Альва Бесси - Люди в бою
Мало того, в самой Испании, по-видимому, существует немногочисленная, но влиятельная группировка, стоящая за соглашение с фашизмом. В правительстве Негрина разразился кризис: два министра голосовали против новых декретов о централизации военной промышленности и милитаризации портов. В одно прекрасное утро жители Барселоны, проснувшись, увидели, что улицы города запружены войсками, в небе кружат самолеты, а перед президентским дворцом выстроились двадцать пять броневиков. А на другой день, в знак того, насколько он уверен в своей власти, неподражаемый доктор Негрин отбыл в Цюрих на международную конференцию физиологов! Правда, один из новых министров стоит за соглашение, но все основные партии и рабочие организации, за исключением баскских и каталонских националистов, одобряют новую политику, и по обыкновению трудно сказать что-либо определенное о позиции анархистов, а также — окружения президента Асаньи.
Вечером бойцы, по-прежнему измученные, по-прежнему подавленные, вскинув винтовки на плечи, бредут обратно на вершину укреплять позиции, которые продолжают удерживать англичане. Ночь они проводят, возводя заново брустверы, разбитые за день.
— Оставайся здесь, да держи ухо востро, — говорит Арчи. — Наши не знают, но в три часа ночи ожидается массированный удар. Фашисты подтянули не то пять, не то шесть дивизий.
— А не надо, чтобы наши об этом знали?
— Начнется — и так узнают, а не начнется, тогда и знать ни к чему.
Забиваюсь в свою могильную яму и, навернув на себя все одеяла, какие есть под рукой, лежу, прислушиваясь; но в ночи все тихо, и незадолго до рассвета я засыпаю. Ночь за ночью бойцы возвращаются восстанавливать укрепления, а в дневное время мы стараемся получше оборудовать наши укрытия, так как изредка сюда залетают шальные снаряды и ложатся совсем рядом, а наверху день-деньской реют черные крылья фашистских самолетов. Целыми днями со стороны Корберы или Пинеля доносится непрерывный грохот бомбежек, и небо все время подернуто темной пеленой дыма и пыли. Из бригады о моем новом назначении ничего не слышно; дует свирепый ветер, и стужа пробирает до костей; все поголовно страдают поносом. Впрочем, больные животы не мешают нам очистить банку варенья и жестянку бельгийского масла, которые привез из Барселоны Харолд Смит. Едва только стала подживать его рана, как он вернулся; но его отослали назад.
Вернулся из госпиталя в Ла-Сабиносе и Сэм Спиллер.
— Я виделся с Аароном, — рассказывает он. — Он потерял один глаз, есть опасность, что потеряет и другой. Велел передать, чтобы ты написал его девушке — был, дескать, ранен, но все обойдется, а Вулфу с Гейтсом скажи, пусть подумают, как ему помочь. Хочет выбраться из Испании, поехать куда-нибудь, где ему могут спасти второй глаз. Он за него боится.
Мы встречаемся с Вулфом и Гейтсом, рассказываем, что знаем, а они связываются с Галло[161] из Comisariado Интербригад в Барселоне, чтобы он принял меры и помог доставить Аарона к специалисту-глазнику. Они достают экземпляр «Книги XV бригады» и просят, чтобы каждый из его друзей расписался на ней, добавив несколько слов, которые бы его развеселили. Вулф пишет: «Аарону, славному парню, с которым не страшно попасть в любой переплет». Я пишу: «От самого скверного адъютанта, какого тебе суждено иметь», другие пишут: «Удачи тебе!» или «Мягкой посадки!», и мы отсылаем книгу к нему в госпиталь: мы знаем, что это доставит ему удовольствие.
Днем стоит адская жара, ночью — подмораживает, а Дику Рушьяно, похоже, и вправду приснилось, что он спит со своей милашкой. В сумерках нам с превеликим трудом привозят еду, ее раздают в темноте; мы съедаем все до крошки. Дни идут; вот уже девять суток, как мы в Пандольских горах: пять — в боях на вершине, четыре — в резерве. Предстоит ли нам снова идти на смену англичанам или и правда внизу уже на подходе свежая дивизия? Где нам дадут отдохнуть — отведут ли нас назад через Эбро, на настоящий отдых, или запихнут в какую-нибудь дыру, не защищенную от артиллерии и самолетов? В первые дни наступления батальону объявили благодарность, а теперь дивизия объявляет благодарность уже самой бригаде за «героическое сопротивление» на высоте 666. Это признание заслуг нас как-то не слишком радует на фоне упорных слухов, что противник готовит наступление, а значит, нас могут свободно послать на передовую. Первыми начнут они — а мы ответим. Похоже, они приняли решение прорвать нашу оборону именно в этой точке, и не ошиблись в выборе. Они сосредоточили здесь великое множество живой силы и техники (живая сила — итальянского производства, техника — итальянского и немецкого), и мы только смеемся над их листовками, где говорится:
Много ли иностранных солдат вы захватили в плен на этом участке? Ни одного! И все-таки ваши газеты без устали брешут о какой-то интервенции. Вся ваша пропаганда — чистый вымысел!
Верно, мы не брали в плен иностранных солдат — их пока не пускали в дело.
Все тихо, но вот тишина разлетается вдребезги — это под нами занимает складки и расселины гор знаменитая 43-я дивизия, та самая, что когда-то попала в окружение в Пиренеях и с боями прорвалась через границу во Францию. До нас доходят слухи, что, может быть, мы поведем атаку сообща, всеми силами, с тем чтобы наконец отрезать фашистов и замкнуть кольцо вокруг Гандесы. Нам приказано сдать на склад все излишки снаряжения, кирки и лопаты, сниматься с лагеря и помнить, что «батальон по-прежнему в резерве и должен быть готов по первому слову идти в бой». Что-то нам принесут эти двадцать четыре часа? От напряженного ожидания сосет под ложечкой, руки дрожат, улыбка получается вымученной…
Но наступают сумерки, и мы спускаемся со Сьерра-Пандольс — на двенадцатые сутки после того, как поднялись сюда, — и спускаемся не в пример резвее, чем поднимались. Навстречу по узким горным тропам проходят солдаты 43-й, почти все куда опытнее нас, плотные, крепко сбитые, большей частью в комбинезонах и пилотках; закаленные, стойкие бойцы, рабочий класс — это они, и такие, как они, образуют костяк Республиканской армии Испании. В темноте они криками приветствуют нас, мы — их; весело, шумно, мы выходим на дорогу, вьющуюся вниз по краю ущелья, откуда все так же несет трупным смрадом; проходим обратно через Пинель (там не осталось ни одного целого дома) и, сойдя с шоссе, чтобы сократить себе путь, топаем восемь километров до Эбро, где располагаемся на ночлег. По слухам, завтра вечером мы двинемся дальше, возможно на тот берег; ночью подходят те, кто был в первые дни наступления легко ранен, а назавтра, когда я нежусь в тени оливковых деревьев, растянувшись на ворохе соломы, оставленной здесь после сбора колосьев, мне приходит распоряжение явиться в комиссариат бригады и заступить на должность фронтового корреспондента нашей газеты «Доброволец свободы». Тут я вспоминаю, что сегодня — двадцать восьмое августа, день рождения моего старшего сына. И, как человек сентиментальный, решаю, что это будет ему неплохой подарок.
* * *Такая работенка иссушит мозги кому хочешь, даже газетчику поопытнее меня. Фронтовой корреспондент издания, печатающегося за сто километров от тебя, — ни четких сроков подачи материалов, ни макета, ни корректуры, ни налаженной связи с Джоном Тайсой, который выпускает газету, сидя в Барселоне; отправляешь материал по почте и молишь бога, чтобы он дошел, а нет, так жди оказии, когда кому-нибудь понадобится ехать в город. Бригаде газета не подчиняется. Ты и собираешь материал, и пишешь статьи, и редактируешь их, и ставишь в набор — все в одиночку. Солдатам «Доброволец» уже приелся, печатает чересчур много «трухи», и все давным-давно известно: опять «как выиграть войну», да «необходимо поднять боевой дух», да «наша славная авиация», да «наша славная XV бригада»; наши традиции, козни фашистских держав… А ребятам хочется читать о самих себе, о своих подвигах, хочется занимательных историй про батальонного балагура Клейна по прозвищу «Немолчун» (обладающего в придачу еще и луженым желудком); про тот случай, когда капитан Годдар силой своего красноречия заставил сдаться роту фашистов; про капитана Вулфа, которому приказом присвоили звание майора — так он отличился во время наступления; про смешные происшествия и удивительные истории, какие происходят тут сплошь да рядом; и кто на что жалуется, и кто как сострил, какую отмочил шутку; и про парней, которые воюют по-настоящему. Им-то и следовало бы писать для газеты, но они либо на передовой, в боях, либо на отдыхе, в резерве, и нет у них времени на то, нет охоты да и таланта.
Я пробую завести надежного корреспондента в каждом из батальонов бригады — у линкольновцев, Мак-Папов, англичан, в 24-м, и четверо действительно обещают собирать для меня материалы, но ни один не выполняет обещание, кроме Роналда, брата Ральфа Бейтса; этот вручает мне заметку об англичанах, но ее не удается напечатать. Если самому ходить по подразделениям и «брать интервью» у прославленных командиров, тебя либо встречают словами: «А-а, вот и старый знакомый пожаловал» — и обращают все в балаган, либо отмалчиваются, будто язык проглотили, и не поддаются ни на какие уговоры. Приходится добывать материалы об интересных людях из вторых рук, и сведения твои чаще всего неточны, за что эти же интересные люди тебя потом и кроют. Или, бывает, пошлешь материал в Барселону, а покуда его там получат, проходит столько времени, что все новости устарели и попадают в корзину, а вместо них появляется воодушевляющая статья, сочиненная комиссаром Галло. У меня голова идет кругом, а ребята говорят, что такую тягомотину, которую печатает «Доброволец», читать не станешь.
