Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
Они взахлеб рассказывали, как эта хромая тварь, поскольку ей трудно было убегать, поначалу притворилась убитой. Но потом они затаились в кустах. И когда бдительность зверя ослабла и он вдруг выскочил на дорогу, они стали палить в него со всех сторон. Он был убит с девяти выстрелов. И каждый охотник, уже совершенно пьяный от водки, бахвалился – в какое место зверюге он попал. Кто в печень, кто в сердце, кто в грудь. Они равнодушно перечисляли части тела животного, словно торговались на базаре. И больше всего поражались, что лось так долго умирал. Он так хотел жить. И его окончательно добил, как ни странно, девятый, последний выстрел – выстрел в хромую ногу.
Я не был мальчишкой, я всю жизнь прожил в лесу, и лес был моим местом работы. И я знал, что такое охота. Более того, я знал, что охоты, к сожалению, не избежать. Таковы жестокие правила игры мужчин в настоящих мужчин. Хотя с этими правилами я был не согласен. Но беспрерывная пальба из-за засады в изувеченного, хромого, невинного зверя была за пределами понимания мира, за пределами понимания любви к этому миру. Это были бесчестные правила игры слабаков в настоящих слабаков.
Помню, я сидел, обхватив руками пульсирующую голову, вцепившись пальцами в волосы. Меня бил озноб, а зубы стучали. Убийцы предложили мне выпить. Но, взглянув мне в лицо, тут же отказались от этой затеи. А потом приказали содрать с Димки шкуру, зажарить несколько кусков мяса и обрубить рога для украшения кабинета губернатора. Они швырнули мне под ноги мертвое тело моего друга Димки.
Я, совершенно больной, измученный, вдруг собрался силами, и в одиночку, перевалив лося за плечо, понес к выходу. У двери я не выдержал и оглянулся. И всех девятерых по очереди смерил долгим внимательным взглядом, словно пытался запомнить их лица навсегда.
Помню, у одного было совершенно желтое лицо. И я глухо выдавил:
– У вас больная печень.
У второго были синюшные щеки, и я процедил сквозь зубы:
– У вас очень больное сердце.
Третий беспрерывно покашливал, вытирая мокрый рот рукавом. И я прохрипел:
– У вас слабые легкие.
Так я безжалостно перечислял каждому симптомы их болезней, словно стрелял по очереди. Последнему, девятому я сказал:
– У вас ужасное кровообращение конечностей, поберегите ногу…
Эти храбрые вояки замерли, в немом молчании уставившись на меня. В пьяных глазах гнездился лишь страх. Я не был раненым лосем. Они меня боялись. И лишь один, вспотевший от ужаса, заикаясь промямлил:
– Вы же просто лесник, а не врач.
Мои губы скривились в презрительной усмешке.
– А разве это не одно и то же? Я слишком хорошо знаю, как живут звери, чтобы не понимать, отчего могут умереть люди.
Я унес мертвого Димку и похоронил в лесу. Там, где был его дом. На могиле я посадил маленькое деревце, землю вокруг тщательно утоптал Чижик. Мы молча постояли у могилы Димки, и я попросил у него прощения. За то, что так и не сумел спасти его во второй раз. Тогда я впервые усомнился в гуманности своей профессии. И только весной, когда на верхушке деревца появились два крепких сучка, напоминающие рога, и на них буйно расцвели свеженькие сочные листочки, мне стало легче. Димка меня простил, Димка был совсем рядом…
Сегодня я чувствовал себя загнанным лосем, попавшим в подло подстроенную западню. Раненая нога болела. Я, как и мой лесной друг, притворился мертвым. И я не знал, сколько человек прячется в кустах, чтобы сделать девять выстрелов, когда моя бдительность ослабнет, и я без опаски выйду на прямую дорогу.
Похоже, я задремал, потому что не услышал, как кто-то неслышно подкрался ко мне. И лишь от прикосновения чьей-то руки я вздрогнул. И беспомощно захлопал глазами. Я пытался привыкнуть к темноте. Надо мной склонилось лицо какой-то женщины. Она шептала мне ласковые слова, целовала лицо и волосы. Мне даже показалось, что это Любаша. Так горячо любить могла только она.
– Милый, любимый, все будет хорошо, не волнуйся, мы выберемся отсюда, я тебе помогу. Я так люблю, если бы ты знал, как я тебя люблю.
Мои глаза привыкали к темноте. И женщина приобретала реальные черты. Черные волосы, раскосый, восточный разрез глаз, высокий лоб, стройная фигура.
– Вика, – прошептал я. И хотел удивиться. Но у меня не было для этого сил. – Вика…
– Не волнуйся, ты только не волнуйся, я все для тебя сделаю. – У нее по щекам текли слезы. И я осторожно погладил мокрое лицо.
– Не плачь, Вика. Только не плачь. Я ничего не боюсь.
– Я знаю, знаю. Но они вызвали «скорую». Лютик объявил тебя сумасшедшим и даже довольно убедительно доказал это. Ты теперь опасен для общества. Они хотят упечь тебя в психушку.
– Ну, в клетку им меня посадить не удастся. Я стреляный лось.
– И Рита, еще Рита…
Я приподнялся на локтях и глухо выдавил:
– Что с ней?
– Ее мать… Она узнала, что Рита у тебя. Пьяная… И вообще… Этой девочке очень плохо. Ее мать прибежала сюда, много кричала. Говорила, что ты ее спаиваешь, и вообще… Что ты с ней сделал такое? Лютик все подтвердил… Даже тебя защищал. Говорил, что ты болен, очень болен и поэтому нужно простить тебя… Лютик простил.
– И ты… Ты тоже простила? – усмехнулся я и облизал пересохшие губы.
– Мне прощать нечего. Я знаю тебя, знаю Лютика… Любимый… Они хотят запрятать тебя… Они объявили тебя сумасшедшим…
И вновь страстные, обжигающие поцелуи. Женщины, которую я совсем не знал. И знал ли ее Ростик?
Вика вывела меня через черный ход на улицу, и мы на ее машине понеслись по мокрой асфальтированной дороге. Я откинулся на заднем сиденье и немного расслабился. Нога страшно ныла. Я смотрел через лобовое зеркальце на Вику. И она отвечала мне задумчивым и любящим взглядом.
– Куда мы едем, Вика?
– На вокзал, любимый. Ты должен уехать. Ты должен.
– Да, пожалуй, это единственный выход. Но выход куда?
– Ты знаешь. Ты все прекрасно знаешь.
Показались огни знакомого вокзала. Именно отсюда уходили поезда в сторону Сосновки. И я вновь не удивился, что Вика успела за это короткое время все узнать и устроить. Она оставалась сильной женщиной, и так сильно меня любила. Меня… Вдруг мысль, как молния, пронеслась в больной голове. Она ни разу не назвала меня по имени! Мне так захотелось узнать, кого она все-таки любит.
– Вика, ты кому поверила, им или мне? Ответь, Вика! – Я нежно прикоснулся к ее плечу. – Я для тебя сумасшедший или чужой, совершенно чужой человек?
Машина затормозила. Вика улыбнулась. Медленно повернула ко мне заплаканное, очень красивое, утонченное лицо.
– Ты никогда не можешь быть для меня чужим, хоть и чуточку сумасшедший.
Вика мне так и не ответила. А я подумал, что, возможно, она права, и необязательно знать, кого из нас она любила по-настоящему, меня или Ростика.
Вика провожала меня на перроне, неотрывно вглядываясь в мое измученное лицо, словно пыталась запомнить навсегда. Я стоял в купе у раскрытого окна и неотрывно смотрел на Вику, словно пытался все-таки ее понять. И я тоже очень хотел навсегда запомнить эту женщину.
– Я могу и не вернуться, Вика, – тихо сказал я. Пробегающий мимо поезд уносил мои тихие слова в неизвестность. Но Вика услышала.
– Я это знаю. Но я очень люблю тебя и знаю, что мой любимый человек должен жить там, где ему будет хорошо по-настоящему. И где он должен жить по праву.
– А было бы нам с тобой хорошо, Вика? – спросил я ее и себя.
И она, и я промолчали. Мы не сумели ответить даже себе.
Поезд медленно тронулся с места. Я неотрывно смотрел на высокую стройную фигуру женщины, которая так сильно любила. Я по-прежнему пытался запомнить ее. Я пытался понять ее любовь. Поезд набирал ход. Фигурка становилась все меньше и меньше, пока не исчезла совсем. И мне вдруг показалось – это я только что простился со своею женой. Ростик здесь был ни при чем.
Поезд мчался все быстрее и быстрее, он бежал из города. Как в детском калейдоскопе, мгновенно менялись картинки живописных пейзажей. Поезд уносил меня все дальше и дальше, на мою родину. В единственное место на земле, где меня могли еще ждать.
Часть третья
БЛУДНЫЙ СЫН
Я сошел с электрички, на которую пересел рано утром в районном городе. И огляделся. Я был у себя на родине. Здесь все было моим. И эти вековые сосны, и эта пожухлая осенняя трава, и эти люди, спешащие по лесной тропе к своим домам.
Мне спешить было некуда. Я вдруг почувствовал себя чужим. Но я верил, что это временное ощущение. Когда приду в поселок, когда меня узнают, то непременно обрадуются моему воскрешению из мертвых, и я вновь стану близким для этих людей, этих сосен, этой травы.
Я остался один на перроне. И заметил, как из последнего вагона торопливо выскочил человек, видимо, чуть не проспавший свою остановку. Он приближался ко мне, и мое сердце на секунду провалилось. Я почувствовал учащенные удары пульса. Я узнал доктора Кнутова. Когда он со мной поравнялся, я широко улыбнулся и снял шляпу.
