Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме
– Ну да, конечно. А разве не у всех так?
– Нет. По крайней мере, не всегда так было. Это чувство характерно для того времени, в котором мы жили.
– Возможно, возможно…
– И еще Ричард, признайся, не было ли у тебя постоянного ощущения, что ты находишься на пороге постижения великой истины? А ведь это чувство тебя не обманывало. Великая Истина существует. Она есть.
– Ага!
– Да. А теперь о том, что будет со всеми вами: вы как бы умрете и родитесь заново – только в те же самые тела. И в новой жизни вам всегда будет сопутствовать ощущение причастности к Великой Истине. Вам придется кричать о ней, воровать ради нее, вымаливать ее. И вы никогда не перестанете спрашивать о ней. Ваши вопросы будут сыпаться постоянно, двадцать четыре часа в сутки.
Это и есть план «Б».
Каждый день, отмеренный вам в новой жизни, будет посвящен тому, чтобы заставить других осознать эту необходимость – исследовать, узнавать, добиваться, искать те самые слова, что выводят нас за рамки самих себя.
Ищите. Нащупывайте. Добивайтесь. Верьте. Спрашивайте.
Задавайте вопросы, нет, выкрикивайте их во весь голос, даже когда замираете на миг перед автоматическими дверями в ожидании, пока они откроются. Требуйте от других, чтобы они спрашивали вместе с вами, спрашивали постоянно – зубря старые учебники и болтаясь по центру города, везде – в «Планете Голливуд», на бирже, в «Гэпе».
Выгравируйте главные вопросы на стекле ксероксов. Нацарапайте самые дерзкие вопросы на железяках от старых автомобилей и швырните их с моста. Пусть ученые из будущих поколений, копаясь в нашей грязи, тоже зададут их себе. Врежьте слова в каждую шину, в подошву каждого ботинка, чтобы каждый ваш шаг, каждый оборот колеса вашей машины говорил о том, что вы мыслите, спрашиваете, беспокоитесь. Синтезируйте молекулы, принимающие под микроскопом форму вопросительного знака. Пусть в штрих-кодах будут зашифрованы вопросы, а не цены. Не позволяйте себе даже выбросить что бы то ни было, не припечатав мусор клеймом вопроса – требования перебраться на новую ступень.
Молчание. Вода притихла, почти застыла. Небо прояснилось, на нем одна за другой робко появляются звезды.
– О чем мы должны спрашивать? – обращается ко мне Венди.
– Спрашивайте обо всем, что не укладывается в омертвевшие, бездушные формулы. Спрашивайте: Когда мы стали людьми и перестали при этом быть теми, кем были до этого? Спрашивайте: Что именно изменило нас в корне, что именно сделало нас людьми? Спрашивайте: Почему люди не особо интересуются своими предками больше чем на три поколения назад? Спрашивайте: Почему нам не дано придумать ничего более или менее внятного о будущем – на сто лет вперед и больше? Спрашивайте: Как можно представлять себе будущее чем-то огромным, предстоящим нам и одновременно включающим нас в себя? Спрашивайте: Став людьми, что мы должны делать теперь, чтобы стать тем или чем, во что нам предназначено обратиться на следующем этапе?
Если даже вам придется кричать об этом на каждом углу, раз от разу все громче и громче, – поступайте именно так. Другого выбора вам не дано.
Что есть судьба? Есть ли различие между судьбой одного человека и коллективным предназначением? (Я всегда знала, что стану кинозвездой; а я всегда предчувствовал, что стану убийцей.) Судьба – она искусственное творение? Она есть только у человека? Откуда она берется?
Вам предстоит вечно тосковать по дому во время долгих переездов по железной дороге – от станции к станции, на каждой из которых вы будете шептать детям на ушко какие-то непонятные слова о смысле существования. На вашу жизнь ляжет печать срочности, неотложности – как у спасателей, достающих людей из-под завалов, как у ковбоев, которые вытаскивают арканом свалившуюся в реку лошадь. Вас будут принимать за безумцев. Вполне возможно, что свои дни вы закончите в психушке, выплескивая откровения и истины вперемешку со слюной, размазывая их по своим бокам и ногам, стертым от долгих пеших путешествий. Глаза ваши будут болеть, как будто вы все время смотрите на солнце. Чтобы остудить их, вы будете искать луну и смотреть, смотреть на нее. Все, нет пока больше подходящих слов, чтобы описать это преображение. Вам еще предстоит придумать их.
– Мы сойдем с ума! – кричит Гамильтон.
– Нет, ваш разум будет работать все яснее, четче.
– Ни хрена! Мы все свихнемся, я тебе говорю!
– Разве ты этого не знал, не ждал этого? Признайся, Гамильтон, за стеной твоего цинизма разве не скрывалась все эти годы уверенность в том, что рано или поздно придется много, по-настоящему поработать? Ну что, я прав, было такое?
Гамильтон вместе с остальными прикидывает, на что будет похожа эта новая жизнь.
– Вас не должно волновать, что подумают другие. Да им, собственно, наплевать. Поймите, вам дано истинное знание; по крайней мере, вы к нему стремитесь. Неважно, насколько глупыми и безумными или странными покажетесь вы остальным. У вас свой путь, другого вам не дано, и все тут.
Гамильтон закрывает глаза. Под сыплющейся с неба слюдяной крошкой лицо его начинает поблескивать.
– В той жизни у вас не было цели, ради которой стоило бы жить. Теперь она появилась. Терять вам нечего, приобретете же вы все, весь мир. Идите, освобождайте землю под новую культуру. Беритесь за топоры, косы, за оружие. Я знаю, что вы обладаете всеми необходимыми в этой битве навыками. Вы умеете взрывать, лечить, строить, рекламировать, маскироваться. Если каждая минута вашего нового дня не будет посвящена обдумыванию того, как можно перевернуть мир, если вы не станете ежесекундно плести заговор, подтачивая изнутри опоры старого мирового порядка, – считайте, что этот день потерян впустую.
Вода, стекавшая по желобам слива, остановилась, замерла, но никому до этого нет дела. Я по очереди подхожу к каждому из моих друзей, смотрю им в глаза.
– Пэм, тебе предстоит большая работа. В новой жизни каждый день будет рабочим и тяжелым. И никаких отговорок! То, что тебе предстоит, можно описать так: ты выкапываешь из земли большое дерево и распутываешь сбившиеся, скрутившиеся в узлы корни, переплетенные какими-то темными подземными силами. Ты готова? Управишься?
– Да.
– Гамильтон. Все, хватит прикидываться дитем неразумным, по ошибке засунутым в уже стареющее тело. Нельзя больше избегать ответственности и серьезности взрослой жизни. Ты сможешь так жить? Ты готов? Управишься?
– Э-э… да.
– Венди, никаких отговорок, никаких уловок: ни наркотиков, ни снотворных, ни алкоголя, ни сверхзагруженности на работе. Никаких усилий, направленных на то, чтобы заставить время промелькнуть незаметно. Дорога предстоит долгая. Ты готова? Управишься?
– Я – да. А наш ребенок?
– Сама ты, может быть, не сумеешь изменить весь мир. Но это сделает наш ребенок. Он и Джейн. Вы станете их учителями, но и они будут учить вас.
– Лайнус, когда ты вернешься, мир не рухнет. Этого повода для внутреннего самолюбования у тебя больше не будет. Не засосет тебя больше и трясина совсем уж полной свободы. Готов ли ты измениться, присоединиться к тому, что будет Потом?
– Да.
– Меган, если потребуется, ты должна будешь отвергнуть и разрушить то, что осталось от истории, убить прошлое – если оно будет препятствовать поискам истины. Большая часть прошлого лишь мешает сделать то, что сделать необходимо: история неподъемным грузом давит на плечи. И при этом прошлое чаще всего оказывается бесполезным. Слишком много нового ждет на пути. Правила придется создавать на ходу. Готова ли ты – вместе с Джейн – измениться, присоединиться к тому, что будет Потом?
– Да.
– А ты, Ричард, готов ли ты к роли тайного агента? Тебе придется уничтожать информацию, перерезать провода, выдергивать звенья. Готов ли ты со всей серьезностью, профессионально заняться планомерным искоренением всего, что мешает задавать вопросы? Готов ли ты уйти в подполье, готов ли проникать в чужеродные системы? Для тебя не составляло труда рассматривать динозавров и ледниковый период как доисторические явления. Готов ли ты теперь рассматривать современность как пост-историческое явление?
– Готов.
Никто не обращает внимания на то, что я не говорю с Карен. Ричард обращается ко мне:
– Слушай, Джаред.
– Да, Ричард.
– А что, если мы не захотим возвращаться? Представь себе, что нас вполне устраивает существующее положение вещей. Вдруг мы возьмем, да и решим остаться здесь.
– Я все думал, когда же прозвучит этот вопрос. Вот вам ответ: если вы хотите остаться здесь и доживать так, как жили, пожалуйста. Но я просто прошу вас подумать об этом. Недолго, секунду-другую.
Через мгновение по их лицам становится ясно, что этот вариант их не слишком привлекает.
– Вот видите: вы сами сделали выбор, и с этим все понятно. Но мне кажется, что у тебя, Ричард, есть еще один вопрос…
