Тони Парсонс - Man and Boy, или История с продолжением

— Это должна делать невеста, Марти. А не ты.

— А ты точно не забыл…

Я показал ему два золотых кольца.

Он кивнул.

Ничего не оставалось, надо было делать то, что мы должны делать.

Мы выбрались из «даймлера», колокола звонили так громко, что пи о чем другом думать было невозможно. Марти все время расстегивал и застегивал пуговицы на своем парадном пиджаке, пока мы поднимались по крутым каменным ступеням церкви, улыбаясь и кивая тем, кого мы знали, и даже тем, кого не знали. Мы прошли полпути, и Марти вдруг наступил на что-то. Мне пришлось схватить его за руку, чтобы он не споткнулся.

Марти поднял с земли пластмассового человечка ростом чуть больше двадцати сантиметров. На нем был бледно-лиловый смокинг, атласные брюки, покрытые блестками, и белая атласная рубашка. И он был то ли подпоясан широким поясом- шарфом, то ли его живот плотно забинтовали. Один белый ботинок где-то потерялся.

— Ну и кто это? — спросил Марти. — Либерас, что ли, мать его?

— Это не Либерас, — ответил я, забирая у него игрушку. — Это Диско-Кен.

Солнце проглядывало сквозь витражи, освещая маленькую девочку. Она бежала к нам по проходу между скамьями, придерживая рукой шляпку, желтую, под цвет нарядного платья.

— Пегги! — позвал я.

— Диско-Кен, — сказала она, забирая у меня свою игрушку. — Я его искала.

Потом появилась Сид, глядя на меня из-под полей большой черной шляпы. Шляпа была ей великовата. Вероятно, она купила ее еще до того, как обрезала волосы.

— Я пошел, — сказал Марти. — В алтарь.

— К алтарю, — поправил я.

— Что, я не знаю, что ли, куда мне идти? — нахмурился он.

— Удачи, — улыбнулась ему Сид.

Мы проводили его взглядом, а потом посмотрели друг на друга.

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Я приглашена со стороны невесты.

— Ну конечно. Сибхан ты очень нравишься… Как дела?

— Нормально, все нормально. Правда. У нас все в порядке. А как Пэт?

— Он теперь живет с Джиной. Похоже, что так лучше. Ты его сегодня увидишь.

— Пэт придет? — обрадовалась Пегги.

— Он паж.

— Вот здорово! — сказала она и нырнула обратно в церковь.

— Он счастлив? — спросила Сид. Я понял, что ей это действительно небезразлично, и в эту секунду мне так захотелось прижать ее к себе.

— У них небольшие трения с Джининым молодым человеком. Ричард не привык к такому обращению, ему не нравится, когда Пэт дубасит его по голове своим световым мечом. А я все время говорю: «Не так, сынок, когда будешь его бить, целься в глаз».

Сид покачала головой и улыбнулась:

— Что бы ты делал без своих шуточек, Гарри?

— Не знаю.

— Но ты с ним видишься?

— Постоянно. Все выходные и один день в середине недели. Мы еще не решили насчет школьных каникул.

— Должно быть, ты по нему скучаешь.

— Такое чувство, что он все еще со мной. Я не знаю, как это объяснить. Хотя он и уехал, я все время чувствую его рядом. Но на его месте большая дыра. Похоже, что его отсутствие ощущается так же сильно, как присутствие.

— Даже когда ребенка нет рядом, он по-прежнему владеет твоим сердцем. Это и означает быть родителем.

— Ты права. А как Джим, нормально?

— Не знаю. У нас ничего не получилось. Не стоило даже пытаться.

— Ну, ты пыталась ради Пегги. — Я надеялся, что только ради Пегги, а не из-за того, что по-прежнему любит Джима. — Ради Пегги стоило попытаться.

— Ты так считаешь?

— Конечно.

Она показала на «даймлер», медленно движущийся мимо церкви. На заднем сиденье видны были женщина в белом и мужчина средних лет. Машина скрылась за углом.

— Пора заходить.

— Увидимся позже. Поделюсь с тобой пирогом.

— До свидания, Гарри.

Я смотрел, как Сид идет на свое место в невестиной части церкви, придерживая за поля шляпу, чтобы та не слетела. Потом рядом со мной оказался Пэт и потянул меня за рукав. Он был одет в матросский костюмчик и выглядел по-морскому щеголевато. Я обнял его и увидел, как Джина с Ричардом поднимаются по ступеням церкви.

— Я же говорил, что мы не сможем припарковаться так близко от церкви, — сказал он.

— Но мы же припарковались, разве нет? — ответила она. — Или я что-то не заметила?

Увидев меня, они прекратили ссориться, молча взяли бутоньерки у одного из шаферов и прошли в церковь.

Я улыбнулся Пэту.

— Мне нравится твой новый костюм. Как тебе в нем?

— Он щиплется.

— А выглядишь ты замечательно.

— Мне не нравятся костюмы. Это очень похоже на школьную форму.

— Думаю, ты прав. Костюмы слишком уж напоминают школьную форму. На выходные приедешь?

Он кивнул.

— Что ты хочешь делать в выходные?

Он на секунду задумался.

— Что-нибудь хорошее.

— Я тоже. Давай в эти выходные сделаем что-нибудь хорошее. Но теперь у нас есть дела, правда?

— Мы пажи.

— Ты, может быть, и паж. А я свидетель. Ну что, пошли на свадьбу?

Он улыбнулся.

Мой прекрасный мальчик.

Мы зашли в церковь. Там пахло лилиями, было прохладно и темно, если не считать янтарных лучей, пробивавшихся сквозь старинные окна. Женщины были в шляпах. Пэт побежал вперед, стуча каблуками своих новых башмаков о церковные плиты.

И, глядя на то, как он бежит к Марти, ждущему нас у алтаря, я почувствовал себя очень счастливым и очень грустным одновременно.

Не знаю, как это выразить. Ощущение было такое, что он уже почти самостоятельный, взрослый человечек.

Священник был высокий, молодой и нервный, один из тех мягкотелых джентльменов из центральных графств, которых англиканская церковь посылает в гущу города, и его кадык ходил вверх и вниз, пока он рассказывал о Судном дне, когда тайны всех сердец станут явными.

Задавая вопросы Марти, священник пристально смотрел на него, как будто действительно ожидал искренних ответов:

— Клянешься ли ты любить ее, утешать ее, уважать и охранять в болезни и здравии и, отказавшись от других, вручить себя ей одной до тех пор, пока вы оба живы?

А я думал о Марти и длинной череде его интрижек, неизменно попадавших в воскресные газеты, когда женщины, которых он бросал, обнаруживали, что переспать с ним не означало подняться на первую ступеньку карьеры в шоу-бизнесе.

И я смотрел на Сибхан, стоявшую рядом со своим отцом. Ее бледное ирландское лицо под белым кружевом казалось безмятежным, и, хотя место и время были неподходящие, я не мог не вспомнить о ее слабости к женатым мужчинам и ушлым парням, приковывающим себя к деревьям. Но сегодня все это не играло роли. Все эти бывшие любовницы, распускавшие сплетни о Марти, все жены, задвигавшие Сибхан на второе место, — все это было уже позади.

Оба они, казалось, искупили свои грехи, оба сегодня выглядели обновленными из-за того, что поклялись в любви и преданности (хотя я был абсолютно уверен, что Марти понятия не имел, что такое клятва, как и зачем ее дают). Я испытывал безграничную нежность к ним обоим. Все обиды и разочарования исчезли. Потому что я хотел того же самого. Это было все, чего я хотел: любить и заботиться.

Я оглянулся на прихожан. Сид смотрела на священника из-под полей своей черной шляпы. Головку Пегги я различил с трудом. Пэт поймал мой взгляд и улыбнулся, и я снова подумал: какой же он чудесный ребенок! Я подмигнул ему и вновь обернулся к священнику, говорившему о любви и согласии.

И пока священник задавал свои вопросы, мне пришлось задать несколько вопросов самому себе. Например: могу ли я действительно сыграть положительную роль в жизни Пегги? И действительно ли я думаю, что справлюсь с воспитанием этой маленькой девочки, если точно знаю, что у нас никогда не будет упрощающего все кровного родства? Достанет ли у меня мужества воспитывать чужого ребенка? А Сид? Сможем ли мы удержаться вместе больше, чем на обычные пять, или шесть, или семь лет? Сможем ли мы любить друг друга и заботиться друг о друге до самой смерти? Или один из нас — я почти уверен, что я, — в конце концов, начнет трахаться на стороне, портить все подряд и маяться дурью? Уверен ли я, что наша любовь так сильна, что выживет во вшивом современном мире? Уверен ли я?

— Я уверен, — сказал я вслух, и Марти взглянул на меня как на самого настоящего болвана.

Я постучал серебряной ложечкой по бокалу с шампанским и встал, чтобы произнести речь, как это и полагалось свидетелю.

Когда довольные свадебным обедом и ждущие моральной щекотки родственники, друзья и коллеги по работе уставились на меня, я, в свою очередь, уставился в свои шпаргалки.

По большей части это были шутки, нацарапанные Эймоном Фишем на обратной стороне почтовых открыток. Сейчас они оказались совершенно неуместными.

Я набрал в легкие побольше воздуха и начал:

— Великий мыслитель сказал: «Годы текут, и жизнь кажется прирученной, но потом появляется незнакомец, и имя ему — любовь».