Наум Ним - Господи, сделай так…
— А писатели чем провинились? — Я уже отвлекся, понимая, что работать мне Серега не даст.
— Эти паучки носятся, сплетая своими враками расползающуюся ткань жизни, жалко смотреть и хочется даже посочувствовать, но в итоге получается — хуже некуда… Всю ту тухлятину, которую сейчас стыдливо именуют застоем, ее готовят не в Кремле. Это блюдо нам всегда создают деятели культуры, и в первую голову — писатели…
— И какое же из искусств сегодня важнее всего? То, что по понятиям?
— Если на сегодня, то — балет, — вздохнул Серега и включил телевизор.
— Что же ты мне тут столько времени… все эти пустые ля-ля… — Я злился на Серегу и спешно собирался.
— Потому что так и думал — ты бросишься сломя голову на вокзал. Потом вспомнишь, что поезд теперь только под вечер, и рванешь попуткой в Витебск, чтобы успеть на дневной…
— Правильно думал.
— Конечно правильно. И сейчас у тебя есть время покурить и неспешно почесать репу — на дневной из Витебска уже не успеть…
— Ненавижу, когда кто-то вот так вот… за меня… манипулирует мной… — У меня даже пальцы дрожали и никак не могли уцепить сигарету из пачки.
— Прости… Я тоже такого не терплю… Мог бы попробовать оправдаться, что это я за тебя перетрухал, но — не важно… Ты прав — прости…
— Ладно — проехали… Выпьем по чуть-чуть?
— Знаешь, тебе бы не надо… Тебе — в дорогу, а там усиленные патрули… Лучше перебдеть… Давай чифирьку…
С запаренной кружкой мы вышли во двор. Низкая туча над нами прогибалась неотвратимым дождем. В бошку лезли панические мысли. Жизнь, вздернутая нежданными надеждами, снова упиралась в каменные безысходные тупики.
— Тут я тебе кое-что приготовил, на всякий случай. — Серега передал мне мелко исписанный бумажный квадратик. — Заныкай — там адреса, где можно укрыться… Мало ли что… Если применят войска, то по моим прикидкам — завтра к вечеру…
— Откуда звон?
— Из телефона… Перезванивался тут… Расспрашивал… В Рубе объявлена тревога — готовятся к вылету на Москву. Вроде бы поутру и вылетят, и тогда — полный армагедец…
В Витебском пригороде под названием Руба размещалась знаменитая десантная дивизия. Вернее, в Рубе был у нее специальный аэродром, а сама она — где только не размещалась!.. Витебляне заслуженно гордились своей десантурой, а витеблянки — еще более заслуженно, потому что с большим основанием могли считать ее своей.
Более всего наши десантники прославились в Афгане. Это они определили полный успех сложнейшей операции вторжения. Они первыми приземлились в аэропорту Баграма, нейтрализовали отборную гвардию президента Амина и обеспечили как приземление всего охренительного количества войск и техники ограниченного контингента, так и свержение президента, которому весь контингент будто бы шел на помощь. Так, по крайней мере, командиры объясняли рядовым бойцам вторжения их благородную задачу.
— А почему же мы тогда этого Амина — того? — спрашивали наиболее тупые бойцы.
— А почему он, зараза, морду воротил от нашей помощи? — говорили в ответ бойцы не тупые, а совсем наоборот — полные отличники боевой и политической подготовки.
В общем, если бы не наши десантники, то вместо всех этих удач было бы у нас там одно только говно в складочку, как оно позже и было…
— Вот когда наша десантура пойдет гулять по Москве — ты на тех хатах и отсидишься, — напомнил Серега про свою маляву.
— Если бы что-то сделать, чтобы они вообще никуда не полетели, — мечтательно протянул я.
— Тебе хватит. — Серега забрал у меня кружку.
— А что?.. Нынче такой бардак везде, а сейчас так и выше крыши… Взорвать там у них что-нибудь на полосе… Или командира дивизии долбануть, чтобы его — в больницу, а не в Москву. — Я цеплял одну чушь в другую, лихорадочно придумывая, как можно бы и на самом деле тормознуть вылет десантников. — Если командира выбить из строя, то скорее всего — не взлетят. По крайней мере, завтра. А в таком деле и один день — очень много. За день столько всего может перемениться…
Серега внимательно смотрел на меня, а мне все более нравилась моя идея.
— Серега, помоги мне, а?.. Только узнай адрес этого командира и дай ствол… У тебя же есть ствол?
— И что ты сделаешь?
— Подкараулю его вечером у дома — он же придет с семьей попрощаться… Подкараулю и замочу… И завтра никуда они не полетят… Хорошее дело сделаем… Ты не веришь?..
— Почему — не верю? Ясный пень — хорошее… Убить человека — что может быть лучше?..
— Издеваешься?..
— Не без того… Но это не главное… Подожди меня и никуда не прыгай. Мне надо позвонить… — Серега обернулся Из-за калитки и окликнул меня: — Знаешь, Мешок говорил, что скоро появятся такие маленькие телефончики, чтобы у каждого был при себе, и можно будет перезваниваться с любого места…
— Это он еще балет не смотрел, а если все у них по-лебединому станцуется, то мы будем не перезваниваться, а перестукиваться…
Серега появился минут через двадцать и скомандовал собираться.
— Куда едем?
— В Витебск — все как ты хотел… Вечером идем в гости — постарайся выглядеть подобрее…
— Неужто к командиру?
— Нет — к замполиту.
— Тоже неплохо — и без него, наверное, не взлетят… Почему он тебя пригласил?
— Он не пригласил — он еще ничего не знает… Жена его пригласила.
— Ты знаком с женой замполита дивизии?
— Ты тоже знаком — это наша Галка…
— Постой-постой, та, что “свой парень”?
— А я и позабыл, что мы ее так называли… Зато помню, как называли другие, — с класса пятого, а то и раньше.
— И я помню: говорили — “с бляццой девка”, а я долго не мог взять в толк, что за бляца такая, думал, типа блесны, и совсем не понимал этих придурочных взрослых…
— У меня по этому поводу был забавный разговор с одним грузинским авторитетом. “Дыкий, — говорит, — у вас, у белорусов, язык, и народ, наверно, дыкий. Вы даже в нэжное слово “билят” на конце ставите не “т”, как все нормальные люды, а “ц” да еще и с мягким знаком. Дыкий народ”…
Мы гнали на раздолбанном Серегином “москвиче” в Витебск, пересмеивались, заталкивая поглубже нервную дрожь, и вспоминали Галку — “своего парня”.
У Галки были невероятно рыжие волосы. Этот пылающий костер на голове с раннего детства привораживал к ней восхищенные взгляды. Но ее голос с трещинкой был еще привлекательней, чем медяные космы, если бы только она этим потрескивающим голосом не порола всякую хрень — и без умолку…
Галка липла к нашей компании не вспомнить с какого раннего времени, но мы ее нещадно изгоняли прочь. Сначала — потому что мы были мушкетерами, а она так сильно походила на Миледи из иностранного кино, что водись она с нами — нам пришлось бы в конце концов отрубить ей голову вместе со всем рыжим великолепием на ней. Потом, когда мы выросли из мушкетеров, мы иногда позволяли ей забраться вместе с нами в какую-нибудь из наших укромок, но больше нескольких минут не выдерживали и могли взаправду оттяпать ей голову, лишь бы она умолкла и не потрескивала беспрерывно таким притягательным голосом такую невыносимую билиберду про кружева и драгоценности, про то, как она выучится на актрису и специально приедет на несколько дней в Богушевск, чтобы все, кто ей разное такое говорят вслед и в глаза, передохли от зависти, а потом ходили за ней по пятам и им было бы стыдно за все, что сейчас — в глаза и вслед, а она на них — фунт презрения и даже бровью не шевельнет, а пройдет себе королевой из фильма, и только ее кружева будут презрительно колыхаться — и те кружева, что на шее и по всей груди, и те, что на руках, а более всего те, которые на еле-еле будут пениться из-под юбки, а юбка такая вся из темного бархата — может, даже и темно-красного, а по ней спереди от самого пояска такая вставка — вся в узорах из драгоценных камешков, и они все…
Серега выволакивал щебечущую Галку за руку на самую ближайшую от нас тропинку к поселку и орал, чтобы она сваливала отсюда во всю прыть, а она до слез обижалась и говорила, что и мы будем ходить следом, передохлые от зависти, а она…
— Не доводи до греха! — орал Серега. — Чеши домой…
— А что будет, если до греха? — любопытствовала Галка, и всегда сдержанный Серега выл в голос и убегал сам, а мы следом за ним.
— У меня от нее зубы болят, — шептал Мешок.
— А меня укачивает так, что даже тошнота подступает, — с огорчением признался Тимка. — Но если бы не укачка, было бы здорово посмотреть под эти ее кружева…
С восьмого класса Галка всей своей огненной головой погрязла в великой любви, и ей было не до нас. Ее избранником был курсант авиационного училища Вадик Карпович — тонкий парень, живший недалеко от сгоревшего Тимкиного дома и красивый какой-то нездешней южной и киношной красотой. Они по-книжному переписывались в ожидании, когда Вадик в очередной раз приедет на побывку, и Галка картинно страдала от разлуки на зависть всем одноклассницам и всем девицам поселка вообще, все время сверяясь в зеркале, насколько похожи ее страдания на те, которые в кино и в телевизоре показывают про настоящую любовь. На лето после десятого класса была слажена свадьба, потому что тем же летом Вадик заканчивал свое училище и в новеньких лейтенантских погонах ожидался прямо к свадебной церемонии, а потом вместо положенного по любовным книгам путешествия счастливая пара — рыжая в огонь и черный в уголь — отправлялись к черту на рога, где начнет свою блестящую карьеру Галкин Вадик, чтобы очень быстро дослужиться до генерала и, украсив свою жену кружевами в бриллиантах, привезти на несколько дней обратно — всем нам на зависть…
