Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака
Им, возможно, тоже было по-своему тяжело. Но они могли собраться в перерывах между «работой», выпить, закусить. Они могли смеяться, болтать, и даже делились друг с другом подробностями ремесла. Клиентов обсуждали, и смеялись над ними. Покупали себе какие-то «крутые» тряпки. Некоторые были заинтересованы в клиентах, чтобы побольше заработать. Некоторые отсылали деньги на родину.
Нет, всё-таки у людей — там, внутри, всё по-разному устроено. По-разному.
Шурочка изнемогала от бордельной жизни и всё чаще и чаще вспоминала Настю. Не было другого выхода из того положения, в котором они обе оказались. Не было выхода иного, чем тот, который избрала для себя Настя.
«Скоро и я пойду за тобой, Настя, — думала Шурочка. — Скоро, совсем скоро. Подожди меня, и я приду к тебе. Я обязательно приду…»
Только к исходу второго месяца Шурочка смогла взять себе «выходной». Не физически — а «психически» смогла. Определилась и устоялась, так сказать. «Мадама» отпустила её легко. А куда могла деться Шурочка, на двух-то граммах в день. Тем более что на это, формально, уходил почти весь её «заработок».
Шурочка сразу поехала к матери и отчиму. Денег взять, за два месяца. Да рассказать матери, что сильно болела. Пневмонию перенесла, поэтому и не приезжала. А не звонила потому, что волновать не хотела. И академический отпуск — выглядел довольно убедительно.
— Ну, раз ты в академическом будешь, то тогда на работу иди, — сказала Шурочке мать.
— Да, конечно, — ответила Шурочка. — Только можно, я ещё месяцок отдохну, а потом уже пойду. Я ещё слабо себя чувствую.
Мать посмотрела на бледное, чуть отдутловатое лицо Шурочки, на её худобу и сказала:
— Ладно, в следующем месяце ещё дадим тебе. Приезжай.
Спускаясь по лестнице из этой чужой квартиры, которая была раньше её родным домом, и от этой женщины, которая когда-то была её матерью, Шурочка думала о том, насколько слепы бывают люди. Даже те, ближе которых, по существу, и нет у нас.
«Эх, мама, мама! Пневмония! «Академ»! Макдональдс… Знала бы ты… А ты и не хочешь знать, потому что оно тебе не надо. И я — давно уже не нужна тебе. Эх, мама… неужели ты не почувствовала ничего? Эх…»
Зато родная квартира приняла Шурочку хорошо.
«Садись на меня!» — сказал стул.
«Ложись на меня!» — сказала кровать.
«Пора что-нибудь приготовить!» — позвала плита с кухни.
Шурочка раздвинула шторы. Солнечный, весенний свет хлынул в окно.
«Боже мой, как бы я хотела вырваться из всего этого, — подумала Шурочка. — Жили бы с Юркой… безо всякой «дури» бы жила. Сыну бы уже было… около полугода уже было бы сыну нашему…»
Глава 29
У Шурочки из глаз полились слёзы. Сами собой полились…
«Юрка-Юрка… Где ты, Юрка? Жив ли? Надо бы свекрови позвонить», — подумала Шурочка.
Страшновато было Юриной матери звонить. А вдруг… Вдруг Юрка так же, как Настя, уже ушёл? Ушёл туда, куда она, Шурочка, всё никак уйти не решится?
И Шурочка сначала приготовила себе поесть, потом поела, посмотрела телевизор. Потом она просто лежала и смотрела в свой потолок, любуясь его трещинками.
Юриной матери она решилась позвонить только к вечеру.
— Шурочка! — обрадовались, явно обрадовались на том конце провода.
— Здравствуйте, Наталья Леонидовна. Как Юра?
— Почему ты раньше не звонила? Я уже думала, что ты пропала. Думала, что тебя уже и на свете нет.
— Вы почти угадали. Как Юра? А муж ваш как?
— Нет больше Юриного отца, девочка. Умер. Схоронила я его, Царство ему Небесное. Но я ему слова твои передала. А потом Юрка сумел записку передать. Прощения просил у нас.
— Где Юрка-то? — сердце Шурочки стучало гулко, часто, и готово было выскочить из груди.
— Суд был уже. Полтора года ему дали. Сидит наш Юрка.
— Вы его видели? На суде были?
— Была, Шурочка, была. После нашего разговора тогда и пошла к Юрочке-то. Пошла сначала в церковь. Там плакала… А потом пошла к Юрке. У него ломка была, тяжёлая ломка. Он чуть не умер.
— Боже мой…
Он всё время о тебе спрашивал… Я тебе адрес колонии дам, ты напиши ему… — тут Наталья Леонидовна осеклась, и сказала, после паузы, — если хочешь…
— Давайте. Напишу, конечно, — и Шурочка записала адрес.
— А ты-то как? Колешься, небось… Деньги-то где берёшь? — спросила «свекровь».
Шурочка могла бы соврать. Но голос этой женщины был таким… родным, что ли… И она знала всё… Главное — она Юрку знала, и Юрку не бросила… Чего было Шурочке бояться? Что скрывать?
— Я в борделе живу. За дозу. Два раза в день уже колюсь. Тоже чуть не умерла, а потом туда попала. Вот такие дела… со мной.
— Шурочка… А мама твоя знает?
— Нет. И не надо об этом.
— Понятно. Бедные вы дети наши… За наши грехи… — «свекровь» помолчала, а потом сказала Шурочке. — Послушай, дочка. Ты только сразу не отказывайся. Подумай там… Тут есть центр один, при церкви… Там вытягивают наркоманов. Я про этот центр узнала, когда уже за Юрку ходила молиться. Уже когда он сел. Может, тебе попробовать?
— Там, наверно, денег надо кучу?
— Нет. Денег не надо. Вернее, сколько кто может.
— Я больше ломку не перенесу. А потом — даже если ломку перенести, то и после неё — всё равно не бросишь. Все кто где ни лечился — все снова начинают. Вы же знаете. Если начал — это уже всё, конец… Мне Вадик… мне тут один… из нашей группы рассказывал, про Арса. Его заграницей, в крутой клинике лечили. А сюда вернулся, и снова подсел. Из дома убежал. Родители искали его с милицией.
— Нашли?
— Не знаю. Бесполезное это дело — лечение. Все говорят.
— Юра пишет, что он там завязал… После ломки…
— А желание? Как только возможность появится — удержаться невозможно!
— Ну так все равно, ты ведь не теряешь ничего. Попробуй.
— Я подумаю. Нет, я, скорее всего, не пойду никуда. Тем более, что я неверующая… почти… — сказала Шурочка. — Но всё равно — спасибо. Я Юрке напишу.
И когда Шурочка положила трубку, она повторила снова:
— Спасибо.
Потом Шурочка выдвинула нижний ящику комода и достала из него икону.
— Хоть я и неверующая, — сказала Шурочка иконе, — но я хочу тебя реабилитировать. Вставай снова сюда, наверх. И прости меня, что я такая непутёвая оказалась.
Но даже взглянуть на икону не было сил у Шурочки. Не пускало что-то.
Шурочка вытащила из сумки чек, взятый с собой, укололась вскоре и уснула — без галлюцинаций и сновидений.
Глава 30
«Здравствуй, мой дорогой!»
Шурочка сидела перед листком бумаги, на котором были написаны эти три слова. Сидела уже почти час. А что было писать? Про бордель? Или про Вадика? Или про Настю?
Потом она, наконец, решилась, и продолжила:
«Юрка, как мне было плохо без тебя! Как я по тебе скучала! Потом я мучилась, а потом пришлось пойти в то место. Я была у Вовчика, и нахожусь там, куда он меня определил. Ты, наверно, знаешь, где это. Там до меня была Настя, а теперь её уже нет. Нет совсем.
Юрка, я звонила твоей маме, и она рассказала мне, что ты завязал. Если у тебя получилось, то я очень рада за тебя. У меня не получилось.
Я очень хочу дождаться тебя. Но не знаю, протяну ли я полтора года. И если я вдруг не протяну до твоего возвращения, то ты знай — ты был самым первым, самым лучшим, и вообще — ты был единственным человеком, которого я любила за всю мою жизнь. Остаюсь твоей. Целую. Шурочка».
«Да, твоей… — Шурочка обхватила голову руками и с силой сжала виски. — Твоей, если не считать всю ту мразь, которая была со мной в борделе, за эти два месяца. И если Вадика не считать».
Потом Шурочка посидела ещё немного и ответила себе на «тот самый» вопрос, который снова начал всплывать в глубине души.
«Если даже это была не любовь, — подумала Шурочка, — то всё равно — Юрка был самым лучшим, что было в моей жизни. И я буду считать, что это любовь».
Возможно, Шурочка была не так уж и не права. И разве не называем мы любовью всё то самое лучшее, что происходит с нами? Тот отголосок, или тот отсвет любви, который способна воспроизвести на свет наша собственная, бедная наша душа…
И вообще, пора было собираться и отправляться назад. Время вечерней дозы приближалось, и внутри у Шурочки поднималась предательская, мелкая дрожь. А надо было ещё зайти на почту и отправить письмо.
Шесть тысяч, полученные от родителей, Шурочка спрятала в нижний ящик комода, под стопку старых газет. Год выпуска которых соответствовал году её рождения. На всякий случай.
«Это будут мои… гробовые», — так и подумала Шурочка, закрывая нижний ящик комода.
Снова началась жизнь в борделе. Что-то сдвинулось в поведении Шурочки после выходного. Стала она срываться. То рыдала навзрыд, без всякой видимой причины, то кричала, злилась. Даже на «клиентов» пару раз наорала. Что не прощается в таких заведениях.
