Дина Рубина - Озябшие странники
К слову: костюм полураздетого туриста под знаком хамсина и к нему маска с намалеванным на ней обалделым выражением: «ну и жарища тут у вас!» — явление, распространившееся за последние годы, с падением железного занавеса.
К моей подруге приехал в гости — поглядеть Израиль — сват Владимир Иванович, между прочим, кандидат химических наук. Приехал, разделся до трусов (у нас действительно довольно жаркий климат) и принялся расхаживать по квартире, вышлепывая ладонями на голом животе «Турецкое рондо» Моцарта. День эдак ходит, два, неделю ходит… Наконец домашние, ошалев от «Турецкого рондо», решили удалить этого ударника из дому — хотя бы на день — проверенным способом: ему купили билет на экскурсию в «Иерусалим — город трех религий».
Живут они под Хайфой, а экскурсионный автобус отправляется от центрального автовокзала. Ну, объяснили свату, как добраться до автовокзала, нарисовали — куда и как, только забыли написать название экскурсии. А он, пока добирался, забыл — в какой город едет, помнил только, что в столицу. И пошел он искать по улицам русскоговорящих людей (что нетрудно), и наткнулся на совсем свеженькую репатриантку, и спрашивает ее:
— А скажите, гражданочка, какой у вас тут город — столица?
И эта дура отвечает — что? Правильно: Тель-Авив. Как ее учили в советской школе: «длинная рука Тель-Авива».
И пошел сват Владимир Иванович искать автобус, следующий по маршруту «Тель-Авив — город трех религий», что на слух местных жителей звучит ну до колик смешно.
Кстати о религиях.
Я не говорю о взаимоотношениях трех великих религий, сгрудившихся на священном пятачке Масличной горы. Я говорю о противостоянии, распрях и противоборстве внутри каждой из них. Да у нас внутри каждой конфессии сект, ответвлений, дворов и направлений — видимо-невидимо! У нас только православная церковь делится здесь на Белую и Красную, смертельно враждующие церкви. А католики, а протестанты, а армянская и грузинская епархии! А лютеране! А «Христиане за Израиль», устраивающие ежегодные абсолютно карнавальные шествия по Иерусалиму! А… христианская Пасха — с усиленными нарядами израильской полиции, стянутыми на площадь перед храмом Гроба Господня, Пасха с ежегодными кровопролитными потасовками между братьями во Христе, принадлежащими к разным направлениям христианства — вот это всем карнавалам карнавал!
Есть в Иерусалиме ресторанчик «Кенгуру». Держат его Лина и Дато — она грузинская еврейка, он настоящий грузин, истовый христианин, долгое время был секретарем патриарха православной грузинской церкви. Бывший российский народ любит там бывать: симпатичные хозяева, вкусная кухня, да и компания своя собирается.
Однажды художник Саша Окунь привел в «Кенгуру» своего гостя из Италии, отца Серджио, иезуита. Вот, говорит, познакомьтесь, это отец Серджио. Иезуит.
Дато, который и без того похож на кота, выгнувшего спину, совершенно ощетинивается, отзывает Сашку в сторону и шипит:
— Ты что! Как ты смел привести иезуита в мой дом! Их на порог пускать нельзя, в Швейцарию, например, их не пускают, указ такой есть!
Тем не менее прирожденное грузинское гостеприимство, очевидно, не позволило ему выгнать гостей. Они уселись за стол, заказали вина, сациви, лобио…
И отец Серджио, который к тому же оказался экуменистом, сидит, вкусно ест, благодушествует и рассуждает, как прекрасно станет в мире, когда сольются в любви все веры.
Дато слушает, слушает и тихо закипает.
— Серджио, скажи, — наконец вкрадчиво спрашивает он, — когда все-все сольются, кто наверху будет?
Отец Серджио все-таки иезуит, выучка чувствуется, складывает под подбородком ладони лодочкой, возводит очи и смиренно произносит:
— Наверху будет Бог.
И Дато ничего не остается делать, как повторить этот жест. Несколько секунд они сидят друг напротив друга, как два прихожанина одного прихода.
Помолчали… Трапеза возобновляется.
— Серджио, скажи, — опять вкрадчиво вступает Дато, — когда все-все сольются, ниже Бога кто будет?
— Папа, — кротко отвечает иезуит.
— Ни-ког-да!! — кричит Дато, сверкнув глазами.
Помолчали… Из кухни приносят свежую зелень, молодую картошку с солеными огурчиками…
— Серджио, скажи, — опять вступает Дато, — когда все-все сольются, в самом-самом низу, внизу всех — кто будет?
— Я, — отвечает иезуит, улыбаясь.
— Нет, я!! — страстно восклицает грузин, стукнув кулаком по столу.
Но пока не слились в порыве любви все-все веры — с единой вершиной и единым краеугольным камнем в основании — нашим добрым Дато, — случается так, что на наших площадях бьют кровавые фонтаны.
Впрочем, это тоже в традиции средиземноморского карнавала — возьмите любую итальянскую или испанскую средневековую новеллу: под грохот музыки и раскаты смеха, в брызгах огней всегда сводились счеты с неверной возлюбленной, жестоким мужем, коварным другом, подлым предателем…
Вот только наша ближневосточная мясорубка внесла нечто новое в историю извечного арабо-израильского карнавала: когда в воздух взлетают ни в чем не повинные, никого не предавшие, никому не изменившие дети…
Возвращаюсь домой из города. Дверь открывает взвинченный сын, кричит мне:
— Где ты гуляешь, мы тут с ума сходим!!!
По телевизору передают экстренный выпуск новостей: двадцать минут назад в центре Иерусалима, на пешеходной улице Бен-Иегуда (в одном из магазинов которой я час назад купила себе отличный ежедневник в кожаном переплете), взорвали себя три террориста-самоубийцы. По предварительным данным, они были переодеты в женские платья и прогуливались среди столиков кафе, вынесенных на улицу в этот упоительный час предвечерней прохлады. Есть много раненых, больше десятка убитых, среди них — дети, женщины…
На экране телевизора под вой амбулансов мечутся санитары с носилками, бегут полицейские, мелькают искаженные ужасом, окаменевшие от шока, залитые слезами лица людей…
Я представляю себе, как три безумца надевают на себя огромного размера лифчики, чтобы больше вошло в них взрывчатки, как нацепляют парики, надевают дамские туфли, красят помадой губы, — как три безумца готовятся к последнему в своей жизни карнавалу только ради того, чтобы убить еще с десяток евреев. Я пытаюсь представить себе, как они переодевались, как смотрели друг на друга — ведь это страшно весело, ведь это смешно, ведь невозможно не рассмеяться?!!
Я швыряю в угол сумку с новым отличным ежедневником, который в любую минуту может больше не пригодиться мне в этой жизни, и ору:
— Гос-по-ди, на-до-ело!! Господи, как надоел этот кошмарный карнавал! Господи, что надеть, во что переодеться, чтобы стать невидимой, недостижимой, неуязвимой! Господи, во что переодеть детей, всех близких, весь народ, чтоб перестать быть вековечной мишенью!!
На следующее утро после бессонной ночи я запрещаю домашним включать телевизор и радио. Я не хочу ничего слышать, ни одной подробности о вчерашнем теракте, ни одного имени, не хочу видеть ни одной фотографии жертв. Я выжата, как лимон, измучена, у меня нет сил не то что работать — просто жить, двигаться, совершать какие-то бытовые действия.
Медленно шаркая тапочками по кухне, в полной тишине варю себе кофе и слышу, как почти крадучись, чтобы не раздражать меня, муж выходит за газетой, а потом тихо шуршит страницами в комнате.
Вдруг раздается — я ослышалась, наверное? — его почти истеричный смех.
— Опечатка! — кричит он мне. — Ну и опечаточка!
И показывает в разделе «Объявления»:
«Каин с большим опытом предлагает услуги по части обрезания».
Ну, конечно. Наборщица, наверняка новая репатриантка, вместо «коэн» набрала более понятное ей — «Каин», мгновенно вписавшись в стихию этого вечного, невозможного, неостановимого ни на минуту, трагически прекрасного карнавала.
«…Их бин нервосо!»
Итальянцы уже при рождении получают такие звучные имена, что просто обязаны становиться великими художниками, писателями, учеными…
Вот ты идешь по узкому тротуару флорентийской улочки, вжимаясь плечом в стену дома (дабы увернуться от мотоциклиста, ибо известно, что в Италии пешеходы бывают двух типов: увертливые и мертвые), и машинально обегаешь взглядом латунные кружочки звонков на дверях парадных.
О, какие имена! Такие имена, что порой не веришь своим глазам и думаешь — да нет, не может быть, это псевдоним циркового наездника!
Чезаре Кьянти! Лучано Пискорелли! Лоренцо Рота! Патриция Кларетти!
Мой муж Боря (между прочим, художник) идет следом за мной и тоже читает фамилии на звонках.
— Подсудимый Лоретта, — угрюмо бормочет он, — подсудимый Франческатти… Подсудимая Дольчески…
Что не вполне справедливо: ведь уверял же нас торговец фруктами на углу виа Национале, что обворовали нас не итальянцы, а… арабы. Ей-богу, стоило приезжать для этого в Италию!
