Сибирский папа - Терентьева Наталия
– Пап, я напишу тебе.
Я нажала отбой и возможно коротко написала родителям о том, что произошло. Постаралась обойтись без лишних эмоций.
– Я вылечу к тебе первым же рейсом, – снова позвонил мне папа. – Всё, жди меня. Ты где сейчас? У них в доме?
– Нет.
– Почему? А где? В гостинице?
– Нет, я не знаю, куда идти. Я с Йориком…
Я объяснила всё папе.
– Маняша… Так, ну тогда…
Связь прервалась. Я видела, что ко мне прорывается Кащей. Наверное, из-за него и прервалась. Он понял, что я не отвечаю письменно, и стал звонить.
– Мария, ты где?
– Около театра стою на улице, Володя.
Мы остановились с Йориком у старой стены. Штукатурка местами отвалилась, и было видно, что когда-то театр был светло-розовый, потом фисташковый, теперь его покрасили в сизовато-серый цвет. Раньше точно было лучше.
– Я с тобой буду. – Йорик поднял на меня глаза и крепко схватил за руку.
– Хорошо. Конечно.
Дождь перестал, сквозь плотную серую пелену дождевых облаков местами проглядывало нежно-голубое небо. Глаз сам выхватывал эти кусочки и останавливался на них. Я погладила Йорика по голове.
– Я тебя не отдам никому, мы теперь вместе.
Никогда не хотела иметь брата или сестру. Даже не знала, какое это удивительное чувство.
Мне показалось, что Кащей примчался на такси за несколько минут, как будто был уже где-то рядом. Может быть, просто время сегодня шло как-то по-другому.
Кащей оглянулся, резко крутя головой, его длинные пепельные волосы то и дело падали на лоб, он их откидывал, так красиво, слишком красиво, как перед фотокамерой… Почему я об этом думаю?
– Мария!.. – Кащей, увидев меня, бросился к нам, в три прыжка донесся на своих длинных, плохо гнущихся ногах.
Всё было не так, будто не по-настоящему. Словно мы все участвовали в какой-то плохой пьесе, режиссер ушел, а мы не знаем, как играть, что-то представляем, стыдное, лживое… Да что со мной такое! Я с силой потерла лоб, щеки…
– У тебя болит голова? – участливо спросил Кащей, наклоняясь низко-низко к моему лицу, так, что волосами закрыл мне глаза.
– Нет. То есть да. То есть не в этом дело. Володя. Гм… – Я глянула на Йорика, он смотрел на Кащея во все глаза, почему-то закусив губу, и от этого казался гораздо старше. Думаю, ему, как и мне, просто было сейчас плохо уже от всего. – Мне надо куда-то пойти с Йориком. Он убежал вместе со мной.
– Конечно! – заботливо и сердечно воскликнул Кащей, как-то преувеличенно широко обнимая меня, словно напоказ.
Кому тут и что можно показывать? Трем молодым музыкантам из нашего автобуса – с моего несостоявшегося дня рожденья, которые, встретив знакомого, так и не вошли в здание театра, стояли, курили уже по третьей сигарете, хохотали, чуть не падая на землю. Ну конечно, жизнь ведь продолжается. Какое им дело до того, что произошло. Каждую минуту в мире умирает много людей. Пока это не коснется тебя самого, это нереально. Но можно было бы, по крайней мере, при нас так не хохотать…
– Пойдемте, пойдемте ко мне в номер! – Кащей сжал мое плечо. – Я же его еще не сдал!
– Давай мы сначала покормим Йорика, – негромко сказала я.
Почему-то мне так не хотелось идти к нему в номер… Я понимала, что в присутствии моего брата Кащей не станет продолжать то, на чем мы остановились вчера. А мне совсем не хотелось снова оказываться в той точке, из которой я сбежала. Да, я думала, что… Мало ли что я думала! Всё изменилось!
– Мария… У тебя есть близкий человек, это я… – искренне и негромко сказал Кащей. – Всё, что тебе нужно, я сделаю, понимаешь?
– Сейчас нужно Йорика покормить, – повторила я.
Когда он так говорит, у меня в душе снова всё открывается навстречу ему. Хорошо, что он понимает, что в такой момент вести себя надо спокойно и сдержанно.
– Конечно, пойдем. Вон кафе. Подойдет?
Я кивнула, держа Йорика за руку.
– У тебя впереди очень непростое время… – продолжал Кащей. – Все эти заботы с имуществом… Это конечно, такой ужас, такой ужас… Такая на тебя нагрузка…
– С каким имуществом? – не поняла я.
– Ну как… Там… все дома, квартиры, бизнес отца… Ты же единственная наследница, правда? Ну и брат, конечно, но он малолетний… У его жены ведь других детей нет? Ну вот, значит, всё на тебя… все проблемы…
– Нет, Володя! Я от всего отказалась! – махнула я рукой.
– Я не понял. – Кащей остановился и обеими руками взял меня за плечи. – Отказалась? Что ты имеешь в виду?
В этот момент мне снова позвонил папа.
– Маня, я взял билет, я уже еду в такси до вокзала, потом на электричке в аэропорт. Самолет через два часа, но я надеюсь успеть. Если нет, полечу следующим рейсом. Так можно, Валя узнала.
– Хорошо.
Я правда обрадовалась, что приедет папа. Хотя я и не знаю, зачем он здесь. Ведь есть Кащей, он поможет… А в чем мне помогать? Во всем. Я пока не знаю, что делать, куда бросаться… Что делать с Йориком… Ничего пока не понимаю.
Мы сели в кафе. На некоторое время отступившая боль снова вернулась. Мне стало как-то нехорошо, душно, застучало в голове. Нет, у меня это не укладывается в сознании. Так не может быть. Несколько часов назад, отец, живой, веселый, полный сил, здоровья, смешливый, добрый, самый лучший, самый любящий, был со мной. Я только что его нашла. Для чего? Чтобы тут же потерять? Но у меня есть родители. А Йорик? Его на самом деле отправят в какой-то детский дом? Что говорили эти друзья отца? И почему они так странно себя вели со мной? Так недобро? Может быть, у них просто тоже был шок?
Неожиданно я вспомнила, как вчера Николай, художник, друг отца вдруг перестал писать мой портрет, который он начал набрасывать, как будто что-то услышал или увидел, что-то плохое и страшное. Я ведь вчера это поняла, только не хотела в это верить. Так вот, значит, что это было. Николай почувствовал беду, которая приближалась. Как? Никто этого не знает.
Кащей бросил в чашку крепкого кофе с густой пенкой подряд три крохотных кусочка сахара, быстро размешал, так что брызги разлетелись, испачкав мою толстовку, в которой сейчас сидел, глядя куда-то в сторону, где ничего не было, Йорик.
«Объявили посадку. Ты где? С кем? С этим?»
Я выключила экран, на котором повисло сообщение Гены. Он ведь ничего не знает. Он продолжает играть со мной в Ромео и Джульетту. Которые вовремя не умерли, а превратились в других героев Шекспира, страдающих от любви и ревности… Я и раньше не хотела в это играть. А уж теперь…
Сама не знаю зачем, я быстро написала:
«У меня погиб отец. Только что». Отослала сообщение. Тут же пожалела – зачем это Гене? – и удалила его. Но Гена видимо успел прочитать.
«?» «Не понял» «Что это значит?»
Я ничего не отвечала. Мне отчего-то неприятно было переписываться на эту тему. Есть возможность услышать голос близкого тебе человека – которого ты считаешь близким. А человек пишет и пишет. Что это? Поза? Болезнь, поразившая нас всех – мое поколение? Какой-то странный вирус безмолвия? Ведь мы так плохо и трудно говорим. Есть среди нас болтуны, но их единицы, и их так же не любят, как, наверное, не любили в тех обществах, где люди разговаривали между собой. А мы – переписываемся. Это проще. Ты спрятан. Никто не видит твоего лица, не слышит твоего голоса, интонации. Легче скрывать, легче врать, легче играть, притворяться… А какие еще причины, чтобы не хотеть разговаривать? А я, почему так часто я сама пишу, а не говорю? По той же причине? Я тоже всё время вру? Всем вообще…
– Ты бледная… Тебе больно? О чем думаешь? – склонился ко мне через стол Кащей и взял за руку.
– О том, что мы все очень неискренние, – ответила я и осторожно высвободила свою ладонь.
Кащей нахмурился. Потом поискал что-то в телефоне, включил запись:
– Послушай.
Раздалась какая-то фортепианная мелодия, довольно невнятная. Я взглянула на Кащея, он покачивал головой, постукивал пальцами об стол, как будто слышал какой-то ритм, которого на самом деле не было.
