Эрико Вериссимо - Господин посол
Гленда разрыдалась, содрогаясь всем телом, и Пабло вдруг почувствовал, что не может коснуться ее.
— Давно это случилось?
— Лет пятнадцать назад…
— Гленда, милая, надо забыть все это, если прошло столько времени. Думай так: я ни в чем не виновата. Ты должна освободиться от этого ужасного плена. И жить спокойно.
Пабло удалось уговорить Гленду, она повернулась на спину, отняла руку от глаз, которые все еще были закрыты, по ее щекам текли слезы.
— Хочешь сигарету? — спросил он.
— Нет.
— Открой глаза и вообще взгляни на жизнь смело. Ты совершенно не виновата в том, что произошло.
Она закрыла лицо простыней, но Пабло простыню отдернул.
— Постарайся понять, Пабло.
— Я понимаю. Не хочешь понять ты. Ты молода и не можешь и дальше лишать себя радостей, которых требует твое тело. Не стыдись его, Гленда. Что было, то было. Представь себе, что ты родилась заново. Если б ты знала, как я хочу тебе добра!
Пабло снова схватил край простыни, резко сдернул ее с Гленды и бросил на пол. Гленда продолжала лежать неподвижно. Увидев ее высокую грудь, гладкий живот, тонкую талию и длинные, стройные ноги, Пабло почувствовал желание, которое едва сдержал, иначе он мог бы наброситься на нее, как животное.
Тогда Пабло принялся ласкать ее… Какое-то время Гленда противилась, но наконец, кусая губы, отдалась. Однако тут же вскрикнула: «Нет!» — и попыталась оттолкнуть его от себя… В Пабло проснулась злость, словно он хотел ей за что-то отомстить. Гленда продолжала стонать: «Нет! Нет! Нет!», ногти ее царапали спину Пабло. В конце концов ей удалось вырваться из его рук, она соскочила с кровати, завернулась в простыню и, забившись в угол, сжалась там в комочек, дрожа, как испуганный ребенок… Ошеломленный Пабло уселся на кровати.
— Гленда, ты была невинной!
Она ничего не ответила и не шевельнулась.
— Я ничего не понимаю… — прошептал он, и ужасное подозрение закралось ему в душу.
Встав, Пабло поторопился прикрыть наготу халатом, спина у него горела, как обожженная.
— Ты же сказала… — начал он.
Гленда молча взяла свое белье и заперлась в ванной. Недоумевающий Пабло уселся на стул и закурил, пытаясь разобраться в своих догадках и в то же время боясь истины… Неужели она придумала всю эту историю?
В ванной зашумела вода, он подошел к окну и стал глядеть на улицу. Зажигались огни, хотя горизонт еще алел от лучей заходящего солнца.
Когда Гленда вышла из ванной и направилась в гостиную, Пабло последовал за ней.
— Ты не уйдешь отсюда, пока не объяснишь мне все.
— Все мужчины одинаковы. Вам от женщины только одно нужно. Свиньи!
— Сознайся, что ты выдумала эту гадкую историю.
— Какую?
— Ты не была изнасилована.
На ее лице появилось выражение ужаса. Усевшись на софу, она не сводила с Пабло растерянного взгляда.
— Рассказывай, как было на самом деле.
Гленда закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, Пабло, не мучай меня.
— Я хочу помочь тебе освободиться от кошмара. Ты сама сделала себя пленницей этой лживой выдумки!
— Но он был грязным негром. Все время следил за мной. Крал мое белье и уносил его к себе… Он был животным. Его отвратительный запах преследовал меня днем и ночью…
Пабло подошел к Гленде, взял ее за плечи и, сильно встряхнув, заставил взглянуть себе в глаза.
— Но он не тронул тебя… Говори!
— Он был грязный негр, и мысли у него были грязные… Он заражал всех нас.
— Но он не тронул тебя!
— Ради бога перестань, Пабло!
— Сознайся, что ты выдумала все это.
— Не знаю, не знаю, оставь меня в покое, я ничего не знаю!
— Ты не хочешь знать, но с фактами нельзя не считаться. Сознайся, он не прикоснулся к тебе.
— Откуда я знаю? Мне было тринадцать лет…
— Почему же ты не удержала отца и его друзей, когда они погнались за негром?
— Я не знала, что они его убьют.
Пабло не сдержался.
— Знала! Знала! — крикнул он. — Знала и хотела, чтобы они убили его! — Гленда упала на софу и снова разразилась рыданиями.
Пабло ходил по гостиной. Что делать? Не пора ли перестать мучить Гленду и не лучше ли отправить ее домой?
Он сел рядом с нею, погладил по голове и ласково заговорил:
— Расскажи мне все, освободись от камня, который лежит у тебя на сердце. После этого… случая тебя осматривал доктор?
Гленда ответила не сразу.
— Осматривал.
— И понял, что негр тебя не трогал, так?
Гленда судорожно всхлипнула.
— Да или нет?
Повернув к нему искаженное лицо, Гленда закричала:
— Да! Да! И все об этом узнали! Отец и его друзья были отданы под суд, но их оправдали. Нам пришлось покинуть Седартаун, и с тех пор мы не можем от этого оправиться. Ты доволен? Доволен?
— Я же сказал, что хочу помочь тебе.
— Никто мне не поможет. Даже господь бог.
— Не говори так. Я отвечаю за тебя. Особенно теперь.
— Неужели ты считаешь, что должен жениться на мне после того, что случилось? Неужели ты так глуп?
Гленда встала, взяла сумочку и с недоумевающим видом осмотрелась по сторонам.
Пабло снова взорвался.
— В конце концов осуществилась твоя тайная мечта: тебя изнасиловал мужчина с темной кожей. И теперь я тебя спрошу: ты довольна?
— Но кто мне докажет, что и это не было моей выдумкой?
— Будь благоразумной, Гленда. Разреши мне помочь тебе.
Несколько мгновений она смотрела на него в упор, а потом сказала, едва сдерживая гнев, от которого дрожал ее голос:
— Может быть, ты помог мне больше, чем ты думаешь. Я поняла, что на самом деле угрызения моей совести не столь мучительны, как мне казалось.
Гленда направилась к двери, и он не сделал ни малейшего движения, чтобы задержать ее.
31
Пабло Ортега не помнил, чтобы когда-нибудь ему приходилось переживать более неприятные дни. Проснулся он после памятного вечера, измученный тревожными и неясными снами, с тупой болью в голове. В посольстве он избегал сослуживцев, подолгу сидел, не сводя глаз с телефона и желая, и боясь позвонить Гленде. Что он ей скажет? И что вообще говорить после того, что случилось? Не лучше ли для них больше не видеться?
На делах он сосредоточиться не мог. Иногда часами делал наброски в своем блокноте: профиль Гленды, узкая, извилистая улица Соледад-дель-Мар, спускающаяся к пляжу, лицо мастера Наталисио; человек, понуро сидящий под кипарисом; и снова Гленда — ее глаза и рот, чаще всего рот…
Пабло то и дело глотал аспирин, закрыв глаза, откидывался на спинку вращающегося кресла и под шум кондиционера вспоминал тот вечер… Ему нужно было излить душу… Но перед кем? И хватит ли у него смелости рассказать все? Гонзага еще не возвратился из-за границы. Но ему он все равно не осмелился бы признаться, так как бразилец обязательно поднимет его на смех. («Ты усложняешь самые простые вещи, Пабло. Мы, мужчины, сами окружаем женщин ореолом таинственности».) Годкин? Ортега восхищался своим другом и уважал его, но заранее предвидел, чем кончится их разговор: Билл внимательно выслушает его, спокойно покуривая свою трубку, а потом пробормочет что-нибудь утешительное, но весьма неопределенное. Грис! Да, вот кто ему нужен. Старому профессору он откроется, как отцу…
Как-то утром он попросил телефонистку соединить его с городом, набрал номер Гриса, но никто ему не ответил; Пабло позвонил в университет, и женский голос сообщил ему, что д-р Леонардо Грис, очевидно, дома, так как лекции у него вечером.
Пабло вышел побродить по длинному посольскому коридору. Погрузившись в свои мысли, он не заметил, как оказался в кабинете Клэр Огилви.
— Пабло!
— Посол здесь?
— Поехал в Панамериканский союз с министром-советником. Никак не договорятся насчет Никарагуа…
Пабло уселся против Клэр, и та предложила ему сигарету. Но Пабло не хотелось курить.
— Ты можешь обмануть других, — заговорила Клэр, — но не меня. Несколько дней я наблюдаю за тобой. Что случилось?
— Ничего, — тихо ответил Пабло, надеясь в душе, что Клэр не отстанет, пока не заставит его рассказать все.
— Гленда?
Пабло кивнул и выложил то, что его мучило, не упуская подробностей, даже самых интимных. Закончил он вопросом: «Ты считаешь, я вел себя неправильно?»
Огилвита подняла брови, взглянула на него своими водянистыми глазами, и ее лошадиное лицо озарилось нежностью.
— Ты вел себя как нормальный мужчина, а она — как истеричка. Впрочем, добрая половина белых американцев относится к неграм так же, как Гленда, или почти так же… Но если ты вздумаешь превратиться в агнца божьего и взвалить на себя все грехи мира, на меня не рассчитывай, я не стану петь «Miserere nobis».
— Но что мне делать?
— Ничего. Все твои вопросы разрешит время.
