Светлов читал чуть по-другому.
Одно из выступлений Светлова по радио, не сохранившееся в фонотеке Комитета по радиовещанию и телевидению, во время передачи было записано на магнитофон его другом – художником И. Игиным:
«Сейчас я обращаюсь к молодежи. И с большой печалью вспоминаю о том времени, когда ко мне обращались как к молодому гражданину, как к молодому поэту.
У меня были чудесные современники в моем ремесле. Такие замечательные поэты, как Маяковский и Есенин, обращались со мной как с молодым.
И вот прошло время, и я, наполненный возрастом человек, сам обращаюсь к молодежи. Что же могу сказать молодежи? Что бы вы ни делали, чем бы ни занимались, старайтесь создать такую атмосферу, чтобы творческое состояние заняло большую часть вашей жизни.
