Анна Козлова - Превед победителю (сборник)
— Лешка сегодня вечером приедет, — сообщила Мила, провожая, — ну, привет своим, давайте, дорогие, счастья вам!.. Скажу, чтоб зашел он к вам, ага…
Мы спустились с крыльца, через палисадник прошли к калитке. У забора — колтуны малиновых кустов, мы сосредоточенно ели ягоды.
— Ах, черт! — N вдыхал искаженным ртом. — Мне вонючий клоп попался. Пошли отсюда, такую вонь поднял, не могу уже здесь есть.
Направились в продуктовый, около которого спали дворняги и девочки играли в странную игру: становясь раком, пятились друг на друга. N с комичной напряженностью вглядывался в лица придорожных женщин: в каждой мнилась подруга детства, первая любовь, недоразвитая грудь — птичка в потной ладошке. Денег было много, мы купили две бутылки коньяка, ветчину и плавленый сыр «Янтарь».
Плелись под палящим солнцем домой, и N все время указывал на запущенные дома, в которых когда-то жили симпатичные ему девочки. Мне было нехорошо. Это место мне не нравилось, в нем ощущалось что-то тягостное, отжившее. Многие дома сгорели, из-за заборов с вызовом протягивались пальцы печных труб, уцелевшие в пожаре, — щербатые, облепленные мхом и серыми мешками осиных гнезд.
— Вот на эту тропинку я свернул на велосипеде, а там поперек лежала собака и никого не пускала… Здесь, видишь, — N дребезжал продуктовым пакетом, — я подрался с Кукушкиным, и он свалил меня в канаву, прямо в жижу… после дождя.
Я никогда не вспоминаю детство. Не потому, что память о нем разочаровывает, скорее, оно мне неприятно. Ребенком я всегда была напугана, осталась горечь неполноценности, чего-то долгого и неинтересного. Окруженная пустыми и мстительными людьми, я понимала, что им нечего мне сказать. Неужели, думала я, родить меня и воспитывать — такое важное дело? Мне не хотелось быть на них похожей, я только покорно принимала глупые книжки и рисовала лошадей.
Раздражает не само по себе воспоминание, а упоенность им. N рассказывал о козе Асе, которая жила у Савельевых, а потом они ее съели. В этом проявлялась его претензия на творческую впечатлительность. Он любил повторять, что каждую минуту вбирает в себя бытие, что каждый образ мгновенно переводит в слово. N был слишком погружен в себя, чтобы хоть что-то заметить. Мы зашли в дом. Сквозь ненужное, выматывающее бормотание Кати я поднялась на второй этаж и начала курить на балконе. На мне были синие широкие штаны и маечка-матроска, а в ушах — крупные банановые серьги. Я приобрела их в подземном переходе на «Фрунзенской», куда мы с N ездили выступать на радио.
— Зачем ты опять покупаешь всякое говно? — беззлобно спросил он, засекая покупку.
— Почему это говно? — спросила я. — Они как мармеладки.
Я плеснула коньяку в белую чашку. Через несколько минут поднялся N и повалил меня на кровать. Я заплакала. Перекатившись на живот, я припадочно изгибалась и шумела забитым носом. Плакать лучше на животе, тогда слезы не попадают в уши.
— Ну что ты плачешь? — спрашивал N. — Думаешь, я тебя не люблю? Дурочка какая!.. Хватит уже. Конечно, рано или поздно мы расстанемся, но я всегда тебе буду помогать, я ведь твой друг, да? Ты не веришь? Детка, не пей больше.
Отвечать не хотелось. Солнце сделало пол в комнате пышно-желтым, монотонно тряслась занавеска. Я вспомнила давний сон, как будто всех ненужных людей стали усыплять, как состарившихся собак, и меня ведут в обложенный кафелем кабинет, и все родные и N успокаивают. Они говорят, что для меня не нашлось хорошего места и скоро у них появится новый ребенок, которого назовут так же, как меня. Появляется палач и говорит, что жизнь полна страданий. У него простое лицо учителя. Он пытается объяснить, что очень часто так бывает: ты думаешь, что существует нечто, без которого все бессмысленно, ты выслеживаешь его, как на охоте, преследуешь, стремишься к нему, не замечая, что его уже нет.
Вечером пришел Савельев с седым датчанином. Мы пили коньяк и обсуждали принципы изучения русского языка.
— Ты не понравилась маме, — разочаровал Савельев.
Я пьяно рассказывала школьную историю:
— …и у этой девочки был отец, простой рабочий. Он пришел домой и решил посмотреть, сделала ли она уроки, а в тетрадке было написано: «Уж замуж невтерпеж». Он устроил жуткий скандал.
КУРИЦА
Обычно я забирала ее из школы на машине. Мне казалось, это больше соответствует поведению современной матери-подруги, чем пеший вельветовый силуэт у железного забора. Была вроде бы среда, и я заканчивала с обедом. Я рассчитала, что в среду у нее шесть уроков, и прикидывала, успею ли накрыть на стол? Крошу себе укроп в закипающий грибной суп, и вдруг по радио начали передавать новости, главная из которых состояла для меня в том, что сегодня — четверг. Идиотка! По четвергам занятия заканчиваются в 12:50 — быстренько снимаю фартук, причесываюсь и бегу из дома. Если бы была среда, я бы успела заехать на заправку, а теперь решила идти пешком. Ничего, подождет. Я заперла взгляд под темными очками — ненавижу, когда на меня смотрят чужие, — и поспешила к школе. Это недалеко: пара кварталов и три светофора.
Успела вовремя, даже пришлось ждать. Но вот она выбежала, отдала мне свой тяжеленный рюкзак и стала рассказывать, как Уткин весь урок пукал. Видимо, расстройство.
— Потеплело, да? — сказала я.
— Да, — ответила она.
— Что на английском?
— А меня не спрашивали. — Она хотела перевести разговор на что-нибудь другое, ну хоть на Уткина, и мне вдруг тоже показалось чересчур материнским убеждать ее тянуть на каждом уроке руку.
Мы перешли дорогу, и я подумала, отчего не заглянуть на рынок, холодильник-то почти пустой.
— Ты не очень проголодалась? — спросила я.
— Нет.
— Зайдем на минуточку на рынок?
— Давай. — Не знаю, о чем она думала, но отвечала рассеянно.
Вообще-то я ненавижу ходить за продуктами с кем-нибудь. Никакого простора, все пытаются навязать тебе чувство вины, даже если ничего не говорят. Мужа я беру с собой, только если нужны овощи, и то сразу отпускаю. Мне легче самой все дотащить, чем смотреть на недовольные рожи. Сил уже нет что-то доказывать — как будто это мне надо! Конечно, какой-то отпечаток накладывается — это безусловно. В продуктовых я прячу глаза и стараюсь все купить побыстрее. Так и в этот раз. Краем глаза я заметила, что Рае привезли шикарные шампиньоны: крупные, как снежки, но за ними, ясное дело, сразу очередь. Я решила попозже зайти, когда время будет. Все побыстрей да побыстрей. Схватила колбасы, зелени, кефиру-молока и, чтоб не возиться, курицу. Хорошая полуторакилограммовая тушка в золотой обертке, «Куриное царство», если память не изменяет. Дома я бросила это «царство» в морозилку и забыла о нем. Назавтра грибы жарила, потом во двор парную телятину фермеры привезли, ну и завертелось.
А потом муж мой напился. Раз в месяц он напивается, сколько ему ни говори. В какой день — неизвестно, но уже пять лет это продолжается. Я с ним рядом сплю, и сама просыпаюсь, как с похмелья, и всегда в такие дни начинаю вспоминать свою жизнь. И в тот раз тоже. Встала по будильнику, отвезла ее в школу, потом домой — обед готовить. Я против всех этих булочек и полдников. Есть надо три раза в день (в моем возрасте — уже два) без всяких булочек. Я ей это всегда говорю: «Хочешь иметь такое же брюхо, как у твоего папочки?» — и она меня понимает, мороженого не требует. Муж мой еле встал и приперся на кухню воду из чайника пить. Бесит меня эта манера страшно, но что ему говорить, и так все ясно. Я с ним стараюсь поменьше говорить. Он с бодуна как-то обостряется в ненависти ко мне и все плачет, какие добрые и умные женщины в него влюблены. Я говорю:
— Да это они влюблены, пока в постели с тобой не лежали. Я посмотрю, что ты им там покажешь, импотент сраный.
А он мне в ответ:
— Это у меня на тебя, сука, не стоит.
Ну и понеслось. В прошлый раз он до того разошелся, что начал сигареты у меня над головой разламывать и на волосы сыпать. Причем, сволочь, так подгадать старается, чтобы она либо дома была, либо вот-вот вернуться должна. Разница между нами в одном: я хочу, чтобы она ничего не знала, а он, по-видимому, хочет психику ребенку сломать. И после ссор этих я стою на балконе и думаю, как я с ним разведусь, квартиру разменяю и буду жить с ней вдвоем. И, кажется, ничего лучше придумать нельзя, но потом как-то все сминается, забывается и — до следующего раза…
Когда я за него вышла, готовить ненавидела. Ничего не умела, даже хлеб нарезать. Страшно вспомнить, как я борщ варила: свеклу рубила на четыре части — и в кастрюлю. А он, бедный, ел. Я даже старалась пораньше на работу убежать, чтобы завтраком его не кормить, и попозже вернуться. Вот он и сидел, борщ этот жуткий ел и черную буханку с луком. По выходным я брала себя в руки и тушила мясо. Кидала на большую сковородку, туда же — лук, чеснок, морковку, а потом, как закипит, и картошку. Ничего иногда получалось. Ну а потом ребенок, семья, хозяйство, вот я и втянулась, привыкла.
