Павел Басинский - Полуденный бес
Дорожные разговоры
– Петр Иванович, – спросил Джон, глядя на пробегающие за стеклом «нивы» смешанные посадки, – а вас не смущает, что вы, православный священник, везете в свой город протестантского миссионера?
– Господи, да миссионерствуйте себе на здоровье! – Чикомасов приветливо улыбнулся. – В храм свой я вас, конечно, не пущу. То есть проповедовать не пущу, а на службе постоять – милости просим! Но если вы захотите выступить, например, в фабричном клубе, я не только препятствовать не буду, но и сам вас охотно послушаю. Очень мне любопытно, что вы о Боге думаете и о спасении человеческом. А протестантизм – что ж? Мне кое-что в нем даже нравится.
– А что не нравится?
– Я, Джонушка, обыкновенный районный поп. Без ложного смирения это говорю, потому что это правда. Но если мое мнение хотите знать… Не вижу я у вас, протестантов, церкви вовсе. Вот я по телевизору смотрел, как адвентисты своих прихожан крестят. Арендовали в Серпухове бассейн и давай в нем людей купать! Люди-то хоть в простынях, в рубашках каких-то белых, а батюшка в черном костюме с галстуком в воду полез. Это уж, милый мой, не Крещение получается, а День Нептуна. Шутовство какое-то! А таинство евхаристии отрицать? А посты?
– После которых вы напиваетесь и объедаетесь без меры.
– Бывает грех, – загрустил Чикомасов.
– «Двое или трое, собравшихся во Имя Мое, есть Церковь», – завещал нам Христос, – напомнил Джон.
– Истинно так! Но собравшиеся во Имя Христа не на месте стоят, а что-то делают. И дело это – спасение своей души! Но как спастись? Христос указал нам путь, но не расписал в точности, как идти. Где делать привалы, кого брать с собой в спутники, кому из встречных доверять, кого сторониться. В этом выразилось Его великое доверие к людям!
– Вот – сами видите!
– Но не зря же Он оставил нам апостолов, учеников Своих, основавших апостольскую церковь. В этом как раз была Его забота о человеке и страх за него.
– Как вы, русские, обожаете это слово – «страх»!
– А как же иначе? Только Христос мог ничего не бояться, всех любить и всем доверять. А нам, простым смертным, без страха Божьего нельзя! Перегрыземся все! Вот вы, Джонушка, добрый молодой человек, но, когда мы отъезжали от Барского, вы что-то нехорошее о нем помыслили и от меня это скрыли. И теперь тоже говорите со мной неискренне, чтобы нарочно меня позлить.
Половинкин покраснел.
– Но это ничего, – продолжал Чикомасов. – По молодости лет это легко простится. А вот я, человек не молодой, сегодня мысленно очень согрешил. Увидел одного человека и пожелал ему зла. Но если люди сами в любви жить не могут, значит, кто-то должен взять на себя ответственность за них. А они уж должны смириться и повиноваться ради собственного же спасения. Конечно, гарантии тут никакой, но какая гарантия может быть в вере? Только Господь всё видит. И тех, кто искренне смирился и повиноваться решил, Он Своей милостью не обойдет. А вы что предлагаете? Спасайся, кто может, как выйдет? И это церковь? Нет, Джонушка, это не церковь, а студенческий капустник. Всем хорошо, весело, а завтра что?
– Вы очень грубо понимаете протестантизм!
– Наверное. И допускаю, что для своей почвы он хорош. Но у нас, в России, выходит одна, извините, нелепость. Собирает какой-нибудь проповедник на стадионе сто тысяч человек. И говорит: люди добрые, поверьте в Христа, и будет вам хорошо! А на изнанке – что? А вот что: поверьте в Христа, как я в Него поверил, и будет вам хорошо, как мне ! А в это время девицы с голыми ногами буклеты раздают. Из которых видно, как хорошо стало этому проповеднику. Дом у него на английской лужайке, семья многодетная, солнышко светит… Невольно позавидуешь! Но, позавидовав, задумаешься: что-то в тебе не то, голубчик! Не так жили святые отцы, да еще и до последнего вздоха великими грешниками себя считали.
– Есть русская поговорка: «Смирение паче гордости»…
– И соглашусь с вами! Нам, русским, это очень свойственно. Но только гордость за свою лужайку, за процветание свое никогда смирением стать не может. Вот батюшка Иоанн Кронштадтский… Силой веры мертвых к жизни возвращал и все же просил народ за него, грешного, молиться.
– Неужели вы верите в воскрешение из мертвых?
– Как не верить, если сами апостолы нам примеры оставили.
– Но история о воскрешении Лазаря – это притча!
– Но тогда, по-вашему, и все Евангелие – только притча? Муки Христа, и Крест, и уксус вместо воды? Нет, милый! Меня такая аллегорическая вера не устраивает. Я в этом эгоист. Я в настоящее Воскресение верю. И настоящего спасения жажду…
– И для этого вы перешли в православие?
– Намек понял, – ответил Петр Иванович, нисколько не обидевшись. – Из комсомола перешел, вы хотите сказать? И знаете, вы правы! Именно из личного эгоизма я и стал верующим. И еще потому, что однажды очень сильно испугался. А было это в шестьдесят седьмом году. Хотите послушать?
– Да!
– Именно шестьдесят седьмой год, пятидесятилетие революции. Во-первых, я узнал, что моя мать (она работала партийным секретарем на фабрике) меня при рождении тайно крестила. Про это мне наш священник Меркурий Афанасьевич Беневоленский рассказал. Царство ему Небесное, неиссякаемой веры и душевной теплоты был человек! Попросил я у него святцы, посмотрел и ахнул! Она мне и имя по святцам дала! Кинулся я к матушке. Она – в слезы. Прости, говорит, меня, Петруша, дуру старую! Я сама в Бога не верю, а тебя крестила на всякий случай. Задумался я. И понял. Вот настоящая мать! Сама в Бога не верит, а сыночка – на всякий случай! – под Его опеку пристроила. Тут рассуждение чисто материнское. Вот помру я, кто о Пете позаботится? Жене сына ни одна мать до конца не доверит.
Петр Иванович задумался.
– Первым спасенным стал разбойник, распятый на Голгофе рядом с Христом. Но куда, скажите, было разбойнику деваться с этого креста, который еще и позорным считался в Риме? Или в прах, в ничтожество, или… в Царство Небесное. Одна очень слабая надежда. Вот он и взмолился распятому рядом странному человеку, который называл себя Сыном Божьим: «Господи, помяни меня во Царствии Твоем!» Не думаю, что разбойник по-настоящему в Него верил, но лучше уж так, чем никак. Однако Господь пожалел его, потому что Сам в это время страдал, Сам душевно ослабел и даже молил Отца пронести сию чашу мимо. И ведь знал Христос, что из одного только испуганного эгоизма человек к Нему обращается, ради последней, призрачной надежды на спасение. Но ведь не только простил, а в рай с Собой взял…
– Как вы стали священником?
– Комсомолил, значит, я в Малютове, – бодро продолжал Чикомасов, – ревностно комсомолил. Но не подличал! Городок наш тихий, весь на виду, как все старинные русские города, коих великое множество. Они, Джон, и есть Россия, а не то что вы в Москве видели. Комсомолил я, пока не стал у нас прокурором Дмитрий Леонидович Палисадов. Или, как мы его про себя называли, – майор Дима .
Чикомасов перешел на шутливый былинный слог:
– Как назначили его прокурором, не стало в Малютове никому житья. Словно дракон в нашем городе поселился. Он требовал ежедневных человеческих жертв. Взвыли мужики, зарыдали жены, застонали красны девицы! А что делать? Силен драконище, жесток и ненасытен!
– Да что же он делал? – удивился Половинкин, вспоминая лощеного Палисадова.
– Заснул пьяный мужик в риге с папиросой в зубах, спалил ее и сам чуть не сгорел. Риге той грош цена, и готов ее мужик своими силами восстановить. Ан нет! Палисадов требует «статьи». Ему говорят: «Дмитрий Леонидыч, побойтесь Бога! Барское ли дело сгоревшими сараями заниматься?» Он: «Нет! Налицо факт сознательного вредительства!» И так, подлец, дело повернет, что не успеет мужик протрезветь, а его уже в колонию упекли. А дома жена и трое, к примеру, детей.
– Но зачем?
– Не от злости, нет. Палисадов не злой человек. Просто у него Бога в душе нет. Пусто там, холодно… Вот эта пустота и нуждается в какой-то пище. Это и есть тот дракон, который в майоре Диме сидит. Впрочем, теперь он генерал Дима .
– Вы думаете, он делал это ради карьеры?
– И ради карьеры тоже. Палисадов из той породы службистов, которых даже начальство побаивается. У всех ведь грешки. И все знают, что эти грешки у Димы в особом сейфе хранятся, а ключ от сейфа всегда с собой. Ну и, сами того не желая, двигают его наверх, от себя подальше.
– Но при чем тут церковь?
– Бог все видит, – возразил Чикомасов, – и каждому, по грехам его, поводыря дает. Мне, по грехам моим, в поводыри был назначен Палисадов. Вызвал он меня однажды в свой кабинет и говорит: что же ты, Петя-Петушок, с органами не сотрудничаешь? Я: как, мол, не сотрудничаю? А дружина по охране общественного порядка? А то да се? Смеется мне в лицо Палисадов! Я тебя, говорит, Петушок, насквозь вижу! Гнилой ты, прямо тебе скажу, парень. Нет в тебе настоящей комсомольской закваски. Нет в тебе стального стержня. Плохо ты, говорит, Николая Островского читал. Это уж он издевался. Знал, что я Николая Островского обожал, потому что в молодости похож на него был.
