Уильям Гэсс - Картезианская соната
Уж не знаю, по каким причинам — был ли Пеннер обескуражен и разочарован или преследовал определенные цели, — но он исчез не только с моих глаз. И когда я наконец набрался храбрости обратиться к его родителям, то выяснил, что его местонахождение им неизвестно и они ничего не слышали ни о его репутации, ни о памфлете «Нескромное предложение». Я рискнул ознакомить их с этим текстом. Легко догадаться, в какой ужас они пришли. Брови папаши взлетели, как пара вспугнутых птиц. Рот маменьки захлопнулся, как пустой кошелек. Я попытался представить проект их сына в самом выгодном свете, найти такую точку зрения, чтобы они могли бы взглянуть на него благосклоннее.
Отцу Пеннера, который когда-то так яростно (хотя и втихомолку) попрекал Кэлтенборна, нетрудно было понять основные положения философии сына. Мать кое-как с нею освоилась. Однако они так и не восприняли красоту чистой мести — идеи, которую я попытался изложить как можно доходчивее. Я подыскал понятные для них примеры. «Возьмем кукушку, — сказал я. — Месть кукушки чиста, поскольку птица-кардинал, в чье гнездо она подбрасывает свои яйца, выращивает ее потомство, и не подозревая об истинной природе подкидышей. Месть в таком случае приобретает трансцендентальный характер, потому что сама кукушка тоже не понимает, что творит. Кукушка просто ведет себя согласно своей кукушечьей природе и не может похвалиться успехами, поскольку даже не знает, что преуспела.
Спустя некоторое время мамаша Пеннера спросила:
— Но чем птица-кардинал провинилась перед кукушкой?
Они успокоились лишь после того, как я показал им открытое письмо Пеннера в бесплатную газету.
— Главное — где человек останавливается и приходит в себя, — сказал отец, — но кое-что в его идеях весьма привлекательно!
В голосе его я уловил оттенок разочарования.
К описанию дальнейших событий из жизни Пеннера я приступаю с неохотой, поскольку неизбежно придется говорить и о собственных поступках не лучшего разбора, но честность, обязательная для летописца, заставляет меня сделать это усилие. То, что меня беспокоила судьба Лютера, естественно, тронуло его родителей, и после нескольких встреч с ними я мог уже предложить свои услуги (не как частный детектив, а как обеспокоенный друг) для его розысков и выяснения состояния ума и тела. Я подчеркнул, что в прошлом оказывал Лютеру услуги и жажду продолжить в том же духе. Тогда меня допустили в бывшую детскую, где Пеннер провел юные годы, и там, в ящике письменного стола, я без труда нашел письма и дневники, словно дожидавшиеся меня, так же как и те два, размером с конторскую книгу, которые отдала мне его квартирная хозяйка. Обретенные сокровища я унес с собой, чтобы изучить их дома, не спеша. Читатель наверняка уже понял, что значительная часть содержания настоящего труда почерпнута из этих источников.
Именно из них я уяснил, прежде всего, четкое разграничение мести чистой и трансцендентальной. Мне оставалось лишь гадать, что послужило источником для разработки методов достижения мести, поскольку Пеннер ни слова не сообщал о том, какие читал книги по этой теме. В дневниках описывалось, как можно достичь чистой мести, оставив жертву в неведении — не затруднительного положения, которое она, несомненно, с болью осознает, но причины его. Например, хорошо известно, что люди, неожиданно обретающие богатство, выиграв по лотерейному билету или просто достигнув баскетбольного роста за два метра, часто терпят крах именно из-за своей удачи. На них налетают вороватые подхалимы, хищные агенты, объявляется толпа голодных родственников. Они вкладывают капитал наобум, бросают работу, забывают прежних друзей, швыряются деньгами направо и налево, предаются наркотикам или разврату, теряют лучшие черты характера и кончают в лучшем случае в сточной канаве, одинокие и никем не оплакиваемые. В сказках тот же результат часто достигается посредством выполнения желаний алчных людей. Таким образом, общий принцип «убиения благодеянием» можно считать твердо установленным. Подарить подозрительному хрупкое сокровище. Поманить завистника превосходством над всеми. Всепрощением и щедростью, поощрением дурацких попыток, угощением толстяка и подпаиванием пьяницы много можно нанести тайного вреда. А ребенок, чье появление на свет было неосознанно нежеланным, останется на всю жизнь нелюбимым.
Пеннер записал в дневнике, что слышал о некоей женщине, богатую сестру которой соблазнил заезжий художник, рыскавший в поисках добычи вдали от родных мест, а она заловила художника для собственного пользования (совершенно бесплатно поквитавшись с сестрой, чьему богатству завидовала), затем, утолив его сексуальный голод, окончательно отбила его у жены; так ей удалось сделаться для него единой в трех лицах — музой, женой и любовницей. Но муза получилась злая, потому что она восхваляла его слабости, обливала презрением то, в чем он был силен, окружала его своим ядовитым преклонением, подогревая его преклонение перед своими грудями, которые он ласкал так и этак, пощипывал и посасывал, и его словно затягивало в воронку водоворота, и кругозор его неуклонно сужался, поскольку преклонение неизменно так и срабатывает, и наконец карьера его рухнула и творчество иссякло — и все это шито-крыто, никто ничего не заметил.
В целом понимание и даже достижение свойства «чистоты» мести вовсе не составляло проблемы. Я сделал другое поразительное открытие: Пеннер усердно изучал «Дневники» д-ра Геббельса, публикация которых сопровождалась большим скандалом и ажиотажем. Урок, извлеченный им из этого чтения, стал важным, если не важнейшим инструментом постижения истины о Трансцендентальном Воздаянии. Геббельс был профессиональным лжецом. Его министерство было министерством обмана. Тончайшую иронию можно усмотреть в том, что обманщик Геббельс сам был обманут. Он попался на крючок, им же самим заброшенный. Этот факт стал подлинной «эврикой» для юного Пеннера. И знаменитый Джозеф Смит («Джозеф Смит!!!» — восклицал Пеннер в дневнике) вовсе не получал своей «Книги Мормона», как он твердил, «на золотых!!! листах — в Пальмире!!! Штат Нью-Йорк!!! Господи, куда ему!». А также и Мухаммед, и Моисей, и другие прославленные дядечки не внимали диктовке Аллаха, не находили, взойдя на гору, прислоненные к скале Скрижали Завета. Однако если лжец лжет достаточно долго, если лжец хочет, чтобы его ложь была истиной, если лжец видит веру в глазах слушателей, для которых его ложь сладка как мед, он в конце концов становится верующим сам, искренним, как солнечный свет, чистым, как родник, и преданным, как был предан старый хромоножка своим обнадеживающим фальшивкам и Адольфу Гитлеру.
Вот тогда я заподозрил, что Лютер Пеннер мог бросить дом, и город, и тесный кружок, и немую страсть Хэрриет, и ее преданность и самоотверженность, и меня, и все свое прошлое ради того, чтобы преобразить свою природу; ибо если он хотел отомстить всему миру, ничего не могло быть лучше, как развратить сознание мира и направить его мысли в ложном направлении, подкинув наживку — свеженькую, с пылу, с жару религию, приправленную для пущей надежности долей традиционности, экзотическим ароматом — для возбуждения аппетита — и щепоткой новизны, чтобы убедить всех этих баранов, что перед ними открывается новый путь.
Я пришел к мысли, что Лютер Пеннер, затаившись где-то, шьет мантию и готовится к обретению достоинства гуру. Тогда его неуклюжесть в обращении с людьми, плохие зубы, плохой цвет лица, сутулость, шарканье ногами, его излишне настойчивый, излишне открытый взгляд — все это обернется преимуществом. Если считается, что красавицы глупы, то красавцев никогда не почитали святыми. Повезло Сократу, что у него была базедова болезнь и потому выпученные глаза. Меня разбирало любопытство: что замышляет Пеннер? откуда черпает вдохновение? как ему вздумается спасать человечество? что нам следует сделать, чтобы заслужить в дар его слово, его мудрость?
Любому уличному торговцу, жулику, зазывале, лжецу, шуту, фокуснику, да самому великому Сатане и его подручным-чертенятам не обойтись без тех, кого можно завести, закрутить, заморочить; они нуждаются в этих чутких ушах, пустых головах, жадных сердцах, жаждущих шепота совратителя… жаждущих любви Люцифера… чтобы зализать свои душевные раны, избавиться от страхов и расшевелить вожделения…
Итак, тайная месть является тайной, когда тот, кому мстят, даже не догадывается, что это с ним рассчитываются, и смиряется с трудностями, считая их неизбежными. А трансцендентальной месть становится, когда даже сам мститель не осознает природы своих поступков, например, искреннего распространения нелепых идей или иллюзий, переставших быть ложью, перешедших в разряд фальшивок, которые подают на фарфоровом блюде и едят серебряными ложками.
Однако… что же все-таки птичка-кардинал сделала плохого кукушке? Чем ее оскорбила? Какова была в случае с Лютером причина столь масштабной обиды? Запугивание в младших классах этого не объясняло. Родителей вроде бы не в чем было упрекнуть. Чем объяснялось глубокое ощущение обиды у Пеннера, обиды на всю Природу? Было ли это осознание пропасти между собственными амбициями и способностями, столь глубокой, что она казалась незаслуженным наказанием? Может быть, понимание расстояния между желанием и удовлетворением оказалось столь заурядным, столь болезненным и всеобщим, что Лютер Пеннер мог приписать его всему человечеству и потому решил стать его представителем, никем, обыкновеннейшим из обыкновенных, святым и низменным, а затем явиться новым пророком, неся утешение слабым, которые — по правде говоря — не наследуют царствия земного, а только вдыхают пыль его и едят грязь, умирают и в ту же землю уходят. Если только…
