Анна Матвеева - Есть!
– Может, хочешь сегодня поужинать у меня? – Я спросила это, зажмурившись, и, разумеется, Тот Человек испуганно замотал головой и скорей-скорей повез свою корзину прочь из холодильника, на ходу прощаясь со мной и задевая локтем подложки с розовой, как пион, телятиной.
Чудная телятина! Хотела бы я сказать то же самое о своей жизни. Тот Человек уходил из нее, а я смотрела ему вслед с сожалением – мне часто бывает точно так же жаль второстепенных героев из любимых книг. Авторы избавляются от них с легкостью, как молодайка от нежеланных детей, а я тоскую и до самого финала мучаюсь разлукой.
В мясном отделе между тем становилось все холоднее – я промерзла до костей, с пониманием глядя на кроликов в состоянии трупного окоченения, и думала: как же они похожи на кошек! Знакомый мясник рассказывал мне, что кроликам специально оставляют меховые «носки» во время свежевания – дабы никто не заподозрил в них кошек.Я покатила к выходу, печально разглядывая первых, вторых и сотых встречных – в такие минуты, как сейчас, я поменялась бы с каждым из них, не глядя на судьбу, в лицо и в душу.
Вот, например, уставшая женщина с тремя пареньками мал мала меньше – детям, по моему некомпетентному мнению, давно пора спать, но пареньки бодры и свежи: облепили мамину каталку со всех сторон, успевают стаскивать с полок коробки с хлопьями и еще какую-то яркую дребедень. Я с удовольствием махнусь судьбой с этой женщиной – вместо хлопьев я приготовила бы малышам такие блинчики! Такие гамбургеры – с каперсами, домашним томатным соусом, куриными котлетами! Я бы готовила им с утра до ночи, и, конечно, читала бы им книжки про каких-нибудь суперменов, и гуляла бы с ними в парке. А эта женщина пусть разбирается с моей жизнью!
Я чуть было не подошла к многодетной маме, но на пути удачно выросла очередь в кассу. И это в десять часов вечера! Зеленая от усталости, как та часть лука-порея, которую обычно не используют в рецептах, кассирша отбивала покупки, а женщина с тремя детьми пристроилась за мной.
– Мамочка, мамочка, – канючил один из мальчишек, – ты приготовишь нам прямо сегодня такие же драники, как у Еки Парусинской?
– И такой же шукрут, – пробасил второй.
– И такие же маффины, – запищал третий.
– Все приготовлю, но завтра, – сонным голосом пообещала мать, выкладывая покупки на ленту. И вдруг рявкнула, будто очнувшись: – Митя! Ваня! Алеша! Прекратите трясти тележку!
– Извините, – обратилась я к ней, дружелюбно протягивая табличку с надписью: «Следующий покупатель». Женщина без лишних благодарностей взяла табличку, глядя на меня совсем не так любезно, как предполагалось.
– Извините, – повторила я, – ваши дети так гладко выговаривают слова «шукрут» и «маффины»… Вы, наверное, очень ими гордитесь?
Я заискивающе улыбнулась одному из пареньков, конопатому, как перепелиное яйцо, но яйцо даже не подумало вернуть мне улыбку.
Мать, впрочем, смягчилась:
– Они без конца смотрят канал «Есть!». С тех пор как там появилась Ека Парусинская, просто сладу нет. Все, что она готовит, я должна немедленно подать на стол.
Счастливая мамаша доверительно наклонилась, так что на меня напахнуло ее дрянными духами:
– Наш папочка, между прочим, тоже большой поклонник этой Еки. Считает, что она спасла канал от разорения и, может быть, они не загнутся в кризис.
Я кивала и думала: эта женщина, с ее детьми и дух а ми, она что, не узнает меня?
– Девушка, вы платить будете или просто так здесь все разложили? – зеленая кассирша, подписанная в области кармана «Татьяной Дуровой», смотрела на меня сурово и устало, как ночной страж, поймавший наконец на рассвете мелкого хулигана и прижавший его к стенке. Тушь с ресниц кассирши ос ы палась и застряла в морщинах мелкими пятнами – будто маковые зернышки в складках сдобных булок.
Она меня не узнала, эта зеленая Татьяна, как не узнали меня многодетная мамаша и ее перепелиные дети – «большие поклонники канала «Есть!». Деньги полетели из моего кошелька шелестящим дождем. Ребенок сзади (Митя? Ваня? Алеша?) сказал: «Вау, круто!»
Они все забыли меня – не прошло и месяца, как мой город, моя работа и даже «Сириус» перестали обо мне вспоминать. У них была теперь Ека Парусинская, и ее было вполне достаточно. А на мобильные телефоны нас с Нателлой снимали просто потому, что выглядели мы обе уморительно.
– Мама, я вспомнил эту тетю! – взвыло наконец дитя-яйцо. – Она раньше вела передачу на канале «Есть!», но она не умеет готовить так, как Ека!Глава двадцать шестая,
в которой Ека считает цыплят
Ека лежала на спине в позе покойника, положив голые ноги на спящую кошку. Зеркало отражало неподвижность, превращавшую Еку в статую старинной королевы, в надгробиях которым по обычаю подкладывали под ноги любимое животное. Собаку или, вот именно, кошку.
Умирать вопреки отражению Ека не собиралась. Надо быть совсем уж ненормальной, чтобы скончаться в час триумфа. В античности было дело – фанаты кричали великому атлету: «Умри, Диагор! Тебе нечего больше желать!» Диагору, может, и нечего было желать, а вот у Еки Парусинской оставались незаконченные дела. Последние штрихи. Ека любила, чтобы все было сделано красиво – этому научила ее в детстве бабушка.
Выглядела Ека так, словно позировала сразу восьми камерам. Не беда, что единственная зрительница кошачьего рода уснула крепким сном. У Екиной кошки не было имени, потому что в нем не было надобности. Зато у Еки теперь было имя, да какое!
Ека Парусинская лениво протянула руку к телефону – двадцать три пропущенных звонка от П.Н., десять от Иран, четырнадцать от Юрика. Семь сообщений от доктора Мертвецова, три – от Юли Дуровой-Пушкиной. Смотреть дальше Еке стало скучно: уж слишком все было предсказуемо, как в примитивном рецепте для начинающих. Сегодня вечером Ека не хотела общаться даже с П.Н., что говорить о какой-то Дуровой-Пушкиной! Сегодня ей хотелось побыть с собой наедине, прислушаться к своим чувствам и подготовиться к завтрашней встрече. Гималаева вернулась… Вернулась, милая, и даже не догадывается о том, какие руины ее поджидают.
Ека засмеялась, безымянная кошка недовольно мявкнула. Эта кошка никогда не мяукает, как другие, – она говорит что-то похожее на «мне-мне-мне».
– У тебя даже кошка необыкновенная, – сказал на прошлой неделе влюбленный доктор Дениска Мертвецов.
Доктор Дениска изрядно наскучил Еке, но избавляться от него было еще рано – хотя этот запах зеленого мыла, бррр, невыносимо! Красота, конечно, важная вещь, но Ека точно знала, есть кое-что более важное: молодость. Молодость свою Денис Григорьевич терял стремительно, на глазах, и с ней вместе уходило то единственное, что ей в нем по-настоящему нравилось, – умение метко и цинично шутить. Первая за всю жизнь влюбленность превратила доктора Мертвецова в скучнейшую персону, каких Ека навидалась и в университете, и за границей, во время учебы.
Милашка Павел Николаевич – совсем другое дело. Ека с детских лет была неравнодушна к «самым главным» – это в ней кричала во весь голос психология нищенки. Да-да, нищенки – Ека и сейчас с удовольствием экономит на мелочах, талантливо утилизует залежавшиеся продукты и триста раз подумает, прежде чем потратить личные деньги. Самый главный П.Н., хотя и вырос в скромном семействе, за долгие годы успеха привык жить совершенно иначе, но благодаря Екиной трогательной привычке экономить блазированный шеф словно вернулся в далекое детство.
Ека вообще много что заново вернула самому главному начальнику – он у нее на глазах распушался, как любимый кот в бездетном семействе. Ека протоптала дорожку в дом П.Н. – правда, она не слишком понравилась Берте Петровне, но старушка хотя бы сделала вид, что ничего не имеет против. Ека не знала, что в ее отсутствие Берта просто из себя выходит, ругая новую ставленницу забористым южным матом. «Как же ты, Павлуша, как же ты мог так поступить с моей Геничкой?» – кричала Берта Петровна, но П.Н. умело направлял тему: «В самом деле, мама, из-за чего сыр-бор? Геня в отпуске, она скоро вернется, никто ее не отстраняет и не увольняет. Сыграем партию в скребл, да?»
«Пока не увольняет», – уточнила бы Ека, случись она поблизости. Чаще она случалась близ бывшей подруги Берты, замечательной матушки Юрика Карачаева. С Мариной Дмитриевной Ека виделась регулярно, как с лечащим врачом, и советовалась с ней обстоятельно по всем важным и неважным поводам.…Ека встала перед зеркалом, втянула щеки и живот. Красавицей она как раньше не была, так и теперь уж точно не стала. Лицо преобыкновеннейшее, таких сто штук на каждом переходе. Грудь – два дверных звонка. На шее ожерелье веснушек. Ноги короткие – где-то Ека читала, что женщины с короткими ногами устойчиво стоят на земле. Не в том смысле, что не падают, а в том, что изрядно преуспевают в жизни.
– У вас, девочка моя, такая молодая кожа, каких я даже у молодых давно не видела! – восхищалась недавно Вовочка, личный косметолог Гени Гималаевой.
