Лена Элтанг - Побег куманики

мы сидели в кафе у джоан адальберты, я его полюбил за тусклые мраморные лампы, нависающие над столиками, электрический свет прячется в желтоватых каменных шарах и оттуда подмигивает

джоан адальберта говорит, что их привезли из Марокко и что в одной из ламп живет джинн, но она точно не знает в которой

джоан я полюбил за другое, она носит на шее тяжелую гладкую серебряную штуку с подвеской в виде птички — как это называется? забыл — которая, будь она из золота, была бы точь-в-точь воротник с головой сокола

такой, если верить книге мертвых, надевают на шею блаженного умершего, но кто же станет верить книге мертвых, даже смешно

без даты

pileus[124]

сегодня мы пошли купаться вместо ланча, все равно денег на кафе не было, а из пластиковой коробки бэбэ не ест

солнце было убийственным, и бэбэ надел тонкую белую шапочку, а мне дал вторую, развернув ее из бумажного клочка ловко, будто снежинку из салфетки, я в детстве учился вырезать такие снежинки, правда, в середине моей салфетки всегда оказывалась многоугольная дырка

рекламные штуки, пояснил он, попадаются в коробках из-под сигарет

мы сидели на сером песке голые, в одинаковых круглых шапочках, вылитые диоскуры — кадмиевый кастор, гладкий, как дукат, и вишневый шелушащийся поллукс

если бы я был древний римлянин, сказал я, то этот пилеус означал бы, что я был раньше твоим рабом, но ты выпустил меня на свободу

еще чего, сказал бэбэ, это просто скорлупки белый гусь крикнул, и мы вылупились из космического яйца, сказал он, сиди тихо, а то придут с лукошком

без даты

глядя на джоан фелис, я думаю об аире и лакричном корне, реже — если идет дождь — о мокрой полыни, а слышу, по выражению достопочтенного генри д. торо, другие барабаны или, проще говоря, то, что в наполеоновском войске называли бой в отступление

глядя на джоан фелис, я понимаю, что нет путей к совершенству, кроме одного — ожидания, когда тебе стукнет сорок девять

июнь, 13

я уже говорил, что переселился в фольксваген, брошенный кем-то возле пляжа мелихха бэй? — так вот, доктор, я сплю теперь в ультрамариновой, насквозь ржавой машине, расписанной подсолнухами, прыгающими розовыми сердцами и стрелами

когда-то из нее раздавали лифлеты сен-джулианской дискотеки ван гог

работы у меня нет, а значит, нет и комнаты

в багажнике у меня картонная папка с бумагой, фломастеры и коробка с просроченными крекерами, ее мне дали в супермаркете, на облезлом клеенчатом сиденье постелен чилийский плед, подаренный магдой, на руке у меня красный карп, его нарисовал бэбэ, на шее — кольцо, его мне дала фиона

веер в форме сердца, которым оживлял умерших бессмертный ли чуанг, превратился во мне в раскрашенную бумажную гармошку, годную лишь на то, чтобы отмахиваться от насекомых

звонил в Вильнюс брату, по-прежнему — никого

июнь, 14

у тебя есть несколько паршивых привычек, и одна из них — стремление к совершенству

эта — самая дорогая, в том смысле, что дорого тебе обходится, сказал бэбэ, когда уезжал с уле в аэропорт

ты принимаешь совершенство всерьез, вот что делает тебя таким тяжелым, мрачно добавил он, безбожно переврав буддийскую притчу, и ушел собирать свою сумку, а я свалился с крыши и остался лежать на земле, охая и стеная, там и лежу до сих пор, глупый ученый наропа[125], подурневший до неузнаваемости

когда от меня уходят, я начинаю дурнеть на глазах, иногда даже покрываюсь сыпью, а уле — пчелиное имя, какое пчелиное имя, оно стекает, как воск, и зудит, как покусанное запястье, — так вот, уле все время ныл, что, мол, мальтийское время закончилось и надо двигаться

что это за мальтийское время? спрашивал я, но он только крутил своей жесткой шеей и улыбался

и я покрылся сыпью

однажды утром посмотрел в свое автомобильное зеркало и увидел сплошь красное на лице — вылитый развратник душасен из махабхараты

подумав немного, я достал зеленый фломастер и подрисовал длинную полоску на носу

теперь я был вылитый добрый обезьяний хануман

июнь, 19

с тех пор как к бэбэ — точнее, за бэбэ — приехал ослепительный персиковый уле, все не складывалось, мы перестали купаться и больше не навещали джоан адальберту

давно ты его знаешь? спрашивал я

всегда, бесстрастно отвечал бэбэ, и я слышал, как сотни мельчайших шурупчиков ввинчиваются в мою кожу изнутри, предвещая знакомое

однажды он похитил у меня стадо быков[126], добавил бэбэ, когда я спросил его в двенадцатый раз, и я догнал его, желая убить, но, увидев вблизи, покорился его красоте и бросил оружие

не грызи свою лапу, мо, сказал бэбэ, перекидывая сумку через плечо, на углу улицы лапси, где каждый час появляется апельсиновый аэрошаттл, все это только время, понимаешь? ты сейчас расходуешь его, а не себя, некоторые всю жизнь так живут, но тебе-то зачем?

поменяй имя, мозес, оно тебе велико, сказал из-за его спины переливающийся золотыми чешуйками уле и, протянув безразмерную руку, похлопал меня по животу, на майке осталось влажное пятно, и они ушли, неумолимые, как два благодетельных царя нио

когда я брел по лапси, мимо киоска с мятными леденцами и лимонадом, откуда-то из гаражей потянуло горячей самолетной резиной

запахи смешались, и я внезапно понял, что бэбэ улетает, что отсюда можно улететь, что все это время, три четверти мальтийского года, я не видел выхода, мне почему-то казалось, что для этого нужно все открутить назад — выйти из барнардовой лавки, облачиться в платье с пионами и растоптанные шлепанцы, подняться на борт принцессы, и дальше как по нотам, сами, доктор, знаете что

я вернулся на пляж, выкупался, отхлебнул нагревшейся в багажнике колы, доел последние крекеры и поджег свой дом

Джоан Фелис Жорди

То: [email protected], for NN ( account XXXXXXXXXXXX )

From: [email protected]

Вы не ответили мне на двадцать два письма, но я уже привыкаю к этой односторонней связи, к тому же в клинике мне показали оплаченный вами счет за прошлый месяц с пристегнутой к нему историей болезни М. из вильнюсской психоневрологической больницы — значит, вы на месте и читаете мои письма, просто не хотите разговаривать.

Что ж, estбbien, тогда я не стану писать вам длинное письмо на суровом пергаменте, а напишу электронную записку наскоро. Итак, Мозес был у меня в гостях, и мы провели вечер в разговорах о его мальтийском друге Бэбэ — который, судя по всему, девушка, переодетая мальчиком, чтобы казаться еще женственнее. У Бэбэ есть друг Уле, но его Мозес любит меньше, он, мол, похож на дагерротип, из тех, что продаются на блошиных рынках… они еще бывают перехвачены аптечной резинкой и лежат в корзине пачками, старики отдельно, дамы отдельно, и младенцы еще — розово-черные, страшноватые.

На кого же похож друг этого Бэбэ, спросила я, — на старика или на младенца?

О, этот тип похож на Dagger, сказал ваш брат. На обоюдоострый кинжал.

Доктор Лоренцо прислал мне очередное письмо — теперь он предпочитает общаться со мной таким образом, — где четырнадцать раз употребил слово конфабуляции.

Расшифрую, чтобы сэкономить ваше время. Это ложные воспоминания, в которых факты, бывшие в действительности, но перенесенные в иное, чаще всего ближайшее, время, сочетаются с абсолютно вымышленными событиями.

Ясно, теперь мы лечим мальчика от воспоминаний. Осталось найти шерстяной кончик, дернуть за него и распустить его ложную память, будто старый свитер. И в чем он тогда станет ходить?

Его memoria — это его свобода.

Есть такие люди, которых попросишь отправить письмо — или, скажем, купить птичий корм, — а они протаскают все в кармане и вернут вам вечером в табачных крошках или просто разведут руками — забыл! Это делает их объектом насмешек и даже презрения. Но это делает их свободными. Их никогда ни о чем не просят.

Половина австралийских мужчин ведет себя точно так же! Именно поэтому я живу в Испании.

Ф.

август, 5

теперь у нас август, и в больнице начался ремонт двое молчаливых парней, оба с сомнительным загаром — до ключиц черно, а ниже бледная пупырчатая кожа, — пришли в мою палату, застелили блестящей пленкой мебель и ковер, поставили посреди комнаты пластиковое ведерко и за день выкрасили стены и потолок в мутно-бежевый, отчаянный цвет

слоновая кость, сказал один из них, уходя, и показал мне колечко из сомкнутых пальцев, ума не приложу, что он имел в виду

здесь вообще все говорят странное

мой доктор — стажер из аргентинского госпиталя святой жозефы — просит звать его по имени — лоренцо — и утверждает, что он португалец, а черная, мясистая сестра дора просит звать ее сестра винтер и обижается, когда я смеюсь