Виктор Левашов - Третья половина жизни
Было начало октября, но дни в Москве стояли сухие, солнечные. А в Крыму еще теплее. Но до Крыма мы не доехали. Километрах в шестидесяти от Курска я не обратил внимания на знак «Ремонт дороги», и на скорости под сто двадцать в лобовое стекло моего «мерседеса» влетел камень, поднятый встречной машиной. Триплекс мгновенно покрылся трещинами, словно на стекло накинули марлю, потом очень медленно, как мне показалось, осыпался, и мы оказались наедине с русской природой, ничем от нее не отделенные. Неслабое ощущение.
Кое-как доехали до Курска, где жил Саша Щигленко, у которого мы всегда останавливались по пути на юг. Стали думать, что делать. Нечего было и пытаться раздобыть в Курске лобовое стекло для «мерса», да еще для модели двадцатилетней давности. 92-й год, стекло и для «Жигулей» не сразу достанешь. По всему выходило, что Крым отменяется. Одолжили у Саши пыжиковую шапку, пару шарфов, утром укутались и двинулись в обратный путь. На наше счастье, погода не испортилась, дождя не было.
Аэродинамика у машины была наредкость удачная, в салон задувало только поверху. Но шум, конечно, стоял тот еще.
Часа через три я обратился к спутнице, почти прокричал:
– Времена наступают трудные. Вы одна, я один. Давайте попробуем вместе. Не получится – значит, не получится. А вдруг получится? В мой дом вас привела судьба. Такими знаками нельзя пренебрегать.
Потом прибавил:
– Наверное, сейчас не самое удачное время для этого разговора. А, может быть, как раз удачное. Потому что если вы не захотите меня услышать, то не услышите.
Она услышала. Мы уже много лет вместе.
XIV
Получилось так. Я умер, но готовых гробов почему-то не оказалось, и мне сказали: «Пока гуляй, вызовем».
Было это в просторном мрачноватом зале с откидными креслами вдоль стен, похожем на приемный покой Боткинской больницы, куда меня однажды привезли на скорой. Я зачитался в электричке, прозевал свою остановку и выскочил из вагона, разодрав двери, когда электричка уже набрала скорость. Неслабо приложился плечом об асфальт, кое-как отсиделся на скамейке и отправился дальше по делам. Плечо болело, но терпимо, пройдёт. Но не проходило, и через месяц Наташа отвезла меня в поликлинику Литфонда. Там сделали рентген, разохались и вызвали скорую. Что-то раздроблено, какой-то подвывих, ужас, ужас, немедленная госпитализация как минимум на месяц. А для меня ужас был в том, что я и так затягивал срок сдачи рукописи, а еще месяц – и издатель выкатит мне такой штраф, что от гонорара почти ничего не останется. Дежурный хирург в Боткинской посмотрел снимок и буркнул: «Совсем шизанулись, они скоро с насморком будут привозить на скорой! Раздевайся!» Все плечо и правую руку заковали в гипс. «Свободен. Через месяц гипс снимешь». «У вас?» – робко спросил я. «В своей грёбаной поликлинике! – рявкнул хирург. – Это они еще умеют!»
С госпитализацией обошлось, но как работать, когда я весь в гипсе, свободна только левая рука? По счастливому совпадению незадолго до этого я купил старенький компьютер, еще 286-й, и осваивал его, матерясь почти непрерывно. Целые страницы и даже главы безвозвратно исчезали неизвестно куда. Но клавиатура позволяла печатать одной рукой. Пришлось приспосабливаться. Так и написал роман – одной левой.
Так вот, малый, который сказал мне «Пока гуляй, вызовем», был точь в точь, как тот хирург из Боткинской – такой же рослый, такой же хмурый и озабоченный какими-то гораздо более важными вещами, чем моя жизнь или моя смерть. «Где гулять?» – успел спросить я. «Где хочешь». «А когда вызовут?» «Когда придет время». С тем и исчез в процедурной или как там у них служебные помещения называются. Я остался в приемном покое в полном недоумении. В единственном приличном костюме, который не надевал лет двадцать, в темном галстуке, какого у меня никогда не было, в черных остроносых туфлях, которые когда-то купил на барахолке в Выхино, но только один раз обул и снял – жали. А сейчас они почему-то не жали.
Что, собственно, значит «гуляй где хочешь»? Как я могу гулять в одном костюме на улице, где уже подмораживает и метет снежок? Без документов, без денег? И ни у кого не спросишь. В зале было человек десять. Одни торжественные, при полном параде, готовые хоть сейчас лечь в гроб, другие смутные, в окружении родных со скорбными лицами. Что им до меня, до моих вопросов? Долбанная страна, угораздило меня родиться в ней с умом и талантом, даже помереть не дадут нормально!
Я сел в кресло в углу зала и стал думать, как провести время. Времени у меня было много, примерно вечность. Или ещё не совсем вечность? «Гуляй где хочешь». А где я хочу? Вот, пожалуй, где: в нижнем буфете Центрального дома литераторов. Дубовый зал ЦДЛ с рестораном и верхнее «пестрое» кафе давно уже кто-то откупил для ВИПов, писателей туда пускали неохотно, да они и сами не шли. Чашка эспрессо стоила там пять евро, а двойной коньяк (84 грамма, кто не знает) – 30 евро. Кому же это по карману? Писателям оставили нижнее кафе, там всё было почти по-старому, не даром, конечно, но достаточно демократично.
Там можно спокойно посидеть, выпить, потрепаться со знакомыми. Только вот как туда добраться?
И не успел я об этом подумать, как обнаружил себя за столиком в нижнем кафе ЦДЛ, передо мной фужер с коньяком «Московский», пачка сигарет, а рядом сидит старинный приятель Женя Богданов и рассказывает о романе про Николая Второго, который он писал уже лет двадцать. Жена работала, а он вдохновенно ваял нетленку. И все двадцать лет я о нём слышал. Я бы и сегодня послушал, но тратить на это даже толику вечности показалось нерациональным. Поэтому я спросил:
– Когда закончишь?
– Скоро. Года через два.
– Не спеши, – посоветовал я. – Получай удовольствие от процесса, а не от результата.
– Это почему?
– Потому что, поставив слово «Конец», ты обнаружишь, что твой роман никому не нужен. Его не будут даже читать. Такие нынче порядки в издательском мире.
– Ты мне просто завидуешь!
– Я уже никому не завидую.
– Какой-то ты странный сегодня. Будто не совсем живой.
Я поправил:
– Совсем неживой. Но еще и не мертвый. Как и ты. Только ты об этом еще не знаешь. Это правда, не обижайся.
Но он все же обиделся и пересел за другой стол. Я выпил свои сто пятьдесят «Московского», закурил и почувствовал, что со мной что-то не то. Сигарета безвкусная, будто куришь в темноте, а коньяк как вода. Что за чертовщина? Взял у буфетчицы еще сто граммов. Тот же эффект, вода и вода. Ни в одном глазу. Это что, так теперь полагается? Я уже смирился с тем, что со временем уходит многое, что веселило сердце и грело душу: поэзия, музыка, женщины, природа. Но чтобы потерял свою животворящую силу коньяк? А что же останется от всех мужских удовольствий? Удовольствие бриться? И на хрена мне такая жизнь?
Ко мне подсаживались знакомые, говорили о литературе, а я смотрел на них дурным глазом и мучительно соображал. Это что же происходит? В этом кафе я оказался, пальцем не шевельнув. Буфетчица наливает мне коньяк и не требует денег. Туфли не жмут. Не значит ли это, что я приобрел какие-то новые качества, какими раньше не обладал? Нужно проверить. Как? Очень просто. Я сказал себе: «Хочу оказаться дома». И оказался дома.
Да, оказался дома – в своем кабинете в мансарде, с паутиной в углах, в кресле с продранными подлокотниками, в котором просидел последние лет тридцать, за письменным столом с обшарпанной столешницей, перед монитором, на котором застыло начало романа. Его я уже не напишу, поздно.
Пришла с работы Наташа. Слегка удивилась:
– Ты вернулся?
– Да, отпустили. Не заготовили гробов.
– Нужно было сделать заказ заранее.
– В следующий раз сделаю. Только следующего раза не будет.
Она взяла со стола телефонный «звонарик», распухший от сотен фамилий, большинство из которых мне уже ничего не говорили. Объяснила:
– Позвоню. Чтобы случайно не сказали тебе, что ты умер.
– Не стоит. Для них я давно умер. А они для меня. Посиди со мной. Помнишь, что я сказал тебе, когда предложил выйти за меня замуж?
– Ты много чего говорил.
– Это от волнения. Вот главное. Я сказал: пусть тебя не смущает разница в возрасте. Ты не видела меня молодым, немного потеряла, не на что там было смотреть, а я не увижу тебя старой.
– Помню.
– Это не всё. Есть продолжение, это я уже позже понял. Я не увижу тебя старой, но ты можешь увидеть меня выжившим из ума маразматиком, который ходит под себя. Этого не будет. Тебе повезло. Мне тоже повезло.
Она ушла, а я остался осваиваться с новым своим состоянием. Выходит, я могу перемещаться в пространстве всего лишь движением мысли? Как чайка по имени Джонатан Левингстон из загадочной повести Ричарда Баха? А во времени? Нужно проверить. В какую точку из прошлого я хотел бы попасть? В какое-нибудь хорошее для меня время, не лезть же в плохое с безденежьем или похмельем. Придумал, хоть и не сразу. И тотчас в нём оказался.
