Марина Козлова - Бедный маленький мир
Из библиотеки появилась вечная институтская библиотекарша Юдифь Анатольевна по прозвищу Черная Касса – она, нежно прижав к груди, несла метровую Снегурочку. И Снегурочка в своей голубой шубе с желтым ватным подбоем тоже была пенсионеркой. Видно было, что шубу неоднократно починяли, маскировали прорехи все той же лабораторной ватой и марлей – желто-коричневой, поджаренной в автоклаве.
– Привет, дедушка, – сказала Черная Касса и установила скрипучую Снегурочку на пол. – Хотела уже прятать в чулан, а вижу – кокошник отваливается. Подклеить надо.
– Привет, бабушка, – заулыбался Василий Ильич. – Хорошая елка попалась, повезло. Считай, до марта достояла. Небось, и на стремянку полезешь?
– На стремянку не полезу, – вздохнула Черная Касса. – На стремянку пускай Дацюк лезет. Сейчас пообедает и полезет. Надо же звезду снять.
– А что, – спросил Кроль, – так с семидесятых новых игрушек и не покупали?
– Да все руки не доходят, – вздохнула Черная Касса и поправила обеими руками пышную седую прическу с начесом. – Что ты хочешь, Васька, у руководства до обновления библиотечного фонда десять лет руки не доходят. И до ремонта стеллажей. Подписку на зарубежную периодику делали уж и не помню когда. А ты говоришь – игрушки… Есть эти петушки и зайчики – и замечательно. Я, например, глядя на них, испытываю ностальгию.
Черной Кассой Юдифь Анатольевну звали с незапамятных времен. Три соседние лаборатории – риккетсиозов и зоонозов, фитопатогенных вирусов и микробиологии почв, а также примкнувший к ним маленький коллектив научной библиотеки дружили, ходили друг к другу на чай и на дни рождения и однажды договорились сделать собственную кассу взаимопомощи, альтернативную профсоюзной, откуда еще никому больше мятой десятки никогда урвать не удавалось. Вести дела и хранить общественные деньги поручили аккуратной Юдочке – в ее полном распоряжении был сейф для материалов с грифом «для служебного пользования», там и нашелся уголок для картонной коробки с деньгами. Хранителем Юдифь была безупречным, а к прозвищу Черная Касса относилась юмористически.
– Слушай… – рассеянно сказал Василий Ильич, глядя на Снегурочкин кокошник, с которого свисала на нитке перламутровая бусинка. – Помнишь, утром, в тот день, когда погибли Серега с Женькой, только немного раньше, мы с тобой курили на вашем библиотечном балконе, и ты мне что-то говорила о Динке Городецкой. А потом прибежали ребята, стали кричать, что просел виварий, и мы все побежали туда, стали разгребать крышу. Но тут прибежал Марченко, который только накануне вернулся из командировки, и запретил трогать. Замдиректора тоже прибежал, Костин Валерий Михайлович, и стоял белый как полотно… Да? Коля с Пантюковым не слушали Марченко и отталкивали его, а тот кричал, что это приказ, и тут приехали менты и парни в штатском, поставили кордон… Но я отвлекся. Что ты мне говорила о Динке?
– Ну как что? – удивилась Черная Касса. – Я говорила, что Динка совсем стыд потеряла и готова средь белого дня Сереге в штаны залезть, что все об этом говорят, и только ты не видишь, а ведь она твоя подчиненная. Ни Женьки Динка не стеснялась, никого. А Женька очень нервничала, плакала у меня за стеллажами, однажды даже там и уснула, на диванчике – я ей валерьянку дала. Ну вот. Я тебе и говорила, может, ты с шалавой Динкой поговоришь, а то у нее бешенство матки, и у меня люди за стеллажами плачут…
– Нет, – перебил Василий Ильич нетерпеливо, – про бешенство матки я помню, это ты мне раньше говорила. А в то утро сказала что-то другое.
– Другое? – с сомнением переспросила Черная Касса.
– Про Динку, но другое. Вроде она… Что?
– А-а, вспомнила! Я говорила, что она сказалась больной и неделю не ходит на работу, якобы на больничном. Только накануне вечером я задержалась с инвентаризацией, и вдруг ее возле новой пристройки встретила… «Ты же хвораешь, Диночка, – сказала ей, – что же ты тут шаришься как привидение, когда все домой ушли?» А та что-то невнятное буркнула и была ужасно мрачной. Ужасно. Я ее такой никогда не видела. Она же вообще-то всегда ржала как ненормальная. А на следующий день Женька мне по секрету сказала, что Динка к Сереге теперь за версту не подходит, как отрезало, и даже на улице переходит на другую сторону. Я тогда подумала, что, наверное, Серега как-то с Городецкой поговорил… в общем, дал понять… послал, короче. Видимо, заметил, в конце концов, как Женька переживает. Хотя Женька была страшно гордая. Я ей, к примеру, говорю: «Ты спроси Сережку, что Динка к нему лезет. Может, когда было у них что? Может, повод дал, а теперь не знает куда деться?» На что мне Женька сказала, что до выяснения отношений с родным мужем она себя не унизит. Представляешь? Я-то бы на ее месте сковородкой его по голове… А ты к чему спрашиваешь?
– Да так. Увидел нашу Снегурочку и почему-то вспомнил те времена.
– Слушай, Васька! – округлила глаза Юдифь. – Может, это все Динка? Динка могла же залезть в виварий и что-то там подпилить. Кирпич просто так на голову не упадет, а…
– Читали, знаем. Нет, Юда, не могла. Я был тогда две недели подряд и.о. завлаба, на время командировки Марченко, и ключ был только у Сережи и у меня. Свой он мне сдавал всегда, и в конце рабочего дня я, в свою очередь, относил все ключи в сейф, который в приемной. Это сейчас у нас бардак, а тогда было строго. Из сейфа Динка взять ключ не могла. Да и такой грех на душу… Глупости. Не выдумывай.
– Отвергнутая женщина – страшное дело, – убежденно сказала Черная Касса и потащила Снегурочку дальше.
По дороге домой Василий Ильич вспоминал трехлетнюю Иванну. В той картинке Иванна была с хвостиками, в красном платьице и бродила среди высокой травы с сосредоточенным видом и с сачком в руках.
– Что ты там высматриваешь? – спросил тогда Кроль девочку.
– Кузнечика, – ответила Иванна и посмотрела на него своими продолговатыми карими глазами.
– Кузнечиков ловят рукой, – сказал ей Кроль. – Сачком нипочем не поймаешь.
Потом он прыгал по лужайке и ловил ей кузнечиков, а Иванна звонко смеялась и бегала за ним с сачком. Кузнечиков они рассматривали и выпускали. Потом она упала, но совершенно не расстроилась, правда, потеряла при этом свою красную сандалию. Сандалию благополучно отыскали в траве, в ходе поисков нашли еще пять копеек и отличного навозного жука. Жука спрятали в спичечный коробок, и он вместе с пятачком перешел в собственность Иванны – был с предосторожностями помещен в ее кармашек. А потом пришла Женя и куда-то дочку повела. Иванна оглядывалась и махала Кролю маленькой ладошкой. А теперь она – взрослая женщина, и какой-то парень обнимает ее за плечи, и смотрит на нее так, что никаких сомнений в характере их отношений у Кроля не возникало.
«Их там нет», – успокаивал тогда, в тот давний уже страшный день, себя сорокалетний Кроль, глядя, как самосвал сливает на провалившуюся крышу вивария гашеную известь. Не только пропавшие фотографии позволяли ему так думать, но и заведующий лабораторией Петр Иванович Марченко, к которому, ничего не понимая, примчался Кроль, как только был установлен кордон. Василий Ильич две недели являлся и.о. завлаба и, естественно, был в курсе исследовательских тем сотрудников. Он прекрасно знал, что еще на прошлой неделе все больные мыши были уничтожены – бестрепетной рукой Жени Михайловой сожжены в печи, а в виварий были помещены бодрые и здоровые, в количестве тридцати штук. И они уже несколько дней сидели под вакциной, только одна их половина была вакцинирована БЦЖ, а другая – безымянной пока вакциной N31-6 (это был ее порядковый номер в журнале экспериментальных препаратов). И только через три дня мыши должны были быть инфицированы вирулентной эль-формой. Никакого легочного вируса в тот момент в виварии не было!
– Там в разбитых боксах модифицированная эль-форма, – заявил ему Марченко и крепко сжал руку выше локтя. – Понял?
– Да нет же!
– Вижу, ты хочешь во что бы то ни стало спасать ребят, – сказал Марченко, непонятно глядя на него остановившимися глазами. – И ты находишься в состоянии аффекта. А там, в земле, модифицированная эль-форма! И об этом знает управление эпиднадзора, и Киев, и Москва, и все, кому надо знать. И к тому же их уже не спасти.
Марченко плотнее закрыл дверь кабинета и задвинул большого, но дико растерянного Кроля в узкий простенок между балконом и шкафом.
– Ты меня понял, Васька? Понял? – повторял Марченко. – Меня на хрен уволят за преступную халатность и за плохое состояние рабочих помещений, но у нас во всех отчетных формах будут значиться инфицированные мыши. Инфицированные, Васька, к тому же две недели назад! И знаешь, почему? Потому что у тебя семья и дети…
По сей день Василий Ильич твердо помнил, что у него семья и дети. И теперь еще внуки. Но разбуди его ночью – мог без запинки назвать дату, час и минуты планового инфицирования тридцати белых мышей в семьдесят восьмом году.
