Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
«Если воды кавказских источников (кислые и противные) призваны внезапно излечить (впрочем, не уступающие цвейцарским) личность, часто совершенно обнимаемую предсмертной истомой (часто между тем курортники образуют группы для прогулок по галерее, но это не должно обманывать), то воды невские целительно влияют на состояние общей нашей государственности, лелея высокоглавую столицу нашу, ласкаясь, как дитя, к строгим ее гранитным берегам.
И если Санкт-Петербург стоит на болоте, изумляя во время практических упражнений кадетов-топографов, то саму нашу столицу этим совершенно не удивишь!..
Не удивишь ничем подобным и лучших мужей ее!..»
Так говорил себе под нос надворный советник Петр Иванович Темляков, выходя на Невский проспект в час утренней зрелости.
И черт-те как приятно выписывать сцену, в коей все — Кавказ, столица и Петр Иванович…
Вот что значит вдруг раздобыть у Фортуны такого героя, как Петр Иванович! Сколько раз уж приходилось писать о всякой дряни — и дрянь выходила!
А как же иначе? Из чего возьмешься кроить — из того и сошьешь!
А тут вот, наконец, — Петр Иванович, надворный советник. Подполковник в блестящих переводах «Табели о рангах». Признаюсь, нигде я не видывал такого хорошего пера, как в «Табели о рангах Российской Империи».
Итак, Петр Иванович вышел на Невский проспект!
Встреча двух столь замечательных явлений повелительно требует вдохновения метафизика, но, увы…
Пробую, пробую возместить его добросовестностью, усердием и тщанием отделки выбранных скрижалей.
Невский проспект, милостивые государи, образован прямой линией — царицей начертательной геометрии.
Представьте же затруднение обстроить прямую линию домами — и вот вам Невский проспект во всем своем великолепии!
Надворный советник Петр Иванович Темляков принадлежал к индивидуумам солнечного типа, то есть имел лицо открытое, благородное, спокойное, где безмятежно отдыхали возможные пропорции. Взгляд его был повелительный, твердый, но не оскорбительный. Голову Петр Иванович держал прямо и не закидывал. Волосы были длинны, мягки, белокуры, с золотым отливом.
Петр Иванович обладал главным характерным признаком — способностью смотреть на солнце.
— Не боюсь я цветущих и блестящих Антониев и Делабелл, — говорил себе Юлий Цезарь.
Думаю, и Петра Ивановича Цезарь не побоялся бы, но приблизил.
— Но я опасаюсь худых, бледных и мрачных лиц Брутов и Кассиев, — продолжил Цезарь.
Именно такое лицо или лучше — полностью гусь высунулся в этот момент из полуподвала мясной лавки купца Драмоделова.
Петр Иванович не любил этого гуся, так как знал за ним обыкновение участвовать в собственных куплях-продажах, дожидаться пирования, положась на сковородку, и под видом жаркого лежать в расписном блюде, слушая пьяные песни и выкрики. А как его съедят, опять вставать из косточек и ходить с прежним видом по хозяйскому двору.
Таким образом, гусь постоянно находился где-то между Лакомством и Воздержанием, но не мог быть причислен и к лагерю умеренных…
Вот ведь в какой раз и я убеждаюсь в скверности этого гуся!!! Перебил мне всю заутреню! В кармане-то у Петра Ивановича письмо…
Господи, и какое письмо!!!
Да вот, все никак не соберусь с духом распечатать для публики.
Государь наш самодержец написал Петру Ивановичу Темлякову письмо, содержание которого я привожу ниже с тем чувством священного трепета, кое присуще всякому, кто притрагивается к тем или иным промыслам нашего государя.
Письмо гласило:
Божею милостию,
МЫ, АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ, ИМПЕРАТОР и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Государь Псковский и Великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самочитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский и иных, Государь и Великий князь Новгорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Обдорский, Витебский, Мстиславский и всея Северной страны Повелитель и Государь Иверской, Грузинской, Кабардинской земли и области Арменской, Черкесских и Горских князей и иных Наследный Государь и Обладатель, и проч., и проч., и проч.
НАШЕМУ надворному советнику Петру Ивановичу Темлякову.
В воздаяние, всегда НАМ известного Вашего отлично усердного служения, и во изъявление НАШЕЙ признательности ревностному Вашему исполнению возложенных на Вас особых поручений, Всемилостивейше ЖАЛУЕМ Вас Почетною Шубою с Нашего Плеча, кою при сем препровождая, пребываем к Вам благосклонны. ПОВЕЛЕВАЕМ Вам возложить Почетную Шубу на себя и носить по установлению.
На подлинной подписано Собственной Его Императорского Величества рукой тако:
Александр.
Ниже была приписка: «За шубою зайти в Адмиралтейство, спросить Артебякина».
Шуба с Царского Плеча!
Кто о ней не мечтал, кто ее не нашивал (мысленно), скача в метель по бесконечным дорогам обширной страны нашей, резвясь в игровом поле посредине матушки-зимы с одноусобными помещиками, стоя на часах с капсулем у порохового склада, пробираясь по Мойке в департамент, стремясь пленить чернобровую красавицу при театральном разъезде.
Да-с, милостивые государи, Почетная Шуба с Царского Плеча принадлежит к тому особому роду шуб, которые уже и не шубы вовсе, а как бы надземные пушистые существа, дарящие тепло вечное, некие дельфины, стремящие и уносящие…
Между тем Петр Иванович столкнулся нос к носу с малознакомым ему архитектором Трезини, отстроившим к тому времени бастион в Петрокрепости, а теперь вдруг кивнувшим Петру Ивановичу, приняв его за интенданта.
С минуту они постояли молча, после чего Трезини принял направление, избранное Петром Ивановичем, и зашагал с ним рядом, внутренне полемизируя с архитектором Ф. Валлен-Деламотом.
— Есть сюжеты, — сказал Петр Иванович, имея в виду почти полученную им Шубу с Царского Плеча, — которые, родясь в высших сферах и достигнув проявления, оставляют по себе навсегда невозможность вторичного проявления в первой степени совершенства, не назначая даже и бесконечного ряда точек возможного приближения…
Трезини смертельно обиделся и резко отошел от Петра Ивановича, наказав себе отныне избегать петербургского интенданта.
— Как в них сильно еще все это греческое… — отметил для себя Петр Иванович, имея в виду архитекторов Трезини и Ф. Валлен-Деламота. — Рим тверже и корректнее, но сегодня я не согласен и с Римом!
То, что он не согласен сегодня и с Римом, привело Петра Ивановича в совершеннейшее расположение духа, и он некоторое время (минут семь-восемь) прошел, исключительно отдавшись несогласию с Римом, чем тотчас же заслужил несколько дамских взглядов, после чего приступил к развитию удачно начатой тезы.
— В уставе римских театров изъявление неумеренного неодобрения приравнивалось к изъявлению столь же неумеренного одобрения и — запрещалось. Изъявившие же не разлучались с тюрьмой от двух до шести месяцев.
Слава богу, — невольно воскликнул Петр Иванович, — что в России, на бескрайних равнинах ее фундамента, изъявление неумеренного одобрения не перекладывает камертон радости в футляр юстиции.
Господи! — продолжал Петр Иванович. — И как же не изъявлять неумеренного одобрения, когда взгляд, отпущенный навстречу окружающей действительности на два шага и далее, так и тонет в благополучных происшествиях.
И Петр Иванович на самом деле отпустил взгляд свой на волю: направо от него блестела свежеумытая витрина книжной лавки, на коей помещался лубочный портрет императрицы Елизаветы Петровны, запрещенный к продаже (ввиду явного безобразия) пристрастной цензурой.
Но Петр Иванович узнал Елизавету Петровну, несмотря на неудачность художественного приема. Он узнал, так сказать, главное.
— Елизавета Петровна, как раз иду мимо… — объяснился Петр Иванович и переложил беспристрастный взгляд налево.
Там, на мостовой, ревнитель булыжного уложения склонился над кувшином на малом огне.
— Чего ты варишь? — спросил Петр Иванович.
— Деготь томлю, ваше превосходительство, — отвечал костровой.
— Что ж ты хочешь от утомленного дегтя? Говори смело! Я сам служу нашему Государю!
— Уж больно черен станет, тем и хорош, ваше превосходительство, — отвечал костровой.
Петр Иванович одобрительно кивнул и распространил взгляд свой вдоль по проспекту к Адмиралтейству. Трое молодых офицеров, резко жестикулируя и поминутно смеясь, чуть не снесли с ног Петра Ивановича, так что он был принужден спросить, что занимает их воображение с такой притягательной силой.
